— Ну?
— Нет-нет. Я просто посмотрел, как на кульминацию. Мне все ясно, понятно.
Пырь резко замолчал, до этого говоря быстро и четко. В продолжение к сказанному так и напрашивалось: «Разрешите выполнять?». Рамсес слабо улыбнулся и ответил вслух:
— Если все ясно и понятно, то выполняй.
— Угу, — кротко кивнул Пырь, как и прежде, будучи напуганным, и быстро побежал по коридору, пока не скрылся за углом, за которым находился выход из казармы.
Вскоре с шумом захлопнулась дверь и настала тишина.
Продолжая сидеть на полу, Рамсес, пытаясь собраться с силами, приложил затылок к стене и закрыл глаза.
После разговора с бывшей возлюбленной, он не представлял, как жить ему дальше. Кому верить? Во что? С кем строить отношения — начиная с друзей и заканчивая девушкой, которая, рано или поздно, как предполагается, должна стать женой? Было довольно страшно и Рамсесу казалось, будто невозможно ничего забыть. Теперь с этими воспоминаниями ему предстоит прожить всю оставшуюся жизнь. Потому что произошедшее с ним отличалось от того, как если бы кому-то вынужденно предстояло пробраться к цели через дерьмо (в прямом смысле слова), чтобы выжить, а, изрядно вываляв себя в говне, потом, можно и отмыться — вопрос только во времени. Но в случае с ним…
Глаза Рамсеса заблестели от слез: наполнив их, они скользнули вниз.
В этот момент вновь раздался грохот закрывшейся входной двери в казарму.
Рамсес вмиг поднял веки и прицелился в появившегося в глубине коридора человека, которого невозможно было разобрать из-за тусклого света, окна за его спиной и слез на глазах.
— Рамсес, это я — отец Велорет. Убери оружие.
Опуская руку, он вытер глаза и поглядел на приближающегося отца Велорета. Подойдя, он сел напротив, ровно на то же место, где только что сидел Пырь. Вспомнив все то, что сейчас произошло, Рамсес снова коснулся затылком стены и закрыл глаза. Появившейся темноте ничто не мешало — не было ни яркого света, ни прообразов звука. В полной тишине до этого в длинном коридоре последними прозвучали шаги. Они в сознании Рамсеса коротким воспоминанием отошли на второй план, когда он подумал об Алике. Словно в повторе в голове заработала микропленка с последними событиями и она отчетливо прокрутила воспоминание:
«Это тебя с бреднями не туда понесло.
— …Алика, у киллера, когда он убегал, выпал телефон и в нем последним звонком значился твой номер.
— Сука, как ты врешь!!! Ты, скотина, ты не мог знать этот номер! Потому что я специально купила симку!..»
— Самое интересное, — заговорил Рамсес, не открыв глаз, — жить мне хочется, — подумав, он добавил: — а не получается. Даже самые близкие перестали слышать; понимания же того…кто роднее…ближе — это вообще уже никому не надо. Вокруг только расчет…сплошь одна выгода.
И снова наступило молчание. Это была тишина отчаяния: она, в отсутствие мыслей, может загнать любого в пустую, безликую прострацию, в которой нет места эмоциям, не присутствует интерес к происходящему, человек напрочь лишен желаний и при этом, внутри него расположится отрешенная легкость, — благодаря чему сейчас Рамсес продолжал жить.
— Странно, — опять заговорил только Рамсес, — но у меня отсутствует злоба…Во мне вообще нет ничего…Остался только пульс, который живет внутри сам по себе. Хотя, — он замолчал и медленно начал поднимать руку, которой удерживал пистолет, поднося ствол к виску.
Отец Велорет быстро поднялся с пола, в пару шагов преодолел расстояние к нему и выхватил пистолет. Затем, не спеша, он вернулся на прежнее место и снова сел у стены напротив.
— Надо же, — сказал он, внимательно разглядывая «трофей», — такого, каждый, кто хотел, забирал из воинской части с собой на гражданку. Все, как и положено, номер спилил, глушитель приспособил, гаденыш, прости меня, Господи!
Рамсес открыл глаза.
— Глупо спрашивать, — обратился отец Велорет, — не обидел ли тебя тот парень, который на улице чуть не сбил меня с ног, а ты теперь из-за обиды пустил слезу?
Рамсес слабо улыбнулся и поинтересовался:
— Вы знали, как меня зовут?
— Что ты?! Я не актер или коммерсант и поэтому ролей к себе не примеряю. Я живу. Если бы я знал с самого начала, как тебя зовут, тем более, знал бы о тебе хоть что-то, то рассказал бы обо всем тебе сразу. А так, Дэвис сообщил мне. Тебя звать Рамсес?
— Да, только не путайте с именем Рамзес.
— Хорошо…Рамзес — это сын солнца. А у тебя имя, что означает?
— Папа назвал таким именем, свято веря в то, что, подрастая, я буду способен изменить ход истории — это, — он улыбнулся, — конечно, касается нашего рода. По линии отца все становились медиками. Что же с именем, то с ним связаны процессы нового возрождения. Правда, толкование относится к традиционной египетской государственности и культуре. Но иного имени папа не нашел, чтобы оно поспособствовало умиранию старого и прекращению династии медиков.
— Что так-то? До того отцу не занравилась медицина?
— Безденежье. Каждый из династии мог только лечить людей и никто из них не думал зарабатывать на этом поприще. Естественно, и меня бы отец воспитал в этом духе. Но ему хотелось лучшего для меня будущего, которое, — Рамсес усмехнулся, — с этим трудно спорить, ассоциируется с количеством денег. Поэтому моя профессия связана с финансами.
— Хм, — отец Велорет задумался, что ответить ему. — Да, все правильно, каждое поколение родителей живет с надеждой, что дети будут жить по-новому, а увязывают это исключительно и только с достатком во всем.
— Вот и отец у меня не стал исключением.
— Но в каждом поколении ничего подобного не происходит.
— Отчего же? — заинтересованно спросил Рамсес, отвлекаясь от прежних мыслей. — Например, то, как живу я или моя сестра, которая проживает с мужем за границей, наш образ жизни сильно отличает нас от того, как прожили родители…К сожалению, они рано умерли и не могут этого видеть. Но, вначале, благодаря им, потом, и моим усилиям, я стал тем, кем я сейчас являюсь. Несмотря на молодость, я уже обладаю большим, нежели позволили себе папа с мамой за всю жизнь.
— В этом плане, несомненно, ты превзойдешь их по всем показателям, если те перечислять в подобном направлении. Я же хотел сказать о другом. Во все времена новое поколение сталкивается с тем или иным, что периодически заставляет каждого впадать в депрессии, болезненно переживать трудные периоды в жизни и много еще чего, с чем приходится столкнуться, к тому же, в современном мире. Тем самым, я хочу сказать, к сегодняшнему дню накопилось столь много непонятного, неразрешимо-трудного, что вы будете, пожалуй, первым поколением, кто начинает осознавать, что отныне ваши дети не смогут жить лучше, чем прожили вы. Даже, несмотря на увесистый достаток во многом, как это сейчас есть у тебя или в семье твоей сестры.
— Мой отец, — задумчиво произнес Рамсес, — сильно желал и надеялся, что я буду жить лучше его.
— Получилось?
— В материальном плане, да. Бесспорно.
— Теперь, это оберегает тебя?
Рамсес изобразил слабую улыбку на лице.
— Нет, конечно! Эмоций, разочарований, неверия и прочего — у меня уже набралось столь много, что я не уверен, живу ли я лучше, чем родители.
— Знаешь, Рамсес, как говорят: «нравится нам или нет», но мир пошел по другому пути развития, нежели по которому старалась направить литература (конечно, лучшие ее представители). Борьба вышла не конкурентной. Безоговорочную победу одержала материальная сторона жизни. Но, вот, как-то так получилось, что и путь денежного благополучия, судя по последним событиям, подходит к концу.
— Судя по настроениям на улице, и правда, можно так сказать.
— Вот ведь, как бывает, если бы ты по профессии оказался врачом, то, независимо не от чего, ты продолжал бы лечить людей и дальше. Помогал бы им. А теперь, чем займешься, если окончательно рухнут финансовые институты, а принцип и уклад жизни полностью изменится?
— Думаете, рухнет и полностью изменится?
— Ты думаешь, устоит и на этот раз?
Рамсес слегка пожал плечами и неуверенно сказал:
— Не знаю. Но, окажись, Вы правы, финансисты и те, кто работал на этом поприще, все они станут людьми с ненужной профессией, — Рамсес печально усмехнулся. — А вроде как, мы были самые перспективные до скончания жизни в векторе успеха…потому как нам достаточно бы всегда платили.
Отец Велорет, соглашаясь, покивал и спросил:
— Да-да… Что теперь?
— Не знаю, — в сердцах ответил он. — Если говорить о другом роде занятий, то, до того, как папа увлек меня темой финансов, я, прямо-таки, изучал акупунктуру. Я интересовался, папа меня учил и мне это нравилось. У меня до сих пор где-то лежат: толстенная книга, набор иголок и макет-кукла человека с точками на теле. Но, это я так, — прервал Рамсес размышления; подумав, он спросил: — Дэвис больше Вам ничего не говорил, кроме имени?
