— Ты, Владислав, все эти озера облазил! Всех уток переполошил, — с легким укором заметил Журавлев и добавил, обращаясь к Ишимовой: — Он у нас заядлый рыболов и охотник. Как-нибудь в следующий раз заглянем в Лебяжку, — пообещал он. — Правда, в последнее время эта деревенька, прямо скажем, захирела…
— А это далеко? — спросила Галя.
— Прямиком, тропой через лес — километров пятнадцать, а большаком и все двадцать, — пояснил Чижов.
Галя прикинула: командировка у нее рассчитана на десять дней. Остается еще шесть. Может быть, удастся заглянуть в эту неведомую Лебяжку? И почему она захирела? — подумала она, но не уточнила: стали приходить лекторы. Первым появился учитель Девятов, пенсионер, — сухонький, поджарый, в золоченых очках, седоволосый; одет был не по возрасту броско: зеленый пиджак, вишневого цвета жилет, голубая рубашка, кирпичного оттенка галстук. Аккуратный, умеющий следить за собой и, кажется, молодящийся. За ним появилась зоотехник Ундогина — рослая, солидная, в строгом темном костюме. Пришел уже знакомый Гале Кутобаев в своем сереньком пиджачке, с чуть засаленным темным галстуком — немного рассеянный, небрежно причесанный. Впорхнули две молоденькие учительницы — Ася и Тася, похожие друг на друга как сестры-близнецы. Разница была только в цвете глаз да в прическе. У Аси глаза карие, у Таси — голубые. Ася носила волосы тугим валиком, Тася заплетала их в косу и опускала ее на грудь. Они были оживлены, одеты в нарядные платья. Им, видимо, не хотелось покидать танцевальный зал, и они украдкой поглядывали на часы и на дверь.
Журавлев представил собравшимся Ишимову, и она поняла, что разговор придется начинать ей.
— Я беседовала с товарищем Чижовым, — заговорила Галя, заметно волнуясь, — и у меня возникли некоторые вопросы. Может быть, даже сомнения. Будем откровенны: почему у вас так редко бывают лекции? Владислав Федорович объясняет это нежеланием населения посещать их. Дескать, интереса у людей нет, и поэтому выступления с докладами вынужденно приурочивают к началу киносеансов. Так ли это? И если так, то хотелось бы выяснить, почему так. Вам виднее, что у вас хорошо, а что плохо, и у каждого на этот счет есть свое мнение.
Ася и Тася переглянулись и украдкой заулыбались. «Чему они улыбаются?» — заволновалась Галя.
— Давайте обменяемся мнениями и подумаем, как нам эту работу улучшить, — старался развернуть беседу Журавлев. — Правда ли, что лекции не жалуют вниманием? Клуб у нас хороший, есть где собираться. В библиотеке литературы достаточно. А с лекциями выступаем редко. Почему так?
— При чем тут население? — резковато сказал агроном. — Все дело в нас. Нужна система в работе, ясная цель. Какую цель ставит лекторская группа? — знания народу. А какие знания? Как выходит на практике? Приспела уборочная — давайте о потерях зерна, запустили космический корабль — поскорее беседу о космонавтах. Приехал представитель из района, области, — читай на любую тему, лишь бы создать видимость работы. Цепь случайностей. Мы сами не сумели привить населению вкус к познанию.
— И что же вы предлагаете? — спросил Журавлев.
— Нужен постоянный лекторий, работающий по плану, с участием всей интеллигенции Петровки. А главное — лекции должны быть интересными. Кому нужна жвачка, зеленая скука?
— Гм… — подал голос учитель-пенсионер Девятов. — Так сказать, запланированное просветительство. Планирование, конечно, дело необходимое, но план — не самоцель. — Он помолчал, провел ладонью по седой шевелюре. — Надо в каждую лекцию вкладывать все знания, опыт, душу, сердце, волнение. Тогда и полюбят слушатели наши выступления.
— Плановость в работе необходима, — заметил Журавлев. — Нужна система. Я разделяю мнение Кутобаева. Но планы надо выполнять.
В конце концов все согласились с тем, чтобы создать лекторий, и руководить им поручили Чижову. Он попытался было освободиться от хлопотной нагрузки:
— У меня, товарищи, уйма забот с клубом. Лекторскую группу надо бы поручить, скажем, Домне Андреевне Ундогиной. Она имеет опыт, настойчива…
Но ему возразили:
— У Домны Андреевны восемь ферм в шести деревнях, да еще к тому же грудной ребенок.
— Твоей энергии и образования, Владислав, хватит на все, — сказал парторг. — Не надо прятаться в кусты.
Галя слушала и думала: «Чижов молодой грамотный парень. Почему он старается избавиться от поручения? И в самом деле, стоит ли ему доверять? Раз он не желает… Не лучше ли избрать другого, скажем, вот одну из этих молоденьких учительниц? Вероятно, старательны, возьмутся за дело с огоньком». Она было высказала такое пожелание, но Журавлев отклонил его:
— Пусть пока поработает Чижов. Девушки присмотрятся, наберутся опыта. Они же недавно приехали в Петровку. Побудут лекторами, а там — глядишь, и поручим им более ответственное дело.
Девчата смущенно переглянулись, но ничего не сказали. Чижов посмотрел на Журавлева обиженно, но возражать не стал.
Вскоре совещание окончилось. Ася и Тася тотчас упорхнули на голос радиолы, как бабочки на свет. Чижов пригласил Галю танцевать, но она отказалась, приметив у входа в зал Ниточкину. Она стояла за дверью и через стекло нетерпеливо поглядывала в вестибюль на Чижова. На ней нарядное платье с короткими рукавами. Полные, округлые руки были розовы, лицо горело от румянца, и вся она напоминала спелое яблоко, как бы светящееся изнутри. Всем видом библиотекарша выражала нетерпение, теребила в руках носовой платочек и, увидев наконец, что Чижов пошел в зал, засветилась в улыбке. Гале не хотелось огорчать девушку, и она вышла из клуба вместе с Журавлевым.
Парторг шел чуть сутулясь, с видом прогуливающегося усталого человека.
— Нам желательно, чтобы лекторами руководил член партии, — сказал он, когда Галя поравнялась с ним. — Девушки-учительницы, разумеется, работники хорошие, исполнительные, но они еще очень молоды. А лекционная пропаганда, как вам известно, дело весьма ответственное. Не обижайтесь.
— Мне кажется, молодость и неопытность отнюдь не являются недостатками. Гораздо хуже, когда важное дело попадет в руки опытного лентяя.
— Ничего, мы заставим Чижова работать как следует.
— Заставите? — Галя с сомнением покачала головой. — Заставить нельзя. Надо, чтобы человек понимал свой долг. Что проку, если заставят кого-либо делать что-либо силой? Когда человек действует из-под палки, без души, без желания — плохо.
— Чижов — коммунист, и это для него партийное поручение. — Журавлев прикурил сигарету и бросил спичку в траву. Она мелькнула оранжевым мотыльком и погасла.
— Как бы добиться, чтобы все шло без нажима, без понуждения? Само бы выливалось из души, как нечто светлое, хорошее, полезное! — Галя подняла голову и заглянула Журавлеву в лицо. — Как? Разве можно выполнять какие-либо обязанности без желания, без огонька, единственно из страха перед взбучкой?
— Ничто в нашей работе не должно идти самотеком. Без усилий, без принуждения… Принуждение — не то слово. Существует долг, и мы обязаны напоминать о нем.
— И все-таки надо не заставлять людей, а зажигать!
— И зажигать, и заставлять, — возразил Журавлев. — Вот мы не заставляли, не проверяли Чижова, и результат весьма плох. Тут моя недоработка…
Журавлев бросил окурок, сдержанно засопел, и Галя почувствовала: обиделся.
Он и в самом деле был недоволен: «Чего она поучает меня как мальчишку? Сама еще только вылупилась из институтского яйца — и нате вам».
— Мы непременно создадим хороший лекторий. Я лично займусь этим, — сказал он. — Спокойной ночи!
— Покойной ночи, — ответила Галя.
Она повернула к избе Поликсеньи. Попила чаю, улеглась в постель, все еще размышляя над этой беседой с парторгом. Журавлев показался ей суховатым человеком, административного склада. «Может, должность того требует? Может, иначе ему нельзя?»
Галя долго ворочалась с боку на бок, сон не приходил. «Как было бы хорошо в школе! — думала она. — Знай веди свой класс, работай с детьми, добивайся успеваемости. Никаких лекций, сомнений, трудностей. Все ясно, как дважды два. Впрочем, и в школе были бы трудности, но там они — иного характера. Здесь что ни день, то новое, неведомое. Какие бывают у людей противоположные мнения! Кутобаев говорил о необходимости плановой работы, Девятов, наоборот, иронизировал: «Запланированное просветительство!» Как все-таки найти путь к сердцам людей? Возможно ли?»
Старенький кряхтун диван застлан черной шалью, тоже старой, местами прохудившейся. Галя прилегла на нем, облокотись о валик, с томиком сочинений Блока.
Со школьных лет она зачитывалась его стихами. Она любила не только его поэзию, но и возвышенный, чистый образ самого поэта, настоящего человека, большого гуманиста и вдохновенного певца своего сложного, переломного времени. И хотя его давно уже нет, он оставил людям в своих творениях частицу себя, свое тонкое искусство, взгляды, симпатии и антипатии. Ей казалось, что он рядом с нею и с другими людьми идет и зовет их за собой в будущее. Это будущее должно быть непременно светлым и чистым, как большое сердце поэта и его неподкупная совесть. Нет, он вовсе не умирал, он будет жить всегда, так же, как и его Муза, неподвластная ни переменчивым веяниям времени, ни мелкому себялюбию и расчетливому практицизму.
