— А сколько именно у него было долгов?
— Только представьте, около шестисот тысяч долларов.
— Боже…
— Ну да. На работе Теда считали воплощением успеха, мистером Сто Десять Процентов. Но в глубине души он был абсолютно безответственным, настроенным на саморазрушение. Словно вечно хотел попробовать, как глубоко можно надпилить сук, на котором сидит. Когда он попал под поезд, то мне хоть по страховке досталось триста тысяч. Но нужно выплатить еще триста, а дом наверняка пойдет с торгов, если только нашу задницу не прикроет оффшорный счет.
— Прикроет, не сомневайтесь.
— Никогда больше не повторяйте при мне два последних слова.
— Простите…
— «Не сомневайся»… Мантра, которую Тед повторял бесконечно. «Я ни с кем больше не сплю, не сомневайся»… Конечно, он их просто трахал, а не спал. «Наши финансовые дела обстоят как нельзя лучше, не сомневайся»… А что, детям так уж нужна новая обувь? «Не сомневайся, не сомневайся, не сомневайся»…
— Почему же вы от него не ушли?
— Из трусости. По глупости. Из-за низкой самооценки. Классические женские аргументы. Но примерно месяц тому назад сказала, что собираюсь развестись. Некоторые подруги знали, что я сказала ему слово на букву «р», и думали, что муж; бросился под поезд именно поэтому. Знаете, что я ответила? «Тед никогда бы не наложил на себя руки из-за такого пустяка, как утрата семьи».
— Но он, тем не менее, сильно переживал из-за долга, который навис над вами.
— Да, так сильно расстроился, что спутался с совершенно отвратительными типами, вроде вашего Джерри Шуберта.
— Вот что я вам скажу, миссис Петерсон: отчаяние — опасное состояние.
Когда мы подъезжали к Ла-Гуардии, я глянул в зеркало обратного вида и снова увидел серебряный «катлэсс». Но машина тут же пропала.
Мы успели на рейс на Майами к половине второго. Бегом помчались к самолетику, вылетающему в пять вечера на Нассау. Возле банка нас дожидался мистер Макгвайр. Я заметил, как потряс миссис Петерсон непритязательный вид серьезного финансового учреждения, но врожденная деликатность банкира немедленно покорила вдову.
Женщина предъявила требуемые документы. Хозяин банка тщательно изучил каждую бумагу, особенно — заверенное нотариусом завещание. Наконец попросил Мэг предъявить паспорт. После чего вынес вердикт:
— Миссис Петерсон, судя по документам, которые вы мне показали, я имею право подтвердить, что у вашего мужа действительно имелся в нашем банке счет. И хотя совершенно понятно, что вы являетесь законной наследницей данного счета, я не могу допустить вас к средствам до тех пор, пока мы не получим стандартного судебного постановления, позволяющего распоряжаться деньгами.
— Я свяжусь со своим адвокатом завтра же.
— Как только мне дадут зеленый свет, деньги — ваши.
— И о какой сумме может идти речь?
Банкир нажал пару клавиш на клавиатуре настольного компьютера. Затем прищурился, глядя на монитор, и сообщил:
— Один миллион сто двадцать восемь тысяч семьсот пятьдесят долларов.
На мгновение вдова замерла. Справившись с волнением, проговорила:
— Вы шутите?
— Я вполне серьезен.
На губах женщины заиграла полуулыбка:
— Ну что ж, если вы серьезны, то я очень, очень рада. Не могли бы вы вновь озвучить цифру, мистер Макгвайр?
Банкир повторил.
— Спасибо, — поблагодарила Мэг.
— А теперь о депозитной ячейке, — продолжил Макгвайр.
— Не думаю, что требуется разрешение от адвокатов покойного, чтобы допустить Вас к ознакомлению с её содержимым, поскольку оставлены указания, позволяющие наследникам открыть хранилище в случае смерти владельца. Кроме того, незадолго до кончины мистер Петерсон отдал необычное распоряжение: передать ключ от ячейки мне на хранение.
Банкир открыл верхний ящик стола и вытащил оттуда большое кольцо, с которого свисал маленький ключик с брелком, надписанный «Б-21». Выйдя из кабинета Макгвайра, мы дошли по узкому коридору до обшитой сталью двери. В ней имелось пять замков, банкир открывал каждый по очереди. Внутри небольшой темной комнаты стояли стол, пара стульев, а во всю стену протянулись два стеллажа с депозитными ячейками. Макгвайр вставил ключик в крохотную коробочку с надписью «Б-21», затем попросил вдову открыть замок.
Дверца ящика распахнулась. Мистер Макгвайр вытащил длинную стальную коробку и поместил ее на стол.
— Теперь, если вы хотите ознакомиться с содержимым в приватной обстановке… — обратился банкир к женщине.
— Я бы хотела, чтобы вы остались оба, — попросила вдова.
— Вы уверены? — уточнил Макгвайр.
— Чем больше людей, тем безопасней, — пояснила она и открыла крышку. Внутри лежали миниатюрный диктофон, двадцать микрокассет, пачка документов и сложенная записка. Мэг развернула бумагу, прочитала и передала мне.
В записке говорилось:
Если ты это читаешь, значит, со мной расправились.
Вся история — на кассетах. Про записи им было известно.
Не знали только, где я их храню. А поскольку я открывал для них счет в этом банке, они думали, что записи припрятаны в другом месте. Действительно, зачем хранить компромат прямо у них под носом?
Сперва казалось, что речь идет о вполне законном бизнесе.
Но потом, на Каймановых островах, мне рассказали правду, хотя в глубине души я знал с самого начала, как всё обстоит на самом деле.
Мои последние слова: я всегда считал себя последней сволочью… пока не повстречался с Джерри Шубертом.
Тед Петерсон
Я передал записку Макгвайру. Когда тот дочитал послание, Мэг заметила:
— Вот сукин сын! С такими сбережениями он мог бы в минуту погасить все наши долги. Значит, в самом деле откладывал, чтобы сбежать.
— Но почему он не скрылся, если так боялся, что Джерри с ним разберется?
— Пожалуй, стоит прослушать записи, — ответила Мэг.
Чтобы скопировать все десятиминутные микрокассеты на диктофон Макгвайра, потребовалось более трех часов (и двадцать новых кассет, которые банкир выделили из банковских запасов). Затем пришлось ждать еще час: Макгвайр отвез нас в дом своего приятеля-адвоката по имени Кейрил Дженкинс, оказавшегося заодно и нотариусом, так что он официально заверил подпись Мэг на письме, уполномочивающем банк отправить кассеты в манхэттенское подразделение ФБР в случае смерти одного из нас. Затем — назад в банк, где кассеты Петерсона перебрались из его ячейки в новую, зарегистрированную на имя Мэг.
Неожиданно оказалось, что уже семь утра, солнце всходит, и Оливер Макгвайр настоял, что подбросит нас до аэропорта.
— Не волнуйтесь, Кейрил Дженкинс ничего не расскажет адвокату фонда, мистеру Паркхиллу, о том, что вы здесь делали сегодня вечером. Я выбрал Кейрила потому, что он Паркхилла терпеть не может.
— Даже не знаю, как вас отблагодарить, — прикоснулась Мэг к руке Макгвайра.
— Ночь выдалась весьма познавательной, — заметил банкир. — Постарайтесь как можно быстрее доставить мне судебное постановление. Как только придет бумага, смогу оформить счет на ваше имя и вы получите немедленный доступ к имеющимся средствам.
В аэропорту я спросил, тряся Макгвайру руку:
— Почему вы позволили мне увезти печать и бланки депозитных квитанций?
— Потому, что решил: что бы вы с ними ни проделали, банку ваш поступок не повредит.
— Откуда такая уверенность?
Банкир пожал плечами:
— Инстинкт. Доверие. И симпатия. Особенно — по отношению к человеку, старающемуся выкарабкаться.
— Вы мне помогли. Очень.
Макгвайр заговорил с притворной официальностью:
— До тех пор, пока от меня не требуется нарушать какое-либо законодательство, всегда рад помочь клиентам любым способом. Всё, о чем вы меня просили, в принципе не противоречило закону, а потому…
— И все-таки, вы — настоящий друг.
Оливер улыбнулся:
— Да, но и банкир.
Когда мы вошли внутрь терминала, мне не понравился вид допотопного рентгеновского устройства, которым просвечивали багаж: я испугался, что записи сотрутся. А потому попросил офицера таможенной службы осмотреть сумку вручную.
— Что внутри? — спросил таможенник, прежде чем открыть багаж.
Глянув на Мэг Петерсон, я едва не ответил: «Динамит».
Как только мы вышли из самолета, зазвонил телефон.
— Нед, это Оливер из банка.
— Разве мы только что не попрощались?
В голосе Макгвайра звучало несвойственное ему напряжение.
— Что-то случилось?
— Помнишь, ты просил позвонить, если адвокат «Эскалибура» заинтересуется балансом фонда?
— О боже…
— Извини, Нед. Но Паркхилл связался со мной, как только я вернулся в банк. У меня не было иного выбора, кроме как сообщить ему правду. В конце концов, он — представитель клиента.
