— Так оно и есть более или менее… Особенно для тебя!
— Что ты хочешь сказать?
— Я хочу сказать, что знаю все, — ответил юноша. — Донка была так добра, что вовремя меня проинформировала!
Криста, пораженная, остановилась. Сашо показалось, что она от страха готова, точно белка, вскарабкаться на сосну.
— Это возмутительно! — воскликнула она.
И побежала вперед. Сашо тут же догнал ее, подладился под ее торопливые шаги.
— В конце концов кто-то же должен был мне это сказать… Это не только тебя касается.
— Только меня! — крикнула она.
Голое ее звенел от ярости и возбуждения, Сашо и не подозревал, что у нее может быть такой голос. Он подождал, пока Криста немного успокоится, и тихо сказал:
— Вот уж не думал, что ты такая злючка.
— Такая! — резко бросила она.
— Но я не такой. И я хочу, чтобы ты выслушала меня спокойно.
Он даже сам удивился, как невыразительно прозвучал его голос.
— Хорошо, я тебя слушаю.
— Все, что мы делали, — словно через силу заговорил он, — происходило по доброй воле и взаимному желанию…
— Не совсем так, но пусть! — прервала Криста.
— Как это не так?
— Не так, и все… Но ты, конечно, вправе так думать. И я ничуть не собираюсь снимать с себя ответственность.
— Я тоже, — ответил он. — И должен тебе сразу же сказать, что соглашусь с любым твоим решением, каким бы оно ни было. Но если хочешь знать мое личное мнение, то этот ребенок сейчас нам ни к чему.
— Почему? — коротко опросила она.
— По-моему, ты сама должна это прекрасно понимать, — ответил он, начиная нервничать. — Я только-только начал свою работу, у меня и без того голова идет кругом. Все могу себе представить, только не возню с ребенком.
— Я тоже!.. Так что ты можешь быть совершенно спокоен.
Голос ее звучал очень решительно, в нем не было ничего от обычной женской сварливости. Он и не мечтал получить такой быстрый и ясный ответ.
— Разговорами тут не отделаешься, — еле слышно пробормотал он. — Но я сделаю все, что нужно.
— А моя мать?
Опять мать — похоже, все ее проблемы, словно в каком-то магическом фокусе, сосредоточены в этом словечке.
— Это не проблема. Скажешь, что мы едем на экскурсию дня на два. И проведем их на даче.
— Хорошо, — сказала она. — И чем раньше, тем лучше. Надо покончить с этим кошмаром.
И смолкла. Так они молчали, пока не подошли к выходу из парка. Там было очень светло, в пруду плавали два лебедя, которые настолько привыкли один к другому, что уже не обращали друг на друга никакого внимания. Один безуспешно пытался склюнуть сухой огрызок бублика — наверное, не был голоден, просто играл. Они прошли по переходу и вышли на другой стороне бульвара. Здесь Криста внезапно вырвалась, побежала и легко, слоено зайчик, вскочила в подошедший автобус. Он обескураженно застыл на месте, с тупым недоумением следя, как она исчезает из его поля зрения. Автобус медленно тронулся. Сашо знал, что если он побежит, то догонит машину. Может быть, Криста тоже это знала. Он не побежал, он медленно пошел дальше. Никакого облегчения, как ожидал, он не испытывал. Ничего, кроме какой-то гнетущей, все разъедающей пустоты. Хотелось найти в себе хоть немного сострадания, или ярости, или негодования, но ничего не получалось. Медленно, словно туман, тянулись в голове какие-то отрывочные мысли, что-то как будто относящееся к женщинам, ко всем женщинам. Они милы и добры, пока ты сам с ними добрый и милый. И делаются злы, словно осы, если нечаянно наступишь им хоть на мизинец. Сашо пересек улицу на красный свет, вслед ему устало свистнул милиционер. Автобус давно исчез из вида. Криста стояла на передней площадке и плакала. Слезы заливали ее лицо, девушка еле успевала вытирать их платочком и рукавами. Она пыталась собраться с мыслями, но ничего не получалось. Хотела прогнать обиду, и тоже напрасно. Медленно, как клочья тумана, мелькали в голове обрывки мыслей, наверное, о Сашо. Не нужны ей были ни его джентльменство, ни его чувство ответственности. Ничего ей не было нужно, кроме одного-единственного ласкового слова. Какого именно слова, она не знала, только чувствовала, что не может без него жить. И поскольку слово не могло возникнуть само собой, Криста все продолжала утирать и утирать слезы, не сознавая, куда везет ее этот неведомый автобус.
Дома Сашо застал мать у телевизора. Передавали какой-то матч по боксу, она смотрела как загипнотизированная, от увлечения время от времени нервно поднимая ногу, словно собака у дерева.
— Добрый вечер, — поздоровался он.
Мать еле взглянула на него, потом устремила на него пристальный взгляд.
— Что с тобой?
— Ничего.
— Дядя просил тебя позвонить, если вернешься не слишком поздно.
— Хорошо.
И прошел прямо в комнату, хотя телефон стоял здесь же, в холле. На экране боксер в белых трусах тыльной стороной перчатки ударил своего противника по лицу. Ангелина почувствовала удовлетворение, потому что болела именно за него. До сих пор ему не везло, а сейчас он здорово того съездил. Публика возмущенно взревела, судья сделал предупреждение ее коротконогому любимцу. Бой шел все хуже, что-то, словно пылинка в глазу, царапало мозг, хотя, что именно, она никак не могла осознать. Наконец она встала и, не постучавшись, вошла в комнату сына. Тот лежал на кровати, взгляд его блуждал где-то за открытым окном.
— Ты будешь звонить дяде?
— Завтра, — коротко ответил Сашо.
— Почему завтра?
— Сегодня у меня нет настроения. Неприятности на работе.
— Может быть, он поэтому тебе и звонил?
— Нет, не поэтому.
Мать некоторое время молчала, устремив на него своя прозрачные холодные глаза.
— Очень уж ты честолюбив, — наконец проговорила она. — Мы не такие.
— Вы не такие, — сказал он. — Но мой отец, верно, был таким.
— Твой отец любил пожить. Его жизнь волновала.
— Как же он, по-твоему, из неграмотного подмастерья превратился в одного из лучших софийских портных?
— Это неважно. Его волновала только жизнь — в этом суть.
Мать вышла. Ну и что из того, что он честолюбив, подумал Сашо с досадой. Разве это порок? Мир создали честолюбцы, а не гуляки и лентяи. Честолюбие плюс талант — это все. Сашо знал, что у него есть и то и другое. И все же никак не мог избавиться от ощущения гнетущей пустоты, которое охватило его еще там, возле автобусной остановки.
Была ночь, белые высокие волны налетали из мрака, заливая опустевшие пляжи. Может быть, именно там он и потерял все. Да, наверное, так оно и было. Сейчас он помнил только ежевику, растущую вдоль оград, сложенных из пористого, осыпающегося камня. В зеленой спокойной воде плавали рыбки. Ребятишки собирали на берегу еще не остывшие от горячего песка раковины. Утомленно кричали чайки. Где-то далеко в море, в самой его густой синеве, словно призрак, скользило крохотное белое судно. Он смотрел на него с мокрого, на ржавых железных столбах причала и знал, что больше никогда его не увидит. Сузи, Сузи, честолюбивая, отчаявшаяся девочка, брось ты эту проклятую скрипку, она никогда не была тебе нужна. Скрипка только погубила твою жизнь.
Вот что говорило ему той ночью теплое, шумящее море, так внезапно пробудившееся в его памяти.
Ему и в голову не могла прийти такая странная развязка. Как всякий настоящий ученый, он не верил ни в судьбу, ни в провидение. По его мнению, все в этом мире было связано, как камни в деревенской ограде — на первый взгляд хаотично, но всегда в некоем строгом, хотя и нелегком для понимания порядке. И, наверное, это и рождало в нем обманчивое ощущение, что произошло нечто случайное и неожиданное.
Академик три раза прочел письмо, хотя смысл его был совершенно ясен. Нашел в словаре единственное слово, в котором был не до конца уверен. Ничего не изменилось, письмо осталось таким же. В конечном итоге, самые простые вещи оказываются словно бы и самыми непонятными, думал он. На первый взгляд и сфера — самая простая из всех геометрических фигур: ни граней, ни углов. Но именно поэтому она особенно сложна и труднее всего поддается измерениям. И когда одна сфера касается другой, они просто-напросто остаются чуждыми друг другу — настолько незначителен контакт между ними.
Письмо пришло еще вчера, но потерялось в ворохе газет. Сегодня оно случайно попало ему на глаза, и Урумов вскрыл его. Вот так обычно и случается в жизни — человек, словно слепец, натыкается на одни беды. Спал он беспокойно, но проснулся в чудесном настроении. Где-то ворковали голуби, и это внезапно напомнило ему воскресные утра в Вершеце, где он когда-то проводил каникулы. Он и тогда вставал рано и, ступив босиком на прохладные доски пола, счастливый, прислушивался к сытому воркованию своих турманов, которое доносилось с крыши. За окнами тогда еще не свистели шины, не визжали зловеще автомобильные тормоза. Но этих звуков он и сейчас не слышал, особенно если голова была чем-нибудь занята.
