— И карандаш. Лучше два.
— Точилки запрещены, — предупредила охранница.
Ада поняла почему. Вывернуть винтики, вынуть лезвие — и вжик, вешатель останется без работы. Алберт Пьерпойнт. Ей сказали, как его зовут.
— Алберт Пьерпойнт. Он у нас по этому делу, — сообщила ночная охранница. Они болтали по ночам. Ада плохо спала, и они до утра не выключали свет. — Чисто работает. Умелец. Так что не о чем беспокоиться.
Простой улыбчивый мужчина, он походил на лавочника, бакалейщика к примеру. Ада легко вообразила его за прилавком в коричневом габардиновом халате. Карточки? Спасибо. Две унции чеддера. Унция масла. Четверть фунта чаю. Йоркширский акцент. Он курил трубку, когда обмерял Аду. И этим он зарабатывает на жизнь? Он снял пиджак. Ада предполагала, что он, как портной, накинет сантиметр ей на шею: окружность шеи 13 дюймов, узел вроде украшения на груди. Чуть ниже, самую малость, чуть ослабить, вот так. Ада и представить не могла, что с веревкой столько мороки.
Она уже заполнила целую тетрадку мелким почерком по линеечкам. Никто, кроме нее, не расскажет правды, не расскажет о ее жизни, ее войне. Поэтому она и написала все как было. Все, что произошло на самом деле. Охранница принесла ей вторую тетрадку и ластик в придачу. И шесть твердых карандашей:
— Пригодится, хотя ты об этом и не просила.
Ада старалась не злоупотреблять ластиком, от него на страницах оставались пятна. Она натерла карандашами мозоль на среднем пальце, а ребро ладони посерело от графита.
С мистером Пьерпойнтом у нее было больше примерок, чем она сама делала, когда работала у миссис Б. И все в одну неделю. Может, это ее последняя неделя?
— Я была портнихой, — говорила она. — От шеи до талии, я знаю эту мерку.
Мистер Пьерпойнт помалкивал, сжимал трубку в зубах, отчего у него в уголках рта пенилась слюна, а едкий запах табака «Морской якорь» щекотал Аде ноздри.
— «Дом Воан». Я собиралась назвать свою мастерскую «Дом Воан». Как у Шанель. И авторская эмблема, конечно, у нее ведь тоже такая была. Я выбрала цветок. Большой красный цветок. Как…
Зачем она это рассказывает? Ему же все равно. Охранница кивала ей, улыбалась. Ада с ней часто разговаривала.
— Я мечтала о Париже, — продолжила она. — Улица Камбон. Вы там бывали? Я тоже крою по косой… мои платья. Когда с карточками будет покончено, именно этим я и займусь.
Она осеклась, мысленно поправила себя. Именно этим я бы и занялась.
Вот что ей надо было делать. Как бы ей хотелось, чтобы та встреча с ним никогда не случилась. Она бы разбогатела. Добилась успеха и обрела счастье. Она бы много работала. «Дом Воан». Париж. Лондон. И Томас, Томас. Ее малыш. Ее обожаемый сынок. Выживи он, она бы пеклась о нем, обустроила бы ему дом, спаленку с кроваткой. Твой отец погиб на войне. Больше она ничего бы ему не сказала. Сестра Бригитта права, иногда ложь во спасение необходима. Он бы ничего и не узнал. И они были бы счастливы, вдвоем. Маленькая семья.
Охранница взяла ее за локоть:
— Я отведу тебя в туалет.
Ада поплелась в ванную. Белая плитка полосами, дверь не запирается.
— Но я не хочу.
На всякий случай, — сказала охранница, перед тем как покинуть нас, словно Ада собиралась в путешествие.
— Прости, но тебе придется это надеть. — Охранница подала ей коленкоровые панталоны на подкладке. — Знаешь, как с ними управляться?
— Да. — Дрожащими пальцами она расправила тесемки, обмотала их вокруг ноги, затянула потуже. Они оставят вмятину на коже. — Сколько времени это займет?
— Ты ничего не почувствуешь, — заверила охранница.
— Где меня похоронят?
— На тюремном кладбище.
— А нельзя похоронить меня рядом с Томасом?
— Мы найдем его, — пообещала охранница. — Отыщем его могилу. И привезем его к тебе. Мы об этом позаботимся. — Она была доброй женщиной.
— Спасибо.
— Священник здесь, — сказала охранница.
— Он мне не нужен.
Чем церковь ей помогла? Мать не навестила ее. Ни разу. Братья и сестры тоже. Слишком заняты своим католичеством, некогда им быть христианами. Только Скарлетт приходила, только она одна, та, что уже лет двадцать в церковь ни ногой. Кто другой, но ты… — покрутила головой Скарлетт. — Ты оказалась темной лошадкой. — И добавила: — Заметь, на твоем месте я поступила бы так же.
Ада сняла очки:
— Мне они не понадобятся. — Положила их на стол рядом с тетрадками.
Охранница взяла Аду за руку, пожала ее:
— Прощай, Ада.
Звук открываемой двери, вошел мистер Пьер-пойнт. Кивнув Аде, он направился к дальней стене.
Снял запор и отодвинул платяной шкаф в сторону. Шкаф был на колесиках, о чем Ада и не подозревала. За шкафом дверь в какое-то другое помещение. Открыв дверь, мистер Пьерпойнт придержал ее, жестом приглашая Аду войти первой, словно был ее парой на званом ужине. Совершенно пустое помещение. Стены, выкрашенные в зеленый цвет, снизу темнее, сверху светлее. Цементный пол, отполированный до блеска. Высоко под потолком маленькое окошко с железными прутьями, и сквозь него светит февральское солнце, слабое, седое. Неужто она в последний раз видит солнце, видит утро? Этого не может быть. Чтобы совсем без света. Ада уже не могла ни о чем думать. Почему здесь пусто? Куда ее ведут? Впереди еще одна дверь. Он открыл ее, взял Аду за локоть, завел внутрь.
Она смотрела на веревочную петлю, зная, где та уляжется — немного пониже ее уха; смотрела на дощатую неполированную крышку люка на сверкающем каменном полу. Ада обливалась потом. Ей было холодно. Почему здесь не включат отопление? Тесемка на панталонах завязана слишком туго. Жмет при ходьбе, давит на нерв. Неприятно. Надо бы ослабить. Мистер Пьерпойнт что-то прилаживал у нее на затылке. Она его спросит. Когда он закончит. Можно ли ей нагнуться и перевязать тесемку.
У двери стояла охранница.
— Там тетрадки, — сказала Ада. — Я не выбросила их. В них все. Вся правда. Моя правда.
— Ты готова?
— Нет, — ответила Ада. — Нет.
При том, что Вторая мировая война образует фон этого романа, сюжет и характеры исторических персонажей целиком вымышлены.
Концентрационный лагерь в Дахау появился в марте 1933 года, спустя очень недолгое время после прихода к власти нацистов, став прототипом других лагерей. Первоначально этот лагерь предназначался для политических заключенных, но позднее его расширили, добавив другие категории узников, в том числе религиозные, сексуальные и этнические меньшинства, евреев и союзнических военнопленных. Число пленных возросло радикально в последние месяцы войны, когда в Дахау начали перебрасывать заключенных из лагерей, находившихся по линии наступления союзников. «Переселенцы» прибывали в Дахау больными и изможденными, усугубляя скученность и антисанитарные условия лагерного существования. Хотя Дахау не был лагерем уничтожения, десятки тысяч узников умерли там, их трупы сжигали в огромных печах. Дахау (и лагеря, входившие в его структуру) был освобожден вторым по счету, но первым, куда допустили журналистов, и поэтому он занимает символическое место в истории зверств нацизма.
Гражданские узники концлагерей, многие из которых были вывезены с оккупированных территорий, трудились в качестве рабов на фабриках, в больницах и даже в частных домах. Я не знаю, использовался ли такой труд в доме коменданта Дахау. Это мой вымысел. Но я точно знаю, что моя тетя, монахиня, была захвачена нацистами в оккупированной Франции и отправлена на работу в дом для престарелых; впрочем, стариковский приют в романе, как и его местонахождение, придуман мною, и я не ручаюсь за его точное соответствие общей картине ухода за престарелыми в Третьем рейхе.
Мартин Вайс был комендантом Дахау с января 1942-го по сентябрь 1943-го и повторно занял этот пост на короткое время в апреле 1945-го. Вильгельм Эдуард Вайтер служил комендантом с сентября 1943-го по апрель 1945-го. Вайс был казнен по обвинению в военных преступлениях; Вайтер покончил с собой. Вайс никогда не был женат. Его любовница — персонаж вымышленный, так же как герр Дитер Вайс, фрау Вайтер и другие обитатели комендантского дома, включая, разумеется, Аду. Мне не известны какие-либо документальные упоминания о портнихе из Дахау.
Источники, обнаруженные в Государственном архиве, по логистике репатриации британских граждан (или пострадавших британских подданных, как их называли), интернированных в Германии либо в оккупированной Европе, свидетельствуют о том, что урожденных британцев, состоявших в браке с немцами и пожелавших вернуться в Британию, рассматривали как иммигрирующих ради выгоды — в данном случае ради лучшего снабжения товарами и продовольствием. Их репатриацию (как и репатриацию некоторых других граждан) должны были оплатить родственники. Если те не могли (или не желали) платить, тогда возвращение на родину таких ПБП брал на себя Красный Крест, заодно обеспечивая их, в случае необходимости, одеждой; Британский консульский отдел выдавал проездные документы и обеспечивал транспорт, а также сообщал семьям о грядущем возвращении их родственника. Британцев, интернированных в Германии, репатриировали по морю из Куксхафена в Гулль; перемещение из Гулля к месту жительства оплачивали Красный Крест и Главное управление по делам беженцев. По прибытии в Великобританию (в означенный порт, не на железнодорожную станцию) беженцев регистрировали и выдавали им продуктовые карточки. Если репатриант лишился средств к существованию и жилья, Организация помощи беженцам выдавала ему недельное содержание и устраивала в общежитие; Министерство здравоохранения либо представитель Центра для перемещенных лиц в случае крайней нужды снабжали репатриантов одеждой. Однако женщины, родившиеся в Британии, должны были сами позаботиться о своем обустройстве по возвращении на родину.
