Солнце закрыла туча.
– Умерла от старости, – пробурчала я. Не хотелось говорить об этом.
– Слышала, умер твой заместитель, заведующий из гинекологии?
– Слышала.
– У него был второй инфаркт.
– Янек, хирург, лежит сейчас в своем отделении и умирает от рака легких. За всю жизнь ни единой папиросы не выкурил, – грустно сказала я.
– У твоей подруги тоже рак был.
У меня из глаз потекли слезы.
– Я не смогла приехать на похороны, – попыталась я объяснить ей.
– Знаю, Аня, знаю. Мы все были. И Зуза, и Божена. Иоанна поняла бы.
– Иоанне уже все это было до одного места! Я не могла этого понять! – выкрикнула я. – Выбрала же она время умереть! Я была в предынсультном состоянии, лежала в больнице. Не могла подождать пару месяцев, зараза!
– Так бывает. Моя сестра тоже не дождалась. Умерла год назад от рака груди. Молодая, сильная женщина. Просто не обследовалась. Говорят, опухоль прямо выпирала. Образованная, начитанная, телевизор смотрела, а ни разу в жизни маммографии не сделала! – воскликнула Бася, вставая из-за стола. Собрала тарелки и чашки, начала наводить порядок. Я сидела и молчала. – Не могу ей этого простить! – выдавила она и разрыдалась.
– Вот что с нами сделала перекличка павших, – сказала я, подходя и обнимая ее за плечи.
– Возраст такой, что поделать, – прорыдала она.
В той перекличке не хватало моей сестры. Магда умерла тихо и спокойно. К тому времени она уже два года жила в доме престарелых. Просто уснула и не проснулась, как раз перед Рождеством. Последние годы она называла Роберта «Тот пан, который ко мне приходит». За полгода до смерти вообще перестала говорить. Когда умерла, никто даже не спросил почему.
Около полудня Роберт привез домой Олю, очищенную от алкоголя и наркотиков.
– Не знаю почему, но нам даже выписки никакой не дали, – возмущенно заявил он прямо с порога.
Оля стояла в дверях, удивленная и испуганная. Осматривала маленькую комнатку и украдкой, подозрительно косилась на меня. Она была растеряна и напугана и даже не представляла себе, что мне сейчас сказать.
– Я так и договаривалась, чтобы без всяких выписок, – буркнула в ответ.
Я сидела на стуле и специально даже не пошевелилась, когда они вошли.
На кухне стоял горячий обед. Я наблюдала за Олей. Смотрела ей в глаза твердо и решительно. Ее растерянность усилилась, она встала рядом за столом, опираясь на стул и сложив руки, как пенсионерка. Прикидывалась побитым псом… Смешно было на нее смотреть.
– Ну ты и актриса! – рассмеялась я.
Такой реакции она не ожидала. Разревелась. И тогда я встала и обняла ее.
– Садись за стол и не реви! – пробурчала. – Ты тоже, Роберт. Обедать будем.
Мы ели молча. Я налила всем чаю, а потом мой зять начал собираться домой. Упаковал все вещи.
– Мы уезжаем? – поинтересовалась Оля.
– Нет, уезжает только дедушка, – сухо ответила я.
– А как же мы? – испуганно спросила она.
– А мы остаемся.
– Остаемся? А моя школа? – запаниковала Олька.
– Это уже не твоя школа. Теперь будешь учиться здесь, – холодно и решительно ответила я.
Олька согнулась, как сломанная ветка, и опустилась на стул.
– Ну что, я поехал? – пробормотал Роберт, который вдруг очень заспешил. Он наклонился ко мне и поцеловал в щеку.
– Да, конечно, – громко сказала я, а на ухо ему прошептала: – Беги отсюда побыстрее.
Через минуту я вышла, чтобы проводить его к машине.
– Что ты задумала? – спросил Роберт. За прошедшие дни мы с ним ни разу эту тему не обсуждали.
– Я хочу, чтобы она здесь закончила школу и выпускные сдала.
– А потом? Пока ей двадцать не исполнится?
– А потом пусть делает, что хочет.
Мы немного помолчали. Похолодало, и я поплотнее запахнулась в куртку.
– Можно еще один вопрос? – начал он несмело.
– Да?
– А зачем было из этого такую тайну делать? Ну, если не секрет, – добавил он извиняющимся тоном.
Я посмотрела прямо ему в глаза.
– Не секрет, – ответила я. – Я боялась, что ее у меня заберут.
– Кто?
Краем глаза я заметила, что Оля стоит в дверях. Она обхватила себя руками, чтобы согреться.
– Злые люди! – ответила я с улыбкой и подставила ему щеку. – Пока!
Я повернулась на пятках, во всяком случае, так бы оно выглядело, если бы удалось удержать равновесие, и побрела к дому.
На сердце у меня было тяжело, но я знала, что Оле сейчас еще тяжелее. Ее мир развалился на куски.
– Моя панночка, – начала я переговоры по своей старой привычке. – Я уже чертовски стара, и повторять два раза у меня сил не хватит. Я слишком слаба, чтобы следить за тобой и воспитывать. Слишком слаба, чтобы о тебе заботиться. Когда ты начала принимать наркотики и упиваться до бесчувствия, ты взяла на себя ответственность за свои поступки. А все поступки имеют последствия. Больше не будет твоей старой школы. Не будет приятелей, знакомых и дружбанов. Не будет ни друзей, ни парня, – продолжала я, а Оля молчала, уперевшись взглядом в стол. – Пойдешь в местную школу. Ты никого не знаешь, и тебя здесь никто не знает. Поверь мне, панночке из Варшавы тут будет нелегко и класс тебя не примет с распростертыми объятиями. Кроме того, все уже знают, что ты попала в больницу с передозировкой. Такого не скроешь. Завтра ты пойдешь в школу, но приготовься к тому, что к тебе будут относиться как к наркоманке, алкоголичке, а может даже, как к проститутке. Будут шарахаться от тебя, как от прокаженной, – продолжала я, – хотя не уверена, знаешь ли ты, что это такое.
Тут я остановилась, чтобы промочить горло. Алкоголя не было, мне оставался только чай.
– Мобильника у тебя нет. Компьютера тоже. Стационарного телефона здесь тоже нет. Можешь два раза в неделю звонить с моего мобильного, но не чаще. Хотя боюсь, что после десяти дней кошмара у тебя в Варшаве не осталось никого, с кем бы ты хотела поболтать.
Я понимала, что издеваюсь над ней. Теперь настала пора самого худшего.
– Еще одно, самое важное. Ты должна будешь отработать все, что потеряла. Мобильник, ноутбук, куртку. А еще ты потеряла, – после этого слова я сделала жест, обозначающий кавычки, – тысячу злотых. И у Игоря в долг взяла тысячу.
Я внимательнее к ней присмотрелась: мои слова произвели впечатление разорвавшейся гранаты. Я злорадно улыбнулась.
– Что, думала, я не узнаю? Вот неожиданность! Узнала! В общем, выходит около пяти тысяч.
Я замолчала. Больше не было сил. Олька тоже молчала. Ее губы сжались в тонкую линию, глаз я не видела, потому что на них падала челка.
– Я иду в свою комнату, – сказала я чуть погодя.
– А моя где? – спросила Оля.
Я махнула рукой в сторону старого дивана, стоящего в углу комнаты, которую в основном использовали как кухню.
– Здесь, – ответила я и захлопнула за собой дверь.
Первые месяцы прошли легко. Во всяком случае, для меня. Оля со мной почти не разговаривала, не бунтовала, только часто плакала. Она была похожа на сломанную ветку. Каждый день ездила автобусом в школу. Даже в нашей провинции уже додумались до частного транспорта. Билет стоил два злотых, а автобусы ходили часто и строго по расписанию. После школы Оля сразу возвращалась домой, делала уроки, потом читала или смотрела телевизор. В субботу и воскресенье работала по хозяйству, научилась ухаживать за скотиной. Работала наравне с молодыми мужиками, не заводила ни с кем дружбу, не жаловалась на жизнь, не искала сочувствия или жалости. С Зузой начала общаться только под конец февраля, хотя они каждый день виделись в школе, во дворе или у нас.
В нашем маленьком домике даже вдвоем было тесно. Как же тут Божена с шестью детьми жила?
– С чего это ты вдруг с Зузой подружилась? – подозрительно спросила я, когда они вдвоем вернулись из школы. Зуза уже получила права и ездила на учебу на старом «фольксвагене».
– А что тут плохого? Ты же мне сама раньше все время ее в пример ставила? Зуза то, Зуза се! – проворчала она в ответ.
– Сдается мне, все дело в ее машине, – ответила я с ехидной улыбкой.
Оля обиженно фыркнула и пошла в ванную.
В конце марта она в первый раз сорвалась. Гнев рос в ней изо дня в день. Работы по хозяйству становилось все больше и больше. В воскресенье она без сил повалилась на свой диван. Даже ужинать не захотела. Отвернулась к стене и свернулась в клубочек. Сначала я не обратила внимания. Решила, что она уснула. Через какое-то время я заметила, что ее трясет: да, девочка молча плакала. Мне показалось, что она не хотела, чтобы я видела ее слабость, однако не спряталась ни в ванной, ни в сарае. Очевидно, рассчитывала, что я все-таки замечу ее слезы. Я подошла к дивану и уселась на краешек.
– Малышка моя, – сказала, положив руку ей на спину. Олька вскочила, как ошпаренная, и убежала в ванную.
Я осталась сидеть на диване, стараясь вооружиться терпением. В последнее время я почти ничего не чувствовала, даже разозлиться толком не могла. Мои нервы, кровеносная система и сердце так износились, что не реагировали ни на какой стресс. Не могли – это означало бы смерть, а умирать они пока не хотели.
