Я подняла вверх руку — это знак, чтоб они замолчали. Они замолчали, а я медленно повернулась и пошла к себе, сидеть на кровати. Я сидела на кровати, слегка попрыгивая на пружинах, но догадка не возвращалась. И Юра молчал за стеклом. Он спал, побледневший от усталости. Я слегка рассердилась на Юру, но будить не посмела, поменяла только воду для розы: я люблю, чтоб на стенках вазочки серебрились пузырьки от свежей воды.
Вечером Орлов достал бутылку с черным вином и пошел, заперся в ванной. Я знала, что он пробудет там недолго. Попив, он захочет говорить. Так и случилось: посвежевший, с блистающими глазами, Орлов вышел из ванной, а на губах его было намазано липкое черное вино, и ржавый, душный запах этого вина тут же расплылся по всей квартире.
Фаины не было дома. Она ушла к депутату в Моссовет. Дома был только Феликс. Но он сидел в комнате и играл своими волосами. (Феликс не хотел игрушек и играл только своими волосами.) А я вышла на кухню. Потому что я всегда разговариваю с Орловым.
Орлов начал с того, что начал молчать. Он сопел, дышал, вздымал грудь, хрустел пальцами, раздувал ноздри… Он наклонялся над своими аквариумами, заглядывал в них, говорил туда: «Ау!» На знакомый голос рыбки сплывались, и казалось, что Орлов с ними целуется. На самом деле рыбки вдыхали винные пары, Орлов давно приучил их к этому. Потом они расплывались по углам, пошевеливаясь, как Феликс, а Орлов им стучал, чтобы они опять на него посмотрели.
Я терпеливо ждала. Я знала, что нам есть о чем поговорить.
Орлов поднял голову от аквариума и посмотрел на меня. Я твердо встретила его взгляд. Тогда Орлов отошел от аквариума, сел напротив меня и налил полный стакан черного вина. Я ждала, когда он выпьет свой стакан и черное вино проступит на бледном лице Орлова красным огнем. Орлов выпил в три глотка вино и аккуратно поставил липкий стакан на стол.
— Ну? — сказал Орлов.
Я промолчала. Я ничего менять в своих позициях не собиралась.
Но тут Орлов неожиданно для меня заговорил совсем о другом. Он сказал:
— Думаешь, я не знаю, кто такая Фаина?
Вот на это мне действительно нечего было ответить. Я только знаю, что их нигде нет — Дырдыбаевых. Я узнавала в РЭУ.
— Фенька — бродяжка, — сказал Орлов. — Потому что ей негде жить.
— Если б людей можно было расселять по другим планетам…
— Заткнись! — взвизгнул Орлов. — С планетами! Фенька хочет, чтоб я на ней женился и дал ей прописку.
Мне это было неинтересно.
— И я женюсь, — сказал Орлов. — Поняла?
— Поняла, — кивнула я терпеливо.
— Ты не поняла, Октябрина! Ничего не поняла! После прописки она меня выгонит из дома.
Этого я действительно не поняла.
— Ты говоришь глупости, Орлов. Это твой дом. Наш с тобой напополам.
— Ты дура, Октябрина! — крикнул Орлов. — Напополам. Фенька пропишется и посадит нас с тобой куда-нибудь! Она очень хитрая. А я ведь пьющий. Про тебя я вообще молчу! Обоих посадит. Поняла?
Поняла.
— Тогда ты не женись на ней, Орлов, — разумно предложила я.
— Я на ней женюсь, — сказал Орлов, и лицо его запылало пожаром от черного вина.
И опять, опять у меня мелькнула догадка, которую я уже пыталась удержать и не смогла…
— Подожди-ка… — сказала я. — Фаина с Феликсом из-за волнистой линии гор.
— Ты можешь говорить по-русски?! — взвился Орлов.
— Но разве я не права? — удивилась я.
— Говори просто: чурки они, вот и все.
— Орлов, я не люблю, когда ты применяешь все эти словечки: чурки или там… ну, самка собаки… ты понимаешь…
— Сука, что ли? — уточнил Орлов.
— Орлов! — крикнула я.
— Ну хорошо, хорошо, поехали дальше! — сказал Орлов. — Из-за волнистой линии. Ну?
— Горы хотят достать до неба.
— Хотят, — согласился Орлов.
— Но не могут, Орлов!
— Ну и что? Что ты разликовалась-то? Опять открытие?
— Да! — крикнула я.
— Ну какое опять?! — крикнул Орлов. — Что тебе горы теперь нашептали?
— В юности, Орлов, я заблудилась в горах…
— Да знаю, знаю! И тебя там еле стащили со скалы… ты беременная была… Надо же… ведь хватило ума-то! Беременная поперлась, ужас!
— Я это сделала для того, чтоб мой будущий ребенок был ближе к небу, Орлов! И ты знаешь, чего я добилась!
— Ну ладно, ладно, ну хватит тебе, Октябрина! — захныкал Орлов.
— Тогда не перебивай, Орлов, — сказала я.
— Не буду, — охотно Орлов пообещал.
— Знай же, Орлов, что те люди, что свели меня с вершины в живительную долину, были абсолютно черные. Понимаешь, черные, кроме зубов.
— Ну, чурки, — согласился Орлов. — А что такого? Они там все черные, как Фенька.
— Не удивительно ли тебе, Орлов, что люди, приближенные к небу, такие черные, как земля!
— Мне неудивительно, — сказал Орлов.
— Вот что, Орлов, я должна все обдумать! — сказала я. — Я еще не до конца поняла свою догадку.
— Подумай, Октябрина, — сказал Орлов. — А то тебе скучно… без твоих догадок…
Тут Орлов замолк, сузил глаза и стал смотреть мне за спину.
Я тоже обернулась — Феликс, — мы и не слышали, а он давно стоял в тени коридора у самой кухонной двери. А кофта сползла на нем, обнажив округлое желтоватое плечо. Черные с жирным отливом волосы были переброшены через другое плечо, и он их завязывал хитроумными узлами, исподлобья глядя на нас. Орлов вдруг передернулся.
— Как не знаю кто, — сказал он чуть слышно. Но я все-таки испугалась, что слышно, и глянула на Феликса. Феликс застеснялся и опустил глаза.
— Иди-ка сюда, сынок, — сказал Орлов, и Феликсу не хотелось идти, я даже почувствовала, как напряглась его спина и сжались ягодицы, но мальчик не посмел ослушаться, подошел мелко-мелко, и Орлов открыл ящик стола, нашарил горсть липких конфет, и Феликс тут же подставил ладони лодочкой, но не плотной, потому что несколько конфет провалились в щель меж ладоней. Орлов внимательно посмотрел на Феликса, и Феликс воскликнул:
— Ой, упало!
Феликс поднял упавшие конфеты и всем показал их. Орлов заулыбался и закивал.
— Иди в комнату, «Спокойной ночи, малыши» сейчас будут, — сказал Орлов.
Феликс кивнул и тут же ушел.
— Готовый выращенный сын, — сказал Орлов, — и молодая жена с горячей…
— Орлов! — прикрикнула я.
— Эх ты, занебесная! — вздохнул Орлов. — Ничего же там нету!
— Я знаю, — еле слышно выдохнула я.
— Одна чернота бесконечности! — разозлился Орлов.
Я кивнула.
— Ну, а как мне-то прикажешь? Вот мне уже тридцать лет, еще тридцатник, и капут?
Я молчала.
— Отвечай! Ты обязана, Октябрина! Ты мне обязана отвечать! — заходился Орлов в душном гневе.
И тут я встала. Моя догадка блеснула с такой силой, что опалила мой мозг.
— Я кое о чем догадываюсь, — сказала я.
— Да это уж несомненно… — поник Орлов. — Ты всю жизнь догадываешься до чудес. Уж мне ли не знать!
— О нет, — возразила я. — Никакого чуда! Я пошла думать.
— Иди, — разрешил мне Орлов.
И я пошла сидеть на своей кровати, попрыгивать на пружинах, чтоб они тихо звенели, помогая мне думать об этих невероятно смуглых людях.
…Когда они нашли меня в синеве над бездной, еле теплую на бледно-розовом камне, они гортанно закричали, и кривая темная речь их вонзилась в небо, как ножи! Они кричали, что нашли меня и им нравится, что я живая. Они кричали и показывали на небо, а я поднимала глаза вслед за их руками — небо смотрело на нас, как на чужих. Тогда я кивала этим людям, что я все поняла, и закрывала глаза от ослепления. Эти люди стали заматывать меня в кислую козью шкуру. В которой было темно. И тепло.
Там было темно и тепло, и от козьей шкуры пахло козой, которая кормит людей всею собой. И коза несла меня внутри себя и укачивала, чтоб я не плакала, коза кормила меня теплом нутра своего и живою тьмою своею и укачивала меня в себе, чтобы я скорей забыла нестерпимую синеву.
И точно так же, как коза несла меня в себе, в своей живительной темноте, в то же самое время я несла в себе своего сына уже в моей собственной живительной темноте.
Потому что там, где нашли меня эти темнолицые люди, тепло жизни уже иссякло — выше была только пленка неба, а за нею…
(…Тот, кого я несла в двух живительных теплотах: в своей и в козьей — он потом все же проник за эту пленку неба…)
И всех нас — и козу, и меня, и того, кто был во мне, — несли эти темнолицые люди! Столько жизней сразу эти небольшие коренастые и темные люди унесли от гибельной синевы в живительный сумрак земляной долины…
Нет, нет, нет, они неспроста такие темные! Ведь если б была возможна жизнь в этой синеве, на этих острых бледных камнях среди прозрачных ветров и бездн, то и люди эти были бы светлыми, прозрачными, легкими и длинными. Как ангелы, которых не бывает (доказано Юрой!) и которых человек выдумал от тоски своей по доброте, любви и жизни бесконечной.
