Ты позвонила на следующий день. Без жеманной затяжки, сразу. Значит, хотела. Значит, не ломака.
М-да. Время от времени Виталиком овладевала охота бежать от унылой службы, воспоследовавшей за институтским дипломом, в чертоги искусства. Раз, в припадке меланхолии уставившись в телеэкран, он получил добрый, как ему показалось, совет. Плотная, багровая от натуги деваха в жакете, расшитом запятыми (золотыми — показал бы телевизор, будь он цветным), настырно взвывала: раскинь, уговаривала она Виталика, свои руки свободно, как птица, и, обхватив просторы, лети. Картинка изобиловала распяленным ртом, многочисленными руками и стаями журавлей. Да, да — раскинуть, обхватить и полететь. Он садился за свой безупречно прибранный письменный стол и начинал стучать по клавишам «Эрики». От исследования пружин парадигмы Виталик был далек. Его занимали вопросы попроще. Скажем, почему встречаемые на литературном пастбище усы их владелец как правило топорщил, а глаза — таращил? Ниспровергатель штампов — в теории, — Виталик до скрежета в мозгах старался придумать выход. Может, поменять их местами — пусть топорщат глаза и таращат усы? Впрочем, труд упорный, понятное дело, ему был тошен, и через несколько страниц он бросал это дело — до следующего творческого приступа…
В один из таких приступов они с Аликом придумали забавного робота, любителя латыни и знатного кулинара. Назвали его Кексом. И Кекс помог герою, следователю Юрию Лопавоку, распутать нехитрое дело о смерти космонавта на крохотной планете Несс. Рассказик напечатал рижский научно-популярный журнал, и авторы целую неделю ждали, что вот-вот их станут узнавать на улице и просить автографы. Не стали. Виталик, пережив разочарование, все же решил продолжить богатую тему.
Как-то дождливым вечером он сел за (да, да, безупречно прибранный) стол и снова забарабанил.
До рейсовой летяги (он гордится этим словом, половиной названия небольшого грызуна, Pteromys volans, полагая его удачной заменой банальной ракеты) оставалось часа четыре, и я решил забежать к Роману — когда еще выберешься, да и он, того гляди, года на два канет в какую-нибудь дыру со своим верным Кексом. Проведем вечерок в уютной беседе, Кекс расстарается, подаст что-нибудь délicat. По пути я заглянул в лавку сувениров — давно знал это заведение, где моржеподобный старик несуетно, с достоинством, исключающим и торопливость посетителя, коричневатыми пальцами раскладывал перед редкими клиентами безделушки прошлых веков — бамбуковые зонтики, музыкальные шкатулки, костяные открывалки конвертов и ножи для бумаги, резные мундштуки, пасхальные яйца, обряженных в тряпочки кукол и прочую веселую дребедень. Роман атавистически обожал фигурки животных, укокошенных неистово прогрессирующим человечеством в эпохи энергичного покорения природы на Земле и иных планетах, а потому, собираясь его навестить, я всегда старался прихватить с собой то липового (я о материале) медведя, то бронзового овцебыка, то костяного ейла. К моему удивлению, обычно пустой магазинчик на этот раз едва вмещал нетерпеливую толпу покупателей. От подслушанных реплик несло театром абсурда:
— Вы тут не стояли!
— Больше двух пресс-папье в одни руки не давать!
— В погребке «Старье берем» на площади Фаундаторов выбросили пуговицы!
Гриша, робот хозяина лавки, блестя никелированным лбом, едва успевал раздавать товар со стремительно пустевших полок.
— Что дают? — жарко задышал мне в ухо пристроившийся за спиной господин с бородкой клинышком.
Я пожал плечами. Подходящей фигурки в наличии не оказалось, и мне пришлось идти к другу с пустыми руками.
Лицо Романа Пролейко выразило вполне искреннюю радость.
— А-а! Патер Браун явился. Пинкертон! Мисс Марпл!
— Скорее Ниро Вулф, дорогой Роман. Тот, как известно, любил покушать, и я пришел навестить не только тебя, но и Кекса. Что-то он не встречает меня чеканным латинским приветствием, да и запахи с кухни могли быть поизысканней.
— Кекс пошел за кое-какими продуктами. Узнав о госте, он страшно смутился — ему не хватало каких-то ингредиентов для шедевра. Уже час как сгинул, не возьму в толк, что стряслось. Садись, поболтаем пока на голодный желудок.
Роман выкладывал новости о наших общих знакомых по прежнему делу — расследованию смерти Куплиса, ставшего жертвой простейшего физического закона. Любознательный читатель найдет исчерпывающий отчет об этом прискорбном происшествии во втором номере журнала «Наука и техника» за 2084 год.
— Ладно, а что нового у тебя, Пери ты наш Мейсон, Стас, можно сказать, Тихонов и, чего уж скрывать, Геркулес Пуаро?
— Ты что, заполняешь досуг чтением детективов?
— Очередное увлечение Кекса. Он глотает это чтиво и потом нудит о глупости всех прославленных сыщиков. «Единственный приличный человек среди людей этой профессии — Юрий Лопавок», — утверждает Кекс.
— Так, так. — Я покраснел. — Недружественные выпады?
— Отнюдь. Кекс вполне дружелюбен и объективен. Когда он не занят критикой парадигмы антропоцентризма у Шредингера, с ним вполне можно иметь дело. «Его, Лопавока, отличительное свойство, — неизменно заключает Кекс, когда речь заходит о тебе, — это скромность в оценке своих возможностей, что привлекает к нему любого, кто ценит в людях способность трезво смотреть на мир и свое в нем место».
Тут звякнул дверной колокольчик, и появился Кекс собственной персоной. Такой же коротышка на роликовом ходу, каким я увидел его год назад, когда впервые прилетел на Несс расследовать обстоятельства смерти некоего Александра Куплиса.
— Feci quodpotui, faciant meliora potentes, — начал он весьма раздраженно. Впрочем, едва увидев меня, робот оставил брюзжание и выказал радушие: — Разумеется, Юра, я даже из этой мелочи постараюсь сделать что-нибудь не слишком отвратительное. Но представьте: во всей округе не нашлось приличных абрикосов! Куда катится мир! За последнюю сотню лет не было случая, чтобы я не мог раздобыть необходимые ингредиенты для гурьевской каши. Впрочем, labor omnia vincit improbus — так утверждал Вергилий, и у меня нет оснований с ним не соглашаться.
Оставлю вас ненадолго, после чего сочту за честь вкусить сладость беседы со скромнейшим из сыскарей.
Вот так. Стоило мне допустить оплошность в деле Куплиса, как этот мешок с микросхемами усвоил привычку говорить со мной с легкой иронией. Между тем из кухни донесся запах ванили и миндаля, и что-то заскворчало. Потом наступила тишина, и в гостиную вкатился Кекс — с пустыми руками. Перехватив мой растерянный взгляд, он сказал:
— Приготовление гурьевской каши, как и служенье муз, не терпит суеты. Пока продукт томится в духовке, я расскажу вам его предысторию, омраченную лишь сегодняшним мытарством. Нет, определенно, если бы не доброе отношение робота-координатора из муниципального отдела снабжения, не видать бы мне абрикосов. А гурьевская каша без них немыслима.
Однако слушайте.
Началось все с неприятностей отставного майора Оренбургского драгунского полка Георгия Юрисовского, крупно проигравшегося в винт и — для оплаты долгов — продавшего своему постоянному собутыльнику и сотрапезнику графу Гурьеву крепостного повара Захара Авксентиевича Кузмина со всем семейством. Случилось это, если мне не изменяет память, чудесным июльским вечером лета одна тысяча восемьсот двадцать второго года.
Министр финансов граф Гурьев за обедом у старинного приятеля своего Юрисовского с любопытством разглядывал поданную на десерт розоватую горку в глубокой фарфоровой миске. Гурьев осторожно поднес к губам серебряную ложечку, проглотил — и, потрясенный, застыл в благоговении.
— Жорж! — завопил он спустя минуту. — Жорж, позови сюда этого чародея, этого художника, этого величайшего повара если не всего света, то по меньшей мере Москвы — про Петербург и говорить не стану, там толка в еде не ведают.
Явился румяный человечек с угрюмыми глазами, и министр, облобызав его, одарил крупной ассигнацией.
Майор с грустью проводил глазами купюру — она напомнила ему о долге чести, срок выплаты которого фатально приближался и грозил навсегда разрушить его, до той поры вполне благополучное, положение в обществе. Да уж, не станет граф Гурьев трапезничать в доме, хозяин которого не заплатил карточный долг.
— О чем закручинился, Жорж? — спросил министр. — Да имей я такого повара, не хмурил бы чело.
И тут майор допустил вещь, по светским правилам предосудительную: поведал гостю о своей беде.
— И велик ли долг? — небрежно спросил министр.
— Тридцать пять тысяч.
Это прозвучало внушительно даже для привычного к большим тысячам финансового начальника России. Но он неожиданно оживился и сказал:
— А знаешь, голубчик, я тебе помогу. Дам тебе тридцать пять тысяч — за твоего повара. А? Что скажешь?
