На этом обеде он, верно, произведет самое лучшее впечатление. И главным образом, своим превосходным аппетитом. Но академик не стал высказывать вслух этого предположения.
— Как вам угодно, — ответил он. — Но боюсь, что разговор касается именно вас.
— Меня? — недоверчиво спросил Cпасов. — Почему именно меня?
— Так мне кажется.
— В чем же дело?
— Дело в некотором роде секретное, товарищ вице-президент. Но если вы действительно заняты, я могу поговорить и с кем-нибудь другим.
Ответ задержался только на секунду. И в эту секунду Урумов словно бы увидел племянника, который, расположившись в кресле, беззвучно ему аплодирует.
— Хорошо. Найду для вас окошечко, — сказал Спасов. — В три часа вам удобно?
— Вполне, — ответил Урумов и, не попрощавшись, положил трубку.
Он пообедал с хорошим, здоровым аппетитом, потом немного вздремнул на диване у себя в кабинете. Но проснулся вовремя, тщательно оделся и ровно в пять минут четвертого был у Спасова. Как всегда, в это время в кабинете царила сонная послеобеденная пустота, пепельница была чиста, кофе не пахнул, наверное, Спасов выдумал эти свои иностранные делегации. Но обед, несомненно, состоялся, глаза вице-президента подозрительно блестели.
— Чашечку кофе?
— Я не пью кофе, — терпеливо напомнил Урумов.
— Да, конечно, кока-колу.
Секретарша даже не дала себе труда объяснить, что кока-колы у них нет. Сама она предпочитала соки.
— Напрасно вы на меня сердитесь, товарищ Урумов. Я к вам очень расположен. Обещал вам новый электронный микроскоп, и он у вас будет.
Урумов дал ему письмо Уитлоу. Спасов только мельком взглянул на него своими круглыми дальнозоркими глазами.
— Я не очень хорошо знаю английский, — сказал он скромно.
— Хорошо, тогда слушайте.
И прочел ему все письмо. Когда он кончил, наступило недолгое молчание, потом Спасов воскликнул:
— Но это же чудесно!
Прекрасно натренированный голос. Но Урумов почувствовал, что в глубине души ему хотелось воскликнуть:
«Ну и влипли же мы!»
— Как видите, фантомы могут оказаться реальностью, — шутливо заметил Урумов.
— А я никогда и не сомневался, — сказал Спасов, — в вас, разумеется. Почему бы им и не быть реальностью, если они нам полезны? Ученый должен быть свободен от предрассудков… Когда вы получили это письмо?
— Вчера.
— Вы очень правильно поступили, что сразу же пришли ко мне. Разумеется, я поставлю Комитет в известность. Но уже сейчас могу вам гарантировать, что вам будут предоставлены самые широкие возможности… Когда вы думаете его пригласить?
— На конец августа.
— Не слишком ли рано? К этой встрече нужно подготовиться как можно лучше. Нельзя допустить, чтобы мы произвели на него несолидное впечатление. Уитлоу может немного подождать.
— Он, конечно, подождет… Нельзя, чтобы ждала проблема. Вы представляете себе, сколько миллионов людей ежегодно умирают от рака?
— Да, вы правы. Но мы не можем себя компрометировать. Нельзя, чтоб он подумал, будто мы тащимся в. хвосте мировой науки… Есть у нас, например, центрифуга?
— Есть сепаратор… Производит отличную пахту.
— Вот видите, — покачал головой Спасов. — И все же я боюсь, как бы мы не просчитались… Эти приятели ничего не дают даром… А Уитлоу, раз уж он готов мчаться даже в Софию…
— Уитлоу очень корректный человек! — холодно прервал его Урумов. — И отличный биохимик. Без него нам будет очень трудно…
— Но все же мы справимся, не так ли?
— С большим запозданием, главным образом потому, что у нас нет подходящей аппаратуры и никто нам ее не продаст… А я уже сказал вам, с чисто гуманной точки зрения…
— Да, да, гуманной, я вас понимаю… — пробормотал Спасов. — Но этого мы с вами решить не можем, вопросом будут заниматься другие… Я убежден, что они с вами согласятся… Хотя я на вашем бы месте…
Спасов сделал многозначительный жест.
— Выдоили бы коровку до последней капельки, так?
— Именно так! — кивнул Спасов и углубился в свои мысли, не слишком веселые, если судить по его лицу. — И знаете что? — проговорил он наконец.
Урумов, естественно, не знал, но Спасов не спешил с объяснением. Его гладкая, словно у девушки, шея слегка покраснела от напряжения.
— Придется восстановить вас в должности, — с трудом наконец проговорил он.
— Зачем?
— Ну все-таки непорядок, чтоб над вами, первым в науке, кто-то был начальником.
— Какой начальник? Аврамов и сейчас помогает мне в работе.
— И все же непорядок.
— А дам не приходит в голову, что мы без всякого повода нанесем человеку обиду? — сердито сказал академик.
— Но этого требуют высшие государственные интересы. Он нас поймет.
— В этом не будет необходимости! — решительно сказал Урумов. — Так что лучше выбросьте из головы эту нелепую мысль.
Увидев, что прямая атака не удалась, Спасов начал долгий обходной маневр. И, разумеется, безуспешно. Урумов остался непреклонным.
Наконец академику удалось отделаться от докучливого собеседника, который совсем забыл об иностранных делегациях и пил уже вторую чашку кофе. Дома он еще раз просмотрел материалы Йельского симпозиума. Уитлоу, несомненно, оказался там в одиночестве и теперь искал союзников. И не случайно, что он их искал за рубежом, — в своей стране у него, похоже, совершенно не было единомышленников. Часов в семь опять пришел Сашо — узнать новости, разумеется. То, что ему рассказал академик, вполне его удовлетворило.
— Все бездарные люди хитры, — заявил он. — И все хитрецы бездарны. Это абсолютная, железная зависимость. Встретится тебе хитрец — беги, никакого толку от него не будет.
— На что ты намекаешь? — не понял академик.
— Да вот на эту плоскую и жалкую хитрость — снова сделать тебя директором.
— Мне и в самом деле непонятно, почему он так этого добивался.
— Ясно почему… Сейчас вся эта история станет достоянием гласности. И гласности весьма для них неприятной. Представь себе, что скажут наверху, когда узнают, что Спасов снял тебя с должности чуть ли не потому, что ты с ней не оправлялся… А ученый с мировым именем и нобелевский лауреат безоговорочно признает твое превосходство.
Урумов и сам догадывался, что так оно и есть на самом деле. И все же этот негодник вызывал у него какое-то сочувствие, почти сострадание.
— Спасов не такой уж плохой человек, — нехотя проговорил он. — Он не завистник, не бессердечен, злонамеренности в нем тоже нет. И почему он, математик, обязан разбираться в биологии?
— Должность его обязывает! — нервно ответил Сашо. — А невежество делает его беспомощным. По-моему, этот Спасов — просто-напросто воспитанная, любезная и в самом деле добронамеренная бездарность.
— Да ты ведь его и в глаза не видел! — недовольно сказал академик.
— И дай бог, чтоб судьба никогда меня с ним не сталкивала! — с досадой ответил Сашо.
— Да, но она наверняка вас столкнет. И ты будешь ему очень любезно улыбаться.
— Тем хуже и для меня, и для судьбы!
— Не стоит сегодня портить себе настроение пустыми разговорами, — сказал Урумов. — Поделюсь с тобой одной простой истиной, мой мальчик. Никогда не спорь и не воюй с бездарью… Иначе ты сам окажешься на том же уровне.
— Это не совсем так! — хмуро возразил юноша.
— К сожалению, именно так… Они необычайно энергичны, когда защищают своя интересы. И очень изобретательны в контрударах. Так что ты окажешься втянутым в партизанскую войну, которая непременно тебя погубит!
— Ты же видел, как я воюю! — ответил Сашо. — Их же методами!
— Давай оставим этот неприятный разговор! — первым предложил академик. — И пойдем куда-нибудь поужинаем.
— Что ж, пойдем, — согласился Сашо, почувствовав, что сердце у него слегка сжалось.
Сегодня вечером у него не было свидания с Кристой, и не по его вине. И раньше случалось, что они не могли заранее договориться, но в любом случае находили друг друга па своей вечерней явке — в кондитерской. Сашо был уверен, что сегодня вечером Криста тоже будет там. Но не был уверен, надо ли идти туда ему самому. Вчера он вел себя, как порядочный человек, сказал ей все, что должен сказать в таких случаях серьезный мужчина. Конечно, он не прыгал от радости. Но ведь и она сама как будто не испытывала особого восторга. Чего она от него еще хочет? Разве дело вот так, не говоря ни слова, ускользать из-под самого его носа. Пусть хоть один вечер посидит на свободе, да немного подумает — кто и в чем виноват.
И он пошел с дядей. Пока они шагали по темным улицам, на сердце у него все еще было тяжело. Оба молчали. Дядя, конечно, прав. Сам он никогда не унижался до того, чтобы спорить или воевать с ничтожными людьми. И, вероятно, поэтому сумел себя сохранить. В конце концов еще Христос сказал: «Оставьте мертвых погребать своих мертвецов». Живые должны дружить с живыми. Пусть-ка эта мартышка проведет без него один вечер и узнает, насколько это приятно. В конце концов клин клином вышибают — другого выхода нет.
