Заглянув везде, но ничего не трогая, Ваня подошел к амбару без окон. Когда их гнали на остров, «большая тетка», как ее назвали тогда дети ссыльных, Авдотья Капустина выдавала им оттуда еду. Тогда длинный амбар служил продуктовым складом. Его интерес ограничился железной пластиной с большим амбарным замком на конце, перекрывавшей двери поперек. На двери прибита деревянная дощечка. На ней красной краской печатными буквами через трафарет выбиты слова: «Собственность НКВД. За своевольное вскрытие – расстрел».
Ваня умел читать. В десять лет он закончил третий класс начальной школы в колхозе «Рыбак». Что значат слова НКВД и «расстрел» ему не надо объяснять. Он хорошо помнил, как люди в кожаных куртках ночью забирали и увозили в неизвестном направлении соседей. Это было несколько лет назад. До сих пор от них не было никаких известий.
Не стал Ваня сбивать замок с двери склада. Не потому что боялся возмездия: кто его найдет в этих болотах? А оттого, что ему не позволяла честь и совесть охотника. Он был воспитан на жестких законах сибирских промысловиков: не укради! Так его учили в детстве родные. Этот закон был главной заповедью в семье Ушаковых.
Недолго задержавшись на заставе, Ваня перелез через частокол назад, прошел на староверческое кладбище у кромки леса. На удивление, могилы старообрядцев были ухожены и облагорожены. Над каждой возвышался крест с датами рождения и смерти покойного на старославянском языке. Некоторые были заменены на новые. Старообрядцы глубоко чтили память предков и приходили сюда часто. Среди надписей не было ни одной знакомой фамилии. Стало очевидно, что родители, если они расстреляны той роковой ночью, похоронены не здесь.
Короткий зимний день клонился к вечеру. Пора было возвращаться на остров. Закинув на плечо ружье, Ваня пошел своим следом назад. Когда двигался по лежневке, внимание привлекло небольшое укрытие, расположенное в стороне слева за старым, кедровым пнем. Три стены из тесовых досок с небольшим окном посредине подтолкнули Ваню к страшной догадке. Крыша укрытия давно упала от тяжести снега. Он понял, что когда-то это место служило для несения караула охраны ломоватской заставы. Выбрано оно идеально. Идущий по дороге человек не видел засады. Зато отсюда, через окно в стене отлично виднелась вся лежневка и плоский берег острова Тайна.
В голову хлынула горячая кровь. Сердце заколотилось и тут же едва не остановилось. Он понял все, что здесь случилось той роковой ночью. Вот здесь, на пеньке, стоял пулемет, а вот тут, рядом, мог лежать еще один стрелок. Подстегнутый догадкой, Ваня медленно пошел дальше. Он понял, зачем на берегу острова стоит большой кедровый крест над кучей земли. А когда приблизился вплотную, теперь без труда прочитал на нем старославянские буквы, написанные старообрядцами, протянувшиеся по всей поперечной перекладине: «Без греха убиенные».
В глинобитной печи плещется жаркий огонь. На бревенчатых стенах избы прыгают прорвавшиеся в щели плиты светлячки пламени. Воткнутая между бревен, догорает осиновая лучина. В доме сумеречно. Промерзшие стены отдают холодом. В дальних углах – куржаки инея. Сырой пол дышит паром. На выщербленном потолке скапливаются прозрачные капли влаги. Они похожи на слезы женщин, выплаканные в этой избе долгими, голодными ночами.
Ваня лежит на дедовых нарах у печки, как много лет назад. Здесь когда-то спали дед Никифор Иванович и бабушка Матрена Захаровна. Рядом находились деревянные постели отца Степана и матери Анастасии. С другой стороны избы было место дядьки Владимира. Еще дальше – тетушки Анны. Дети спали на верхних полатях над всеми, где теплее.
Тихо в избе. Пусто. Не слышно мягкого сопения детских носиков. Дядька Владимир не кашляет в кулак. Не храпит во сне отец. Не ворочается с боку на бок дед Никифор. Не мается ногами бабушка Матрена. Не стонет, заламывая обмороженные руки, матушка Анастасия. Нет никого в этих стенах. Ваня один из Мельниковых, кто сейчас остался на этом свете.
В доме прохладно. Остывшие за долгие лета стены не успели прогреться от жаркой печи. Подставляя к теплым бокам глинобитки то спину, то лицо, Ваня ворочается с боку на бок, пытается заснуть. Стоит повернуться к жару лицом – замерзает спина. Подставляет затылок – мерзнут ноги и грудь. Он устал за день перехода, нахлынувших воспоминаний, переполнявших его. Молодому организму надо отдохнуть, но дальний угол избы дышит ему в лицо осенним болотом. Чтобы укротить холод, надо основательно протопить печь, подкидывая в нее раз за разом дрова, но у него нет на это сил.
…Вот матушка встала с нар, сняла со стены его охотничью куртку, накрыла с ног до головы. Напротив стола отец точит топор. Жик-жик-жик-жик звенит брусок по каленому железу. Отец пробует лезвие на палец, неудовлетворенно качает головой и опять прикладывает брусок: жик-жик-жик-жик. Напротив него, за столом, дядька Владимир и тетушка Анна, пьют чай с наваром из кустов черники. Бабушка Матрена замешивает в кастрюле муку. Дед Никифор с кряхтением наматывает на левую ногу старую, наполовину истлевшую портянку. Наверху на нарах лежат братья и сестры. В сковородке что-то шкворчит, вкусно пахнет жареным салом. Ване кажется, что оно сейчас сгорит. Он просит бабушку Матрену убрать сковороду с печи, но та его не слышит. Никто с ним не разговаривает, все заняты своим делом.
В закрытую дверь кто-то скребется снаружи. Ваня видит через дверь, что это трехлетний братец Витя. Он замерз, плачет, просится в дом, но никто не обращает на его слезы внимания.
– Откройте дверь! – просит Ваня. – Там Витя замерзает!
Дед Никифор искоса, строго посмотрел на него, опять стал заворачивать непослушную портянку, которая никак не наматывалась на ногу. Отец продолжает точить топор. Бабушка мешает муку. Ваня кричит, хочет вскочить и открыть дверь. Отец, суровым лицом молча погрозил ему пальцем:
– Не открывай!..
Ване страшно. Он пытается встать, но не может. Суконная куртка наползает ему на лицо, душит, не дает дышать. Да и не куртка это вовсе, а болотный зыбун, в котором он тонет и не может выбраться.
– Помогите! – кричит Ваня, обращаясь к родным.
Никто не спешит ему на помощь. Стоят рядом с окаменевшими лицами. Поперек зыбуна лежит палка. Когда она появилась здесь? Он схватился за нее. Палка оказалось крепкой, держит его. Ваня тянется из цепких объятий болотной жижи наверх и постепенно выбирается на волю.
Ух… ты!.. Ваня очнулся ото сна, вскочил, сел на нарах. Не сразу поняв, где находится, осмотрелся в полумраке: где отец, мать, дед, бабушка? Вот только что дед рядом на чурке сидел. Наконец-то сообразил, что все это ему приснилось. Руки тряслись, лоб взмок от пота: надо же!.. Всех повидал, будто в прошлое попал, только не разговаривал ни с кем. И тут понял, почему они с ним не разговаривают. Мертвые все они. Покойники.
Печь почти прогорела. Мелкие угольки дают мало света. В избе все так же холодно и тихо. За стеной едва слышно скрипит снег. Шаги. Кто-то ходит возле дома.
– Тунгус! – обрадованно вскочил он на ноги. – Догнал-таки бродяга! Набегался за сохатым, бросил зверя, нашел хозяина!
Он хотел открыть дверь, впустить кобеля в избу. Тут вдруг перед лицом мелькнул отец, предупреждающе грозивший пальцем: «Не открывай!» Ваня отпрянул назад, к нарам. За окном на белом фоне запорошенных снегом деревьев бесшумно проплыла черная тень. «Какой же это Тунгус? – чувствуя, как холодеет спина, подумал он. – Тунгус до окна не достанет… так ведь это…»
Ваня схватил ружье с нар, проверил в стволах пули. Заряжено. Положил рядом с собой патронташ. Несколько пулевых патронов сунул в карман, чтобы быстрее достать, если медведь полезет в избу. Сердце колотится. Мысли путаются. Догадался, что это тот зверь, который вытаскивал покойников из крайнего дома. Сколько времени прошло с тех пор? Восемь лет. Как долго живут медведи? Дед Филя рассказывал про одного из них, который жил за озером в горах. Следил за ним от рождения до смерти. Он умер от старости в берлоге на девятнадцатую зиму.
Сомнений не было. Это был тот зверь, чьи следы он сегодня видел на болоте. Это он питался человечиной, когда люди умирали от голода. Этот людоед шел за ним и тетушкой Анной, а потом едва не съел его тогда там, на болоте.
Ваня не боялся. Он не был знатным медвежатником, но добывать хищника одному приходилось.
Что делать? Прежде всего, надо подкинуть в печь дров, пусть топится. На небе половинка луны. В окно хорошо видно, что происходит на улице. Медведь не настолько голоден и агрессивен, чтобы нападать на живого человека. Он поедал только мертвых и слабых, обреченных.
Закинул в печь поленья, осторожно подошел к окну. Труба выдохнула густыми клубами дыма. Через потрескавшееся, собранное днем из осколков стекла окно хорошо просматривается поляна, начало лежневки, стена густого пихтача на краю болота, угол дома Масловых, большой куст таволожника у поленницы. Медведя не видно. Наверное, ушел в тайгу. Или стоит за углом дома.
