– На мафию?
Возразить мне нечего, как и раньше нечего было возразить, когда Женька в той же самой ситуации спрашивала:
– Откупаешься? – И в ответ на мое молчание, насмешливо прибавляла: – Не откупишься…
Как всегда, Женька бьет не в бровь, а в глаз, как всегда, она права – не откупишься! Все правильно, Жень, от того, что ты безногому денег дашь, ноги у него не вырастут, но если у него нет ни ног, ни денег, а у тебя и первое, и второе в наличии, то как же не поделиться? Хотя бы деньгами! Конечно, когда они есть. А когда нет, я не даю, прохожу с гордо поднятой головой. Правда, пряча глаза… Мимо того мальчика именно так один раз я уже проходил – там же, в переходе на Пушкинской, а потом прочитал про него в «Демократическом наблюдателе» статью Юлия Кульмана про то, как он потерял под трамваем ноги, про то, что он не из мафии, а сам по себе, и про то, что у него собака овчарка… Нет, конечно, если бы в моем кармане лежали две купюры, я бы одну отдал, а другую непременно себе оставил, но, с другой стороны, получилось как бы за два раза. Разумеется, в список совершенных в тот день ДД я не включил мальчика из перехода, потому что никакое это не ДД, а обычная вынужденная необходимость: он просит то, чего нет у него, но есть у меня, и я даю ему то, что могу дать. ДД же, по моему глубокому убеждению, когда ты даешь то, чего у тебя нет, и делаешь то, о чем тебя не просят (как, например, лифт, который я в тот день отремонтировал). Так что день пятое апреля я помню вплоть до мельчайших подробностей, а потребуются свидетели, всех привлеку, начиная с дурочки с собачкой, у которой в голове был бантик, сделанный из полосок ткани, оторванных от рукавов ее же пальто, – не у собачки бантик – у дурочки. (Надо будет, я и адмирала того найду!)
Валентина Ивановна сказала что-то про девочку, так и девочек всех, с какими общался я в тот приснопамятный день, я тоже вспомнил, не считая Алиски, которая сидела дома с воспалением среднего уха, а подружки в тот день к ней не приходили. Так вот, девочек было числом три, и все они были у меня на приеме, причем первую я никогда не забуду: приходит девочка, девица почти, лет шестнадцати, выше меня на две головы, села и сидит. Я говорю: «А где же ваш друг?» – имея в виду ее питомца, а она неожиданно вспыхивает, как маков цвет, и вопросом на вопрос отвечает: «Какой друг?» Я растерялся и говорю: «Кого мы будем лечить?» «Меня, – говорит, – меня вчера собака укусила». Нет, ты мне скажи, откуда эта девочка взялась, в какой школе училась или учится, если думает, что от укусов собак лечат в ветлечебнице? Даже рассердился сперва, а потом вспомнил, какой сегодня день, осмотрел укус – чуть выше колена, пустяк, даже кожа не прокушена, но для вида – зеленкой помазал. «Всё», – говорю. Сидит! Молчит. Что-то здесь не то, думаю, и тоже сижу, молчу. «А вы мне справку выпишете?» – «Какую справку?» – «Что я не бешеная… А то Гарик со мной на дискотеку отказывается идти, боится заразиться». Меня это рассмешило, конечно, но и возмутило. Гарик этот возмутил, но виду я не подал, справку выписал, хотя и не имел на это права, и она ушла, счастливая, так вот этой девочки фамилию я запомнил, причем на всю жизнь: Рыжикова! (Разве старый опытный грибник такую фамилию забудет?) Фамилии двух остальных девочек я, правда, не помню, помню лишь, что у одной был хомяк кусачий (запоры – перекорм), а у другой – волнистый попугайчик болтливый (облысение – авитаминоз), но найти этих девочек тоже не составит труда – по записи в журнале приема. (Так что к сегодняшнему опознанию я прекрасно подготовился.)
Моя ночная мозговая атака закончилась тем, чем всегда заканчиваются атаки победителей – крепким здоровым сном. Я заснул. Сидя. У двери общей. И проснулся я совершенно другим человеком, как бы точнее выразиться, обновленным, что ли, хотя и это неточно. Потеряв ощущение времени, я автоматически взглянул на часы, чего на протяжении этих трех дней и трех ночей по определенной причине не делал. На часах было четыре, но меня это нисколько не испугало, я же говорю – проснулся другим. (И никогда больше не испугает!) Спустя некоторое время я вновь посмотрел на часы и, увидев на циферблате все те же четыре часа, понял – сломались или кончились батарейки. И это тоже нисколько меня не расстроило! Мои новые знания и мой удивительный сон давали мне силу и какую-то необыкновенную легкость бытия, которую я ощущаю и по сей час, когда меня везут на опознание. И еще я понял: со всеми моими бзиками, фобиями и пунктиками надо кончать. Никаких больше вам красных квадратиков! – Что? – Всё! Проехали! Я знаю (я просто в этом уверен), с чего все это у меня началось: с булки с изюмом в детстве, с банальной булки с изюмом, которая мне почему-то не понравилась, а я под это сразу теоретическую базу подвел. Как говорил, кажется, Воланд, подобное лечат подобным, и сегодня же, еще не заходя домой, я куплю в булочной булку с изюмом и прямо на улице ее съем! И еще – оформлю заграничный паспорт и поеду за границу. В Анталью, да, в Анталью! А встречу там того рыжего иностранца, подмигну ему, как старому приятелю, и скажу: «Адвертайзинг!» (А что я могу еще сказать?) Но это потом, позже, а сегодня поеду к тебе, друг, и ты меня научишь, как надо отвечать, когда по телефону прачечную спрашивают, – на данный момент это единственное белое пятно во всем багаже знаний, законно нажитом мной за эти три дня и три ночи.
Единственно, о чем жалею, так это о том, что за отчетный период я не прочитал ни одной книжки. Что ж, вернусь домой и начну наверстывать упущенное. Прямо сегодня! Слепецкого… Пойду в книжный и куплю Дмитрия Слепецкого. Единственный писатель, с кем я лично знаком и при этом не прочел ни одной его строчки. А чтобы понять, люблю ли я Маяковского, перечитаю Маяковского. И Андрея Вознесенского. И Лермонтова, конечно, «Когда волнуется желтеющая нива…». Да, чуть не забыл – заповеди! Не только «От 5-й до 10-й», с чего все началось, но и с первой по пятую. Включительно. Что еще? Всё. А горло-то не болит, совершенно не болит! И никакой фарингосепт мне уже не нужен! Нет, не потерянное это время, а приобретенное. Эх, был бы я писателем – как бы я все это описал, с какими радостными подробностями! РОМАН. И посвятил бы его тебе, старик! Или Даше… Или Женьке… с Алиской. Или маме… Маме, конечно же, маме! И назвал бы его: «Три дня и три ночи». Или «За други своя». Тоже неплохо. Но чукча не писатель, чукча – читатель. А жаль!
Я сразу его узнал. Хотя фотография была плохая, бледная, «с уголком», взятая из паспорта или служебного удостоверения и во много раз увеличенная. По прическе узнал – как у нашего декана. Сколько лет прошло, а ничего не изменилось. Уже и общественная формация не та, что была, и сама страна – другая, по-другому даже называется, все изменилось, а это вот – нет: такой же прикнопленный к стене лист ватмана, увеличенная фотография и текст, написанный ровными черными буквами, как будто пишет их один и тот же человек. И текст почти одинаковый, только там было: «после тяжелой болезни», а здесь: «трагически погиб». И те же белые гвоздики в вазочке на полу. Мой сопровождающий задержался – милиционер проверяет пропуск, и я могу стоять и смотреть…
– Вперед!
Я иду вперед и с ужасом осознаю, что так и не узнал, как его зовут! И не узнаю, если не оглянусь и не посмотрю!
ЦЫШЕВ
Евгений Георгиевич
– Не останавливаться!
Впереди двое: большой и поменьше. Идут. Большой – первый, поменьше – отстает, начальник и подчиненный – понятно.
Большой (недовольно): Приличную фотографию найти не могли?
Поменьше (оправдываясь): Не могли, Константин Михайлович. Не любил фотографироваться…
Большой (недовольно): Не любил фотографироваться.
Поменьше: Вы ведь сами знаете, какой он был – не высовывался, в глаза не бросался…
Большой (недовольно): Не высовывался, не бросался…
– Направо!
А ведь и я тоже не люблю фотографироваться! И какая фамилия у него оказалась неприметная, скрытная, громко не произнесешь, легче шепотом: Цышев. Не высовывался, в глаза он не бросался, входил в кабинет, а я его не замечал. Не бросался… И БРОСИЛСЯ! Но что же ты за человек, Золоторотов, что сразу не понял – кого Валентина Ивановна ждала, о ком волновалась, по кому так убивалась! Дудкин, блин! – Не ругайся. – Я не ругаюсь, Дудкин, блин, которого в глаза не видел, выдумал от начала до конца, ты о нем больше думал, чем о реальном человеке, который был с тобой рядом и хотел тебе помочь. «Адвоката, требуйте адвоката. Ничего у них не подписывайте». С риском для себя подсказывал, потому что – «стучат»… Так вот оно что, так вот оно что! А ты, а ты… Ты не любишь тех, кто тебе не нравится! Что-нибудь тебе в человеке не понравилось, и вот ты его уже не любишь. Нашлепка, как у декана, – и для тебя этот человек не существует! Зачем думать о неприятном, когда можно думать о приятном, да? За эти три дня, Золоторотов, я узнал о тебе много нового, но ничего утешительного. О неприятном ты должен думать, только о неприятном! И любить тех, кто тебе не нравится, и, чем больше не нравится, тем больше любить! (Если ты не скотина и свинья, конечно, а человек, если ты не гад и сволочь, а человек опять же!)
