— А чем вызвана такая чехарда?
— Части, находящиеся сейчас на первом фронте, в большинстве своем состоят из черных. Необходимо реорганизовать их так, чтобы в глазах наблюдателей они сошли за нашу национальную армию. С этой целью производится усиленная африканизация их командного состава посредством притока младших офицеров, отобранных из разных гарнизонов Французской Африки, им обеспечено молниеносное продвижение по службе. К ним добавят трех-четырех местных уроженцев, которые в этом месяце кончают обучение в Сен-Сире, высшем французском военном училище. Они тут же получат звания подполковников и будут назначены командирами батальонов, даже если на самом деле им нельзя будет доверить командование. Что же касается остальных, то поди разберись, кто из черных офицеров и солдат принадлежит к сарингала, а кто — к местным уроженцам.
— Скажи, приятель, какие заговоры замышляют империалисты и фашисты против Кола-Колы?
— Я слышал, что Кола-Кола будет разрушена до основания или, вернее, сожжена, а чтобы от нее не осталось ни единой головешки, пепелище будет залито бензином и подожжено во второй раз. Ведь Кола-Кола для них — сущее наказание. Они убеждены, что, пока она существует, руки у них связаны. Сохраните мне жизнь, и я дам вам знать, когда опасность, нависшая над Кола-Колой, станет реальной: попрошу моих родных переехать отсюда или подам другой знак, о котором мы можем сразу же условиться. Я буду сообщать вам все сведения, к которым получу доступ. Я умоляю вас, сохраните мне жизнь, а я не останусь в долгу.
— А что говорит обо всем этом Баба Тура? Неужели он согласится на уничтожение своих братьев?
— Баба Тура? Да ведь у Баба Туры нет братьев, мсье, у него ничего нет, и сам он — ничто. Он даже хорошенько не сознает, что происходит и чего от него требуют. Вскоре ему предстоит тайком отправиться в Европу, чтобы в четвертый раз пройти курс лечения от алкоголизма — надо полагать, что этот курс окажется не более успешным, чем три предыдущих. Но обойтись без этого просто невозможно: нужно, чтобы хоть на торжествах по случаю провозглашения независимости наш Пьянчуга был в мало-мальски приличном состоянии. Лично я никогда не видел Баба Туру в нормальном состоянии, это выражение к нему просто неприменимо. Однажды мне довелось встретить его рано утром, часов, наверно, в восемь. И что бы вы думали? Он уже успел нализаться! Этот человек — настоящее позорище для всех нас, можете не сомневаться! Только в отличие от вас мы не смеем говорить об этом вслух. Да, вот еще что! Я чуть не забыл сообщить вам важные сведения: лишь одно обстоятельство может толкнуть Фор-Негр на немедленную попытку карательных действий против Кола-Колы. Власти могут пойти на это, не дожидаясь прибытия крупных подкреплений, о которых я вам уже говорил, только в том случае, если Ураган-Вьет задумает проникнуть в пригород. С одной стороны, его появление будет, возможно, доказательством того, что в предместье накоплено достаточно оружия, с другой — власти уверены, что Ураган-Вьет является в настоящее время единственным из вождей рубенизма, представляющим для них подлинную опасность. Он был в Индокитае и, по слухам, прославился там как неустрашимый боец.
— Не все у нас знают, кто такой Ураган-Вьет.
— Ураган-Вьет — это подпольная кличка Абены, брата Мор-Замбы. Мы знаем, где он находится в данный момент, впрочем, я вам только что об этом говорил. Нам кажется, что именно ему поручено создать новый фронт. Но наши военные пока не имеют возможности ни напасть на него, ни даже помешать ему проникнуть в Кола-Колу, когда он вздумает это сделать, им остается только наблюдать за ним и по мере сил сдерживать его. У него мало оружия, и он хотел бы его раздобыть. Он рассчитывает найти оружие в Кола-Коле или встретить там эмиссара первого фронта, который объяснит ему, как это сделать. Постарайтесь передать, чтобы он не покидал своего убежища, если не хочет подвергать себя опасности. Как только наши военные пронюхают, что его там нет, они догадаются, что он проник в Кола-Колу, и уж тогда-то попытаются хоть что-нибудь придумать.
— А тебе никогда не бывает стыдно? — спросили у него на пиджин. — Стыдно за то, что ты предал стольких людей, даже своего друга Мор-Замбу, который делился с тобой куском хлеба и был тебе почти что братом? Ведь это ты его предал, неужели тебя хоть время от времени не гложет тайный стыд?
Туг Жан-Луи принялся хныкать и всхлипывать пуще прежнего, слезы катились по его щекам. Потом под креслом, на котором он сидел, внезапно появилась лужа: она растекалась, расплывалась все шире и шире, словно где-то открыли кран. Присутствующие невольно следили за ней, отвлекшись от защитительной речи, которую произносил тем временем Жан-Луи и которая заслуживала самого пристального внимания.
Поначалу он вовсе не понимал всей серьезности положения, он даже и вообразить не мог, какой ров, полный ненависти и крови, разделяет оба лагеря. Он думал, что ему удастся обвести своих начальников вокруг пальца, но куда там: кому под силу соперничать с ними в хитрости и коварстве? Они знали тьму уловок, с помощью которых завлекали свою жертву все глубже в трясину предательства, чередуя угрозы и поощрения, ласку и таску, играя то на самых возвышенных, то на самых низменных чувствах попавшего к ним в лапы человека. А когда тот спохватывался, было уже поздно. Его совратил с пути истинного некий Жозелли Н'Донго, бывший владелец дансинга «Прекрасная Африканка». Когда бы Жан-Луи ни встретил этого человека, тот всегда оказывался при деньгах и уверял Жана-Луи, что нет ничего легче, чем набить себе карманы. Он доверительно сообщил, что ему самому чудесным образом помог индусский профессор Кришнараджа, что он всем обязан этому чудодею. Не кто иной, как Жозелли Н’Донго, и убедил Жана-Луи послать этому профессору все данные, необходимые для составления гороскопа, и вызвался сам их переправить. А через месяц — полтора этот двуличный мерзавец объявил, что гороскоп на его имя наконец получен и что, согласно этому гороскопу, в его судьбе ожидается решительная перемена в лучшую сторону, если он согласится поступить на государственную службу. Тогда Жан-Луи сказал: «Ладно, я буду готовиться к экзамену», на что Н’Донго заявил: «С какой это стати тебе, уроженцу Кола-Колы, готовиться к экзаменам, словно какому-нибудь деревенскому олуху? Лучше заходи ко мне завтра, я представлю тебя одному человеку, и он безо всякой волокиты устроит тебя на службу…»
Так он и познакомился с комиссаром Маэстрачи, который вербовал осведомителей, обещая, если они хорошо себя зарекомендуют, принять их в качестве младших инспекторов — даже тех, кто не получил никакого образования: экзамены проводил он сам, так что ему ничего не стоило подтасовать их результаты, если он видел, что напал на подходящего человека. А «подходящий» на его языке значило одно — подходящий для роли полицейского осведомителя.
Судьи назвали Жану-Луи несколько имен, и он подтвердил, что все это мамлюки-доносчики, за исключением двух или самое большее трех имен, услышав которые, он отрицательно покачал головой.
— Но ради чего ты пошел на все это? — спросили у Жана-Луи. — Ради чего?
— Я все повторял себе, — ответил Жан-Луи, охваченный каким-то лихорадочным красноречием, — я все повторял себе: «Неужели ты родился для того, чтобы весь свой век маяться, как твой горемыка отец? Нет, ты появился на свет, чтобы наслаждаться радостями жизни, а не гнить в этой клоаке, что дымится под солнцем, как болото в джунглях, в то время как от нее до Фор-Негра рукой подать».
— Ты и сейчас так думаешь?
— Я умоляю, сохраните мне жизнь, не убивайте меня, и я не останусь у вас в долгу. Нет, теперь это немыслимо, я не могу больше выносить такую жизнь, слишком гнусной она мне кажется. Знаете, я был знаком с одним человеком, таким же горемыкой, как мой отец, он лет десять пытался получить водительские права, да так и не получил и, надо полагать, никогда не получит. И это вы называете жизнью? А вот мне понадобилось всего два месяца, чтобы заиметь права. Разве это справедливо? И разве заставишь парня, который может пробить себе дорогу в Фор-Негр, похоронить себя заживо в этой преисподней нищеты и отчаянья?
— Мы судим тебя не за то, что ты рвался вверх, а за то, что ты хотел добиться успеха любой ценой, заплатить за него чужими страданиями.
— Возможно, но разве я знал, что делал? Разве осуждают на смерть ребенка, который нечаянно, во время игры, убил своего брата? Так неужели вы казните человека, который не знал, что делал?
Хотя губернатор все не решался объявить дату провозглашения независимости, ни для кого в Фор-Негре и прилегающих к нему районах, вроде Кола-Колы, не было секретом, что это событие должно вот-вот произойти, так что напряжение все нарастало. В главном пригороде об этом свидетельствовало обилие листовок и надписей на стенах и тротуарах, состоящих всего из двух наспех выведенных слов; «Remember Ruben», а то и просто из двух букв: «R.R.». Потом эти надписи наводнили в свой черед стены и тротуары белого города. И наконец, ко всеобщему культу великомученика присоединились сначала владельцы легковых и грузовых машин Кола-Колы, потом автомобилисты других африканских пригородов Фор-Негра, переиначив на свой лад лозунг «Помни Рубена»: на языке автомобильных сигналов он превратился в три коротких и два длинных гудка. Часом всеобщей молитвы был полдень, а поскольку наручные часы водителей показывали время с разницей в добрых пять минут, в течение всего этого промежутка вся Кола-Кола, а иной раз и весь округ Фор-Негра оглашался призывом «Помни Рубена», похожим на тоскливый вой собак, оплакивающих покойника.
