— Да, что-то такое подписывал.
— Так если они на той стороне либералы, с какого же хрена они на этой станут коммунистами!? Ой, Витёк, помяни моё слово, серьёзные испытания нас всех ожидают. Чудовищные испытания. Если не предпринять каких-либо опережающих мер, накроется весь наш выстраданный коммунизм медным тазом.
По идее, сразу после этого разговора я должен был написать докладную на имя руководителя Комитета Государственной Безопасности и изложить в ней все сомнительные высказывания, которые допустил в беседе со мной известный боевой генерал. Разумеется, я этого не сделал. Потому что понимал: в словах его таится правда.
Через две недели, отказавшись от отпуска, я вылетел в Африку. В общих чертах работа была мне понятна, более детально с нюансами меня познакомил руководитель Африканского бюро КГБ, которое размещалось в Найроби, столице Кенийской ССР, генерал-майор Николай Шемякин. Разговор с ним получился чрезвычайно коротким, на всё про всё — не больше пяти минут: из кабинета я вышел в должности командира Специального подразделения «С», в задачи которого входила борьба с проявлениями антикоммунизма на территории одиннадцати советских республик, расположенных в южной части Африканского континента.
— Специфика? — усмехнулся Шемякин на мой единственный вопрос. — Специфика предельно проста: мочи всех, кто против нас — и будешь прав.
Через день буйной жарой африканского лета меня приветствовала столица Южно-Африканской Советской Социалистической Республики Претория. Подразделение, которое меньше суток назад мне довелось возглавить, базировалось именно здесь. Признаться, я ожидал, что в моё подчинение поступили значительные людские и военно-технические ресурсы, но на деле всё оказалось гораздо скромнее. Подразделение вместе со мной насчитывало 25 человек. Редкостные головорезы с неоднократными судимостями. Как выяснилось, служба в подразделении, литеру в названии которой все расшифровывали не иначе как «Смерть», представляла собой что-то вроде ссылки и штрафбата. Проштрафившиеся десантники, сорвавшиеся с катушек морские пехотинцы, разжалованные в рядовые и сосланные в Африку офицеры всех родов войск — с таким сложным контингентом мне предстояло работать.
Достаточно быстро я понял, по какой причине эти парни оказались здесь. Во-первых, проблемы психологического плана — социофобия, безудержная ярость, склонность к насилию. Во-вторых, что являлось прямым продолжением первого пункта, — способность с удовольствием исполнять самые грязные приказы. А приказы здесь приходилось издавать грязнее некуда. Задачи перед подразделением стояли простые: физическое уничтожение любых антикоммунистических сил.
Уже в первую неделю работы я столкнулся с необходимостью принимать непростые решения. Например, расстрелять пойманного за распространение прокапиталистических листовок пятнадцатилетнего паренька на глазах его старшего брата, тоже подозревавшегося в антикоммунистической деятельности. Расстрелять и пригрозить расстрелом всех родственников для того, чтобы брат выдал нам всю свою недоразвитую боевую ячейку.
Парни из подразделения, встретившие нового командира настороженно и подчинявшиеся поначалу с явной неохотой, именно после этого случая зауважали меня: без малейших колебаний вывел я этого негритёнка вместе с брательником на задний двор нашей казармы и дал команду к расстрелу. Рыдающий брат убитого уже через десять минут назвал нам поимённо всех членов группировки, адреса конспиративных квартир и частных домов, схроны с оружием и запрещённой литературой. Тем же вечером мы провели удачный рейд и ликвидировали всех до одного боевиков этой антикоммунистической бригады. Сам информатор, к несчастью, дрогнул и предпринял попытку к бегству, которую мои парни своевременно пресекли автоматной очередью.
— Крепкий орешек! — отозвался обо мне вполголоса, полагая, что я его не слышу, Егор Бузин, один из самых забубенных сорвиголов нашего подразделения, трижды судимый за превышение полномочий (отправлял кого-то сгоряча на тот свет) бывший офицер-десантник.
Остальные члены подразделения лишь уважительно покивали головами. С тех пор на взаимопонимание с ребятами я не жаловался.
По запаху ветра, по цвету неба, по взглядам встречающихся на улицах людей я понимал одно — все представления о юридических законах здесь мертвы. Единственный закон — это ты сам. Звёздное небо над головой и нравственный императив в груди.
Есть работа, есть долг перед страной, есть вера в светлое будущее — а всё остальное второстепенно. Дружба, любовь, ещё что-то там высоконравственное — эти понятия произрастают из дремучего прошлого человечества. Они — атавизм его первобытнообщинного периода. При коммунизме, как мне кажется, — хотя это моё личное мнение, расходящееся с линией Партии — вполне возможно обойтись и без всего этого. Я понимаю, у меня на душе ожоги, оттого я так суров ко всем проявлениям нежности, но если разбираться по сути — что я потерял без них? Да ничего стоящего. И пусть тот, кто рискнёт утверждать обратное, провалится в геенну огненную.
Нет в моём сердце жалости к врагам коммунизма! Все до одного сдохнут.
По истечении нескольких месяцев работы в подразделении «С» я неожиданно понял, что настоящего антикоммунизма в этих курируемых нами африканских республиках, было не так уж много. Мы мотались из ЮАР в Зимбабве, а оттуда в Мозамбик и Анголу, совершали рейды по городам и деревням, бомбили с воздуха партизанские отряды и незаконные демонстрации, брали заложников, расстреливали без суда и следствия террористов, и я видел, что с либерально-буржуазными доктринами все эти чернокожие люди знакомы так же слабо, как и с коммунистическими. Суть протеста, выражавшего в них в форме противозаконной деятельности, скорее, носила исключительно анархистский характер. Эти дети джунглей плохо ладили с городской цивилизацией белых, плохо понимали её. Им, а точнее наиболее диким из них, было свойственно природное неподчинение системе — любой системе, а вовсе не советской — которое и выражалось в обыкновенной преступной деятельности.
Да, по сути, весь местный антикоммунизм — всё же достаточно скромный в абсолютных цифрах, не так уж много на территории одиннадцати республик имелось антиправительственных группировок — был продолжением криминальной сущности буржуазного мира. Те, кто был преступным авторитетом при капиталистах, становился антикоммунистом при советской власти. Подливала масла в огонь и местная милиция, которой зачастую просто в лом было бороться с преступными группировками обычными законными средствами и которая нет-нет да приписывала им от балды идеологическую, антисоветскую направленность — для того, чтобы окончательно избавиться от них с нашей беспощадной помощью.
Осознав это, я не перестал, однако, браться за работу, которая по всем признакам не входила в мою компетенцию. Борьба с преступностью — это тоже борьба с антикоммунизмом, если уж на то пошло. Простой человек, который не видит эффективности от усилий власти в борьбе с криминалитетом, рано или поздно перейдёт на другую идеологическую платформу. Станет если и не антикоммунистом, то равнодушным мещанином-пофигистом, что порой ещё страшнее. Ведь коммунизм, в первую очередь, это общность неравнодушных людей. Власть должна обеспечить человеку спокойное проживание и достойную трудовую деятельность — только тогда человек будет испытывать к ней уважение. Нет, мы брались за всё.
И результаты имелись, результаты радовали. Советская Африка была куда более цивилизованным континентом, чем Африка капиталистическая, поставленная миром белых буржуинов в абсолютно скотское, нищенско-бесправное положение. Я ходил по советским африканским городам, видел улыбающихся образованных людей, хорошо говорящих по-русски, обеспеченных работой, бесплатной медициной и образованием, видел здоровых детей, без страха взирающих на мир, видел счастливых матерей, которым не было нужды беспокоиться о пропитании детей, и отчётливо понимал, что мы, коммунисты, пришли сюда с благой миссией, что мы несём добро. И пусть мои парни грубы и не отёсаны, пусть они психованы и зачастую неадекватны, пусть они совершили в жизни массу ошибок, пусть я сам погряз в крови и покрылся чёрствой коростой, но, покарай меня все силы природы, мы здесь нужны! Мы санитары леса, мы очищаем территорию от падали, а какими средствами мы избавляемся от неё — это уже второй вопрос. В белых перчатках двери коммунистического рая человечеству не откроются, кому-то нужно и замараться. Пусть лучше это будем мы, проклятые и пропащие государевы люди, чем простые и трудолюбивые жители этой прекрасной планеты. Пройдёт время, человечество навсегда избавится от корыстной скверны стяжательства, заживёт единой и сплочённой семьёй и навсегда забудет о том, через какие изгибы и ломки ему пришлось пройти к этой простой, понятной и удивительно счастливой жизни. Лично я не претендую на то, чтобы моё имя осталось в людской памяти.
