Многих интересовала ее политическая роль в будущем. Кристиан, теперь полностью погрузившийся в свою болезнь, был по-прежнему королем, а их с Каролиной Матильдой сын — наследником. Болезнь короля теперь, так же, как и прежде, создавала некую пустоту в центре, которую заполнял на этот раз уже не Струэнсе.
Истинным правителем был Гульберг. Он сделался настоящим самодержцем с титулом премьер-министра; однако в некоторых кругах Дании возникло недовольство и вынашивались планы посредством переворота восстановить в правах Каролину Матильду и ее детей и свергнуть Гульберга и его сторонников.
10 мая 1775 года этому, уже почти подготовленному, заговору, однако, пришел конец, когда Каролина Матильда совершенно внезапно и необъяснимо скончалась от некой «заразной горячки». Слухи о том, что ее отравили по поручению датского правительства, так никогда и не подтвердились.
Ей было тогда всего лишь двадцать три года. Ей так никогда больше и не довелось увидеть своих детей.
Та революция, которую начинал Струэнсе, была быстро отменена; потребовалось лишь несколько недель, чтобы все вернулось к старому или к еще более старому. Казалось, что его шестьсот тридцать два декрета, подписанные за те два года, которые назывались «временем Струэнсе», были некими бумажными ласточками, некоторые из них приземлились, в то время как другие продолжали парить над самой поверхностью земли, еще не успев найти себе место в датском ландшафте.
Последовало время Гульберга, продолжавшееся до 1784 года, когда он был свергнут. То, что в его время все восстановили, было совершенно очевидным. Как и то, что времени Гульберга потом пришел конец.
Необыкновенная политическая продуктивность Струэнсе была удивительной. Какая же часть всего этого стала реальностью?
Представлять его себе просто прикованным к письменному столу интеллектуалом, облеченным поразительной властью, было бы, однако, едва ли справедливо. После времени Струэнсе Дания уже не вернулась к прежнему состоянию. В своих опасениях Гульберг оказался прав; зараза просвещения пустила свои корни, слова и мысли невозможно было обезглавить. А одна из тех реформ, которые Струэнсе не успел провести — отмена крепостного права, — стала реальностью уже в 1788 году, за год до Французской революции.
Жизни Струэнсе суждено было продолжиться также и в другом отношении.
Маленькая дочка Струэнсе и Каролины Матильды, Луиза Августа, так и воспитывалась в Дании; ее брат, единственный ребенок Кристиана, активно участвовал в перевороте 1784 года, свергшем Гульберга, и в 1808 году сменил на троне своего душевнобольного отца.
Девочку ожидала другая судьба. Девочку описывают как очень красивую и обладающую «настораживающей» жизненной силой. Она, похоже, разделяла основные политические убеждения Струэнсе, очень внимательно следила за событиями Французской революции, симпатизировала Робеспьеру, а об отце говорила, что его единственная ошибка заключалась в том, что у него было «больше души, чем лукавства».
Этот анализ, возможно, был верным. Красота и жизнестойкость делали Луизу Августу привлекательным, хоть и не всегда самым спокойным и надежным партнером в любовных отношениях. Она вышла замуж за герцога Фредерика Кристиана Августенбургского, который во многом ей уступал. Однако она родила от него троих детей, и ее дочь Каролина Амалия в 1815 году вышла замуж за принца Кристиана Фредерика, наследника датского престола, а позднее — монарха; и при дворе в Копенгагене все вернулось на круги своя. В результате этого многие потомки Струэнсе проникли в те странные и загадочные, находящиеся на грани развала европейские королевские дома, где он когда-то был столь нежеланным и кратковременным гостем. Его праправнучка Августа Виктория стала супругой немецкого императора Вильгельма II и родила восьмерых детей; на сегодняшний день едва ли существует какой-нибудь европейский королевский дом, включая шведский, который бы не вел свое начало от Иоганна Фридриха Струэнсе, его английской принцессы и их маленькой дочки.
Возможно, это не имело значения. Если у него в тюрьме временами и возникала мечта о вечности, основанная на биологии и заключавшаяся в том, что вечная жизнь — это дальнейшая жизнь твоих детей, то мольбы его были услышаны. Он так никогда до конца и не разобрался с этой своей мечтой о вечности и взглядом на человека — с тем, что он, со свойственной ему теоретической невнятностью, пытался описать как «механизм-человек». Но чем же на самом деле был человек, человек, труп которого можно было вскрыть или расчленить и вывесить на колесе, а он все равно каким-то образом продолжал жить. В чем же было это святое? «Святое — то, что это святым делает», — думал он: человек как сумма своих реальных выборов и поступков. Но, в конечном счете, от времени Струэнсе все же осталось нечто другое и более важное. Не биология, не одни лишь поступки, а мечта о возможностях человека, это самое святое и самое трудноуловимое, то, что со времени Струэнсе витало в воздухе, словно упрямая мелодия флейты, и что невозможно было отсечь.
Английский посланник Кейт, побывав сентябрьским вечером 1782 года в Придворном театре, доложил английскому правительству об одном инциденте.
Это была его встреча с королем Кристианом VII и премьер-министром Гульбергом. Кристиан дал понять, что Струэнсе жив; и Кейт отметил ярость, хоть и сдерживаемую, которую это вызвало у Гульберга.
Все говорили о времени Струэнсе. Это было несправедливо. Это было несправедливо!!!
Позднее, тем же вечером, Кристиан исчез.
Куда он пошел именно тогда, нам неизвестно. Но известно, куда он обыкновенно исчезал, и что исчезал он часто. И к кому. И поэтому можно представить себе, как это было и в тот вечер: он пошел из Придворного театра короткой дорогой к дому в центре Копенгагена, на улице Студиестрэде. И что он и после описанного Кейтом происшествия вошел в этот дом на Студиестрэде и был встречен той, которую он с таким упорством называл Владычицей Вселенной, которая теперь вернулась и которая всегда была единственной, на кого он мог положиться, единственной, кого он любил своей странной любовью, единственной благодетельницей, оставшейся под конец у этого королевского ребенка, которому теперь было тридцать три года, и с которым так жестоко обошлась жизнь.
Это была Катрин Сапожок, которая после многих лет, пожив в Гамбурге и Киле, вернулась в Копенгаген. Теперь она была, согласно описаниям современников, седовласой, более полной и, возможно, более мудрой.
Можно предположить, что и в тот вечер были исполнены те же ритуалы, что и прежде, те любовные церемонии, которые в течение столь многих лет позволяли Кристиану выживать в этом сумасшедшем доме. Что он уселся у ее ног на ту же маленькую скамеечку, которой всегда пользовался, и что она сняла с него парик, намочила мягкую тряпочку и стерла с его лица пудру и грим; и что потом она расчесывала его волосы, а он, совершенно спокойный, с прикрытыми глазами, сидел на своей скамеечке возле ее ног, положив голову ей на колени.
И он знал, что она — Владычица Вселенной и его благодетельница, что у нее есть для него время, что она располагает временем, и что сама она — время.
П. У. Энквист и его роман «Визит лейб-медика»
Романист, драматург и эссеист Пер Улов Энквист занимает центральное место в современной шведской литературе. Его произведения неоднократно отмечались почетными премиями и переведены на множество языков.
Родился Энквист в 1934 году в провинции Вестерботтен, на севере Швеции. В 1955–1964 годах обучался в Упсальском университете, который окончил со степенью магистра. К этому времени он уже был известен как литературный критик, печатающийся в солидных периодических изданиях.
Собственно литературный дебют Энквиста состоялся в 1961 году, когда он опубликовал роман «Хрустальный глаз» — проникновенный рассказ молодой женщины о пережитом, о поиске своего места в жизни.
Признание пришло к писателю тремя годами позже, с выходом в свет романа «Пятая зима магнетизёра» (переведен на русский язык в 2001) История жизни целителя, Фридриха Мейснера, в личности которого угадываются черты создателя теории «животного магнетизма» Ф. А. Месмера, излагается фрагментарно и дополняется дневниковыми записями врача, наблюдающего за действиями магнетизера в маленьком немецком городке в конце XVIII века. Драматизм ситуации заключается в том, что врач обнаруживает обман, на котором строятся «медицинские» успехи Мейснера, но его собственной дочери чудодей-целитель смог вернуть зрение. Благодаря этому роман обретает философское звучание. Врач задается вопросом: где граница между правдой и ложью? Правомерно ли отнимать у людей иллюзию, если она помогает им в жизни? Ответа Энквист не дает — не случайно повествование заканчивается еще до вынесения судебного приговора обвиненному в шарлатанстве Мейснеру. В постскриптуме к роману автор сообщает, что описанные события, во всяком случае, частично, основаны на документальном материале. Роман имел большой успех как у критики, так и у читателей. В 1999 году он был экранизирован.
