Тут как раз подошла моя очередь к билетной кассе. Держась двумя руками за стойку, чтоб не оттолкнули меня от кассы прежде, чем я успею рот открыть, и оберегая ногами свой бесценный чемодан, я нырнул головой вниз, к узкой прорези в толстом стекле (почему окошки касс всегда, даже на Западе, на уровне вашего пупа?) и сказал заученное: – Зоя Игнатьевна! Здравствуйте, я от… И только теперь я увидел перед собой совершенно не женское, а, напротив, жесткое молодое мужское лицо, услышал из-за стекла:
– Зоя Игнатьевна здесь уже не работает. Вчера забрали в ОБХСС. А вы ей кто? От кого?
И веселые стальные глазки с издевкой посмотрели на меня оттуда в упор, как глаза следователя, поймавшего в ловушку очередного преступника.
– От Пушкина! – зло ответил я и позволил толпе отшвырнуть меня в сторону с моим чемоданом.
И только через несколько минут уже внизу, на первом этаже вокзала, затерявшись в толпе пассажиров и радуясь счастливому побегу от этого кассира-следователя, я вдруг понял, в какой жуткой ситуации я оказался.
Как говорят в США, here I am – американец без единого советского документа, но с девятью коробками запрещенного кинофильма в чемодане. В Ленинграде, посреди вокзала в десять часов вечера. И даже вернуть этот фильм в Костину квартиру уже невозможно: Костя в больнице, его жена летит в Норвегию, а ключи от его квартиры я бросил в почтовую щель той окованной сталью двери. И никакой надежды купить билет на московский поезд. А возвращаться в гостиницу с этим чемоданом нельзя, там полно милиции и гэбэшников, как я докажу им, что не собираюсь выкрасть этот фильм из СССР? Так что же мне делать? Господи, что? Барух, Ата, Адонай, Элохэйну…
Еврейский бог услышал меня – я вдруг увидел длинную вывеску «КАМЕРА ХРАНЕНИЯ РУЧНОГО БАГАЖА». Перед камерой стояло человек сорок, я пристроился со своим чемоданом в эту очередь, но предварительно вытащил из него сумку с американскими сувенирами. Отстояв в очереди минут десять, я увидел табличку, которая сообщала, что сутки хранения одного чемодана в камере стоят пять копеек. Но именно эта мизерность платы стала моим очередным испытанием. Пять копеек за хранение единственной в мире копии моего фильма?
– Ну! – небритый мужик-приемщик требовательно протянул руку через низкий, как ступенька, барьер. Я поставил чемодан на этот барьер, протянул ему рубль. – А мелочи нет? – сказал мужик недовольно. – Возьми рубль! – попросил я, считая, что за рубль мой чемодан будет в большей сохранности. – У меня сдачи нету всем с рубля давать! – Не надо сдачи, возьми рубль,– повторил я негромко. – Еще чо! – возмутился он, достал из-под стойки грязную тарелку мелочи и отсчитал мне сдачу – ровно 95 копеек. Потом бельевой прищепкой прицепил к ручке моего чемодана картонку с цифрой 311, выдал мне талончик-квитанцию и поволок мой чемодан в глубину камеры хранения. Я почти с ужасом смотрел ему вслед, словно от меня оторвали ребенка и уводят в сиротный дом. Господи, подумал я, а ведь этот фильм старше моей дочки ровно вдвое!…
И хотя меня отталкивала от барьера какая-то тетка с узлами, а за ней напирала очередь человек в тридцать, я все стоял у приемного окна, следя, куда этот мужик несет мой чемодан. И только убедившись, что он поставил его на нижнюю полку, в гнездо с цифрой 311, и, успокоившись, я пошел искать кассы для депутатов Верховного Совета и Героев Социалистического Труда.
Тут я должен прерваться для уточнения стилистических нюансов. Потому что стандартные глаголы типа «пошел», «вышел», «поднялся по лестнице», «стоял в очереди» и т.п., которые на Западе означают естественное человеческое перемещение в пространстве, – эти глаголы наполнены в СССР и особенно на русских железнодорожных вокзалах совершенно иным, куда более многозначным содержанием. Я думаю, что некое представление о советской емкости этих глаголов может дать читателю, скажем, кинохроника времен американской депрессии, когда тысячные толпы людей штурмовали банки в надежде спасти свои деньги. Вот если вы представите себе, что внутри этих остервенелых толп вам нужно «пойти», «подняться по лестнице», «подождать», «пересечь» и т.д., вы приблизитесь к русскому пониманию этих глаголов. Касс для депутатов и героев труда я не нашел, а ведь раньше были, я хорошо помню! Но зато я нашел зал с кассами для военнослужащих и тут же услышал, что и здесь никаких билетов на Москву нет, даже для старших офицеров.
Положение становилось критическим. Конечно, вспомнил я, можно уехать в Москву и без билета – дать взятку проводнику вагона, и он найдет мне место. Но в моей ситуации ехать в Москву без билета было опасно: при первой же проверке билетов могут потребовать документы, а у меня при себе только водительские права штата Массачусетс и в чемодане – запрещенный кинофильм.
Я растерянно огляделся. В противоположной стороне зала, за стеклянным окошком с надписью «Старший дежурный» сидела пожилая дама партийного вида, удивительно похожая на золотозубую директоршу московской школы – такое же непроницаемое лицо в броне косметики, хала на голове и развернутые плечи, на которых к тому же красовались майорские погоны. Но это был мой последний шанс, я рискнул. Нащупав в сумке коробочку косметики я развязной походкой советского киношника подошел к окошку этой майорши.
– Добрый вечер, я с «Мосфильма»! Надеюсь, вы видели мои фильмы «Юнга торпедного катера», «Кавказская любовь» и другие. Завтра утром у меня съемка в Москве, а билета нет. Помогите, сниму в главной роли!
– Я свои роли уже сыграла, – сказала она каменным голосом. Я понял по ее тону, что совать ей косметику нельзя.
– Дочку сниму в главной роли! – сказал я в отчаянии. – У вас есть дочка?
– Идите в кассу, сейчас дадут сведения на проходящий поезд «Мурманск – Москва».
– Спасибо! – я, окрыленный, побежал назад, к кассе, восхищаясь сам собой. Все-таки в этой стране даже бабы в майорских погонах не могут мне отказать! What a country!
Описывать еще одну давку – уже в офицерской очереди, возбужденной появлением билетов, – не стану, это выше моих литературных способностей. Как написал недавно один советский археолог, человечеству понадобилось сорок тысяч лет, чтобы от варварства прийти к современной цивилизации, но человеку нужно всего несколько минут, чтобы снова стать варваром. Он, этот археолог, проверил этот тезис доподлинно: он двадцать лет изучал первобытных людей по осколкам их посуды и наскальным рисункам, а потом наступил 1937 год, и КГБ бросил этого археолога в сибирский лагерь, к уголовникам. И там этот ученый сразу нашел то, что искал столько лет – первобытное общество в полном и натуральном объеме: то же деление на касты, убийство стариков и больных, вождизм, татуировки, примитивный сленг и т.д.
Я могу подтвердить тезис этого археолога еще одним, уже западным наблюдением. Когда я приехал в США в 1979 году, в мире как раз разразился первый нефтяной кризис, арабские страны подняли цены на нефть, сократили ее добычу. И на всех нью-йоркских бензоколонках стояли длинные – минут на сорок – очереди машин на заправку. А по вечерам в программе новостей регулярно сообщали об убийствах, которые в этих очередях происходят. Даже американцам, достигшим пика демократии и цивилизации, нужна была всего сорокаминутная очередь, чтобы спикировать на сорок тысяч лет назад, в варварство, к закону ножа, кулака и пистолета.
И я позволю себе заметить, что в этом смысле советское общество более цивилизованно. Вековая нищета выработала здесь целую этику стояния в очередях – этику, при которой вы можете толкаться (и вас могут толкать), ругаться матом (и вас могут ругать), наступать соседям на ноги (и вам могут наступать), вы можете даже пролезть без очереди, но все это еще не предлог для того, чтобы сосед по очереди тут же, на месте, застрелил вас из пистолета. Потому я всегда с ужасом думаю, что будет в США, если тут вдруг возникнут очереди не за бензином, а за хлебом? Настоящие очереди, русские, человек эдак в тысячу, и при этом в кармане у каждого – оружие?
Слава Богу, эта офицерская очередь за билетами на вокзале была безоружна. Я пробился (протиснулся, прорвался, протырился) к кассе, сунул в окошко коробочку американской косметики и 25 рублей и закричал:
– «Мосфильм»! Старшая к вам послала! На мурманский поезд! Утром съемка! Одно место в спальном вагоне!…
Я никогда в жизни не видел такого молниеносного жеста, каким эта кассирша смахнула коробочку косметики в сторону, от глаз толпы, давящей на кассу. Вслед за этим она откинулась в своем кресле и сказала куда-то назад, в глубину офиса.
– Валечка, одно место в спальном вагоне для «Мосфильма», очень нужно!
Ей что-то ответили, и она стала вырезать мне билет, говоря:
– Спального нет, извините. Отправляю вас купированным. Возьмите сдачу!
И она выдала мне билет и полную, точную сдачу с двадцатипятирублей. А очередь советских офицеров нейтрально молчала.
