— Вот! — показал я ей новый паспорт, развернув его на странице с именем и фотографией. — Меня зовут Виталий. Виталий Шаталин. И я, милая девушка, не понимаю, о каком Викторе идёт речь. Прошу оставить меня в покое!
Потом она ловила меня у входа в учебный корпус ещё пару раз. Бежала за мной, не обращающим на неё внимание, и торопливо рассказывала о том, что отец зла на меня не держит, что руки у него зажили, и что он даже не вспоминает о произошедшем. Скороговоркой проговаривала, что мать положили в больницу и от тоски по сыночку совсем ей плохо и тошно.
— Обнять тебя перед смертью хочет, — пыталась она меня разжалобить.
Я на эти провокации не реагировал.
А вскоре ко мне заявилась и сама мать. Она ждала меня на скамейке у общежития, окликнула, с трудом поднялась, опираясь на палочку. Во мне шевельнулась неуместная вежливость, и я остановился поговорить с ней.
— Сынок, ты уж уважь меня, не прогоняй! — вытирая слёзы, зашептала она. — Извелась я вся, заболела вот сильно. После смерти Вити еле оправилась, а после твоего ухода совсем подкосило. Возвращайся, сынок! — зарыдала она вдруг, и плечи её заходили ходуном от всхлипов. — Не могу я без тебя.
— А что же боженька не утешает? — спросил я цинично. Жалеть эту женщину я не собирался.
— Боженька велит прощения у тебя попросить. Прости меня, солнышко моё, если обидела я тебя чем! Как мне вину искупить?
— Да что ж какие вы все слабые, а?! — воскликнул я в сердцах. — Как же жить так можно? Женщина, я не ваш сын! Не ваш, понимаете? Обратитесь к психиатру, пожалуйста, он выпишет вам хорошие лекарства.
— Да как же не сын? — заплаканная женщина смотрела на меня недоумённо. — Это ж всё одно, все параллельные реальности, всё одно. И разницы нет в них никакой. Везде мы одно и то же. Везде мы — это мы. Сын ты мой, сын! А по-другому и не может быть.
— Ну хорошо, — проклиная себя, я даже что-то вроде жалости испытал к этой сумасшедшей, — почему же вы такая скорбная и убитая ходите? Ведь я жив, здоров — разве мало вам этого? Живите спокойно.
— Дай поцелую тебя, сынок! — бросилась она ко мне, решительно собравшемуся скрыться от неё за дверями общежития. — Один раз только!
И я зачем-то позволил.
— Вот нет у тебя детей своих, — шепнула она, порывисто обняв меня и целуя в щёку, — и не понимаешь ты, как же это всё тяжко.
На меня нахлынули гадкие эмоции, и я торопливо поспешил ретироваться.
— Люблю тебя, Витенька! — кричала она мне в спину. — Всё равно ты всегда будешь моим сыном.
Через пару недель после той встречи пришла эсэмэска от Даши: «Умерла мама. Придёшь на похороны?» В тот же день я сменил номер телефона.
— Ба, вот это встреча! — возвышался надо мной грузный мужик с генеральскими погонами на кителе. Рукав левой руки был просунут у него под ремень. — Витёк, точно?
— Генерал Дробышев? — удивился я неожиданной встрече. — Очень рад, Виктор Васильевич!
— Ага, помнишь? Мальорка! Рымбаева! Подожди, ты Витёк или не Витёк?
— Виталий.
— А, всё равно Витёк. Значит, не ошибся. Это хорошо, а то что-то сбои начала память давать в последнее время. Старость, видимо.
— Ну что вы, какая старость! Вы ещё вон какой крепкий.
— Ты как здесь? Выпускник что ли?
— Так точно!
— Ну молодец. Гляди-ка, в Высшую школу КГБ подался! Не дурак. Распределение получил?
— Получил. Отдел специальных проектов.
— Ого, засекреченная элита! Даже я не вполне представляю, чем там занимаются. Далеко пойдёшь. Ну что, время есть выпить, или танцы-шманцы зовут?
Времени было с избытком, танцы меня не привлекали. Мы заказали бутылку виски и уселись за свободный столик. Я разлил напиток по рюмкам.
— Куда отправляют-то? — спрашивал меня генерал. — Или ты на правах блатного в Москве остаёшься?
— Нет, какая Москва! Порт приписки — Африка. Южный сектор.
— Мда… Это жопа!
— Серьёзно?
— Да не, шучу, ничего такого страшного нет. Обычная антисоветская муть — дикие банды негритосов. То коммуниста завалят, то диверсию на руднике проведут. Рутина. Бывал я там наездом. Жить можно. Погода только противная. Днём беспрестанно потеешь, ночью зуб на зуб не попадает. Ну, бытовые условия соответствующие. Как ни стараются там цивилизацию поднять, советский стиль жизни наладить, негритосам всё равно по деревьям скакать хочется. Но ты не бери в голову. Если есть желание добрые дела делать, все трудности ерундой покажутся. Но помни: добрые дела надо делать беспощадно! Человека только так можно обратить в счастье.
Признаться, я совсем не парился о будущем месте работы. Хотя генерал был не первым, кто выражал мне сдержанное сочувствие по поводу моей бессрочной командировки в Африку. Будь что будет, мне везде интересно коммунизм строить. Главное, чтобы людям хорошо жилось.
Знал я, что многие мои однокурсники блатом всё же пользовались. Тот же Нодар оставался в Москве, поближе к Большому театру. Ещё один однокурсник, молдаванин Володя Друцэ, получил распределение в Ленинград. С какого хрена, по каким связям — непонятно: он всегда утверждал, что был сыном пастуха. Ну да ладно, желаю им удачи. Москва с Ленинградом — они ведь тоже не бог весть какие спокойные места. Там, глядишь, ещё больше дерьма придётся разгребать.
— Ну а вы как сами? — сменил я тему. — Чем занимаетесь?
— Чем занимаюсь? — как-то язвительно усмехнулся он вдруг. — Да переворот готовлю!
Я деликатно улыбнулся шутке.
— Серьёзно говорю! — наморщился на мою улыбку генерал. — Если такая херотень продолжится, то всё Политбюро надо гнать из Кремля к чёртовой матери без малейшего сожаления. Ты представляешь: в семи республиках Союза первые секретари местных отделений Компартии приняли постановления о разрешении однополых браков! Ты только вдумайся в это: советская власть гомиков плодить решила!.. Нет, это никуда не годится! «Это решение продиктовано желанием учитывать местную специфику…» — пародийным голосом процитировал он строки из какого-то партийного постановления. Какая в жопу специфика, они о чём там думают! Мы кого через пару лет в армию набирать будем? А кроме этого, что означает это разрешение? Оно означает, что этим гомикам, раз их официально признают мужем и женой — тьфу ты! — позволят воспитывать детей. Детей, представляешь! Наше будущее! А я, между прочим, всегда говорил, что в ЦК проникли пидары. Самые настоящие либеральные пидары! Кошмар, блядь!
Некоторые недавние решения партийной верхушки страны и у меня вызывали недоумение. Конечно, не такое буйное, как у генерала. Я всё же старался относиться к ним с пониманием — решения власти надо уважать.
— Дальше — больше! — продолжал изливать свою боль Дробышев. — В восемнадцати республиках, включая Польшу с Венгрией, которые исконно советские, ввели в обращение денежные единицы. Ну ёпэрэсэтэ, это же чудовищный шаг назад! «В целях эксперимента», видите ли. Какие-то долбанные экономисты свои доводы привели. Якобы не справляется мировая экономика без денежных масс, перекосы там и тут. Но это же чушь, преступная чушь! За такие речи надо моментально расстреливать. Мы только-только достигли настоящего экономического коммунизма, отказались от денег, и тут же пошла обратная волна. Я бы понял, если бы это предлагали какие-нибудь америкосы. Так нет же: эти идеи проталкивают самые ядрёные коммунисты в Кремле. Ну, блядь, самоубийство же это, как вы не поймёте, дебилы! Самое настоящее самоубийство! Что за этим последует? Возрождение частнособственнических отношений. Сначала в слабой форме, потом и сильнее. Раз появились деньги, то они начнут у кого-то оседать в большем количестве, чем у других. И вот вам снова неравенство! И вот вам снова социальная несправедливость! И вот вам снова капитализм во всём своём убожестве!
Мне оставалось лишь согласиться с доводами генерала.
— И главное дело, — распалялся он, — прикрываются именем Романова. На всех постановлениях стоит его подпись. Нет уж, дорогие, либо признавайтесь на весь мир, что Романов уже на том свете, либо подписывайтесь сами. А лучше всего — прямиком на пасеку! Нет в вас государственного понимания, растеряете вы все наши завоевания! Да и кто там сейчас заседает-то, в Политбюро? Явлинский тот же — видел его, наверное. Скользкий мужик, сомнительный коммунист. Кириенко, Немцов — кто вообще пустил туда этих старых либеральных пердунов? Как там оказались эти недоразумения? У них же на лбу написано, что на коммунистическую идею они срать хотели. И ведь главное известно, что на той стороне, в капиталистической России, их двойники — ярые либералы-западники.
— Да, это так, — подтвердил я.
— А у нас, представь, это тщательно скрывают. Вот ты это знаешь, благо оттуда сбежал, да я, так как всё-таки имею доступ к закрытой информации. Ну, ещё несколько человек. Хотя наверняка ты подписку давал о неразглашении этого факта.
