— Представляю вам, дорогие товарищи, нашего кандидата в президенты от имени всех угнетенных и неимущих соотечественников.
Появление сенатора Маливанага перед микрофоном было встречено долго не смолкавшими аплодисментами и криками «Да здравствует!».
— Дорогие друзья! Во времена Рисаля патриотов высылали из страны, бросали в тюрьмы или расстреливали, — начал он. — Рабам нельзя было и мечтать о свободе. Потребовался Бонифасио, со своим Катипунаном, чтобы филиппинцы впервые обрели свободу. Только благодаря нашей слабости мы попали под американское иго, которое длилось почти полвека. Это не прошло бесследно: многие филиппинцы, очевидно, позабыли свои национальные традиции, перенимая у новых хозяев в первую очередь отнюдь не самое лучшее. Большинство филиппинцев ныне стремится только к тому, чтобы научиться бегло говорить по-английски и иметь в кармане как можно больше долларов. Став теперь свободной демократической республикой, мы должны в корне изменить свое отношение к жизни, к своей собственной стране. Пришло время сбросить с себя эти рабские одежды. Надо стать по-настоящему свободными — в делах, в мыслях — во всем! У нас теперь нет оков, и мы можем ходить свободно. У нас на глазах нет прежних шор, и мы не должны тыкаться из стороны в сторону, словно слепые котята. Если же слепы те, кто руководит страной, тогда этих слепцов просто надо убрать с дороги, чтобы они не мешали и не путались под ногами у нации…
В своей речи сенатор Маливанаг потребовал национализации розничной торговли и замахнулся даже на иностранный капитал на Филиппинах.
— Доколе мы, филиппинцы, будем оставаться посыльными, разными там водовозами да дровосеками?!
Со всех сторон понеслось:
— Довольно!
— Не хотим больше!
— Мы должны быть прежде всего филиппинцами! — продолжал Маливанаг. — Ибо нет ни одной великой державы, которая не была бы националистической, возьмем мы Соединенные Штаты, Великобританию или Японию. На наших глазах просыпается Азия, вскоре за ней последует и Африка. Нигде уже больше не боготворят белого человека. Придет время — и будут стерты все барьеры и границы между отдельными расами и народами. Уважать будут все цвета кожи. Так давайте же и мы, филиппинцы, не станем опаздывать на этот экспресс истории, который несется вперед с головокружительной скоростью. Пора распроститься с рабской идеологией, со всевозможными суевериями и побороть страх. Нужно учиться и учиться. Нет избранных богом наций и народов. Нет народов более умных, чем другие. У Хосе Рисаля тоже была коричневая кожа, но среди его белых современников мало кто мог с ним сравниться по уму и способностям.
Наш национализм — это ключ, который откроет дверь нашей стране к процветанию и прогрессу. Если мы возьмем в свои руки все богатства земли и моря, то выиграем от этого в конечном счете только мы! Я хочу повторить еще раз фразу, которую не раз говаривал президент Кэсон: «Нам на Филиппинах не нужны миллионеры, нам нужно, чтобы миллионы и миллионы филиппинских семей жили в достатке». Излишне говорить, что если мы станем настоящими хозяевами нашей страны, в особенности ее экономики, тогда у нас не будет армии безработных и голодных. Мы будем жить в стране довольной и счастливой, — а это и есть плоды подлинной свободы!
Гром аплодисментов разорвал ночную тишину на площади. Отовсюду понеслись возгласы «Да здравствуют Филиппины!» и здравицы в честь Маливанага, подтверждавшие согласие выдвинуть его кандидатом на пост президента Республики.
В то время как на Пласа Миранда шел митинг, на асьенде Монтеро вспыхнул пожар. Никто не видел, как занялся огонь. С быстротою звука пламя перекинулось на амбары и склады. К несчастью, почти все взрослые мужчины уехали в Манилу на митинг. Не оказалось на месте и управляющего капитана Пугота, который, как рассказывали, под вечер тоже отправился в столицу. Оставшиеся на месте старики да женщины и немногочисленная гражданская охрана не могли справиться с огнем. Порывистый ветер вздымал пламя, а снопы искр разлетались, образуя гигантский веер. Крестьяне из дальних баррио не спешили на помощь пострадавшим, они принимали меры к спасению своих домов и посевов. Пожар бушевал на асьенде.
Час спустя после начала пожара неожиданно появился капитан Пугот с целым взводом солдат. Он призвал свою «гвардию» и потребовал доклада о случившемся. Начальник «гвардии» доложил, что огонь занялся в старом амбаре, откуда перекинулся на большой склад. Его остатки еще дымились, и капитан Пугот бросился на поиски виновных в буквальном смысле слова по горячим следам. Он был убежден, что амбар загорелся не сам собой, что тут действовал злоумышленник. У него уже давно были «нехорошие предчувствия», кричал он перед собравшимися. «Эти людишки не остановятся ни перед чем, будут безобразничать до тех пор, пока с них живьем не сдерут шкуру!» Но уж он-то всех злоумышленников в округе знает наперечет. У него и список заготовлен. И список, как оказалось, действительно существовал. Первыми в нем значились Пастор, Даной и Манг Томас. Немедля он распорядился всех их арестовать. Сержант «гвардии» осмелился указать капитану, что собственными глазами видел, как Пастор и другие еще днем уезжали в Манилу. Но это нисколько не смутило ретивого управляющего.
— Я знаю, что их не было на месте преступления. Они не дураки! По их наущению действовали другие. Но, как говорят, «спрячешь руку, голова высунется». Кто же еще мог поджечь усадьбу, кроме них?!
Он прекрасно знал, что если нет никаких доказательств, то их надо изобрести, и если он сможет это сделать, то сильные мира сего будут только рады его выдумке. Было время, когда он очень боялся электрического стула или пожизненного заключения, но после сдачи в плен американцам, а тем более после прошедшей амнистии по поводу провозглашения Филиппин суверенной республикой он снова почувствовал себя уверенно, и теперь ничто не могло его остановить. Снова, как во времена японской оккупации, у него оказались развязаны руки.
Тем временем в усадьбу вернулись солдаты и гражданская охрана, — они только что произвели обыск у Пастора, Манг Томаса и Даноя. У Пастора «конфисковали» несколько ружей, у Манг Томаса нашли компрометирующие его «документы», а во дворе у Даноя были обнаружены «вещественные доказательства» — несколько банок из-под бензина и тряпки..
— Вот улики! — заорал Пугот во всю глотку, осмотрев принесенные трофеи. — Без сомнения, пожар устроили они, это их рук дело! — Он потрясал банками и тряпками перед собравшейся толпой. — А вот это — еще похлеще! Наверняка хотели затеять беспорядки. Довести дело до кровопролития. — Он взял в руки ружье. — Как пить дать, замыслили перестрелять всех нас — меня, дона Монтеро и еще кое-кого… А это что такое? — Капитан указал, ткнув дулом ружья, на «компрометирующие документы», найденные у Манг Томаса. — Скорее всего, какие-нибудь их дьявольские планы. — В руках у него оказался напечатанный на машинке экземпляр устава сельскохозяйственного союза.
Капитан Пугот расставил вокруг асьенды Монтеро в общей сложности около ста человек, чтобы перехватить возвращавшихся из Манилы. В домах подозреваемых в поджоге он устроил засады. Всем женщинам и старикам было приказано сидеть по домам и не показываться на улице без особого на то разрешения. На рассвете часовые услышали шум приближающегося автобуса. Выскочив на дорогу, охранники с ружьями наперевес преградили путь машине. В автобусе царило веселье: мужчины оживленно беседовали, женщины пели. Никто не заметил, что автобус остановился. Но когда шоферу приказали ехать к штабу гражданской охраны, а не в деревню, все приуныли в предчувствии чего-то недоброго. У штаба всем было велено выйти из автобуса. В проеме дверей стоял, скрестив руки, капитан Пугот. Затоптав недокуренную сигарету, он коротко распорядился обыскать всех мужчин.
— Как так? На каком основании? — недоуменно спросил Пастор.
— Не прикидывайся дурачком! Будто тебе и вправду ничего не известно! — заорал на него Пугот.
— А что мне должно быть известно?
— Подожгли асьенду, устраиваете саботаж, вот что. Бандиты!
Это известие на всех подействовало ошеломляюще. Некоторые мужчины направились было к своим домам, но опять дорогу им преградили вооруженные стражники и солдаты.
— Капитан, вы что-то путаете, — отвечал ему Пастор.
— Тебе предстоит еще доказать это в суде, а пока именем закона я тебя арестую.
Крестьяне заволновались, стали громко выражать возмущение. Кое-кто затеял потасовку с охранниками, но тех поддержали солдаты. Пастор зычным голосом призвал всех к порядку.
— Спокойно, товарищи! Здесь ведь есть женщины.
— Давайте посмотрим, кто кого! — распалялся Пугот. — Если вы не уважаете закон, может быть, пуля заставит вас одуматься.
