Он хотел засмеяться, но закашлялся. И пока он кашлял, все терпеливо ждали, когда ему удастся справиться с приступом удушья.
— Ха, виноват, конечно… Каюсь. Я нарушаю приличия, порядок в доме, этот… орднунг. Да, виноват. Заслужил по носу от всего высокого общества, нет, по ноге. Валяйте, я понимаю. Я понимаю, что я среди вас, нормальных, урод.
— Витя, — начала Ба.
— Постой и ты! — махнул вилкой отец. Ди не спускал глаз с её острых зубцов. — Я и тебя понимаю. Я всех вас понимаю. Кретин, я ведь знал, что мне нельзя сюда возвращаться. Шесть лет — они не прошли даром. Разве я этого не знал? После этих шести лет, да разве мне, такому, место тут, за вашим столом, среди вас… ч-ч-чёрт! Я же понимал, так зачем же я, урод, вернулся!
Он поставил локти на стол, подставил ладони и опустил в них лицо.
— Слушай, остались считанные дни, — заговорила мать. — И правда: наплюй, мы вот-вот переедем. Не слушай этого кретина.
— Ты, — совсем задохнулся Ю, — ты, Венера медицинская!
Отец сжал ладонями лицо и прогладил его, от висков до подбродка, как это делают молящиеся арабы. Щёки прискрипнули, мясо или сами кости. Впрочем, ничего странного, просто он забыл побриться.
— Ненавижу, — сквозь зубы прошипел он, не глядя ни на кого. — Всех не-на-ви-жу.
— И Ба? — спокойно спросил Ди.
— О, Господи, чёрт! — завопил отец и вскочил на ноги.
Протез звучно топнул в половицу, раз, другой, и затопал к двери. Скользя по тщательно натёртому мастикой полу, произведение Ю, отец кинулся к выходу. На первой же ступеньке он споткнулся и чуть не загремел, но удержался на здоровой ноге, нелепо изогнув в её сторону корпус, точь-в-точь бегун на треке. Продолжая так же изгибаться, он стал подниматься по ступенькам, кланяясь каждой из них: ставил здоровую ногу первой и потом подтаскивал туда протез. Все внимательно наблюдали за его действиями, и никто не пытался его остановить. Он с грохотом вывалился в тамбур. Хлопнула наружная дверь… Первым опомнился — кто же?
— Папа, — пискнул я, — чё дрыгаться-то?
— Что ты сделал с его отцом, — зловеще прошипела мать, тыча в моё темя пальцем. — Что ты сотворил со своим единоутробным братом, Каин.
Бледный Ю не отвечал. Он по-прежнему стоял у своего стула и постукивал по его спинке пальцами. Всё медленней, медленней… пока не остановился.
— Да, как ты мог это сделать, — сказал Ди.
Преисполненными тоски чёрными глазами Ю глянул на Ба, в её серо-голубые. В этот миг, как никогда, разительное его несходство с нею и такое же сходство с Ди, а, следовательно, — задним числом, — сходство с Ба отца, стало очевидно и тем, кто не замечал этого раньше. Кто не придавал этому раньше значения. Ю очень долгим взглядом посмотрел на Ба. И она… не ответила ему своим, пусть даже и совсем коротким. А только:
— Действительно, так нельзя, — дёрнула она подбородком, чуточку, правда, сильней обычного. — Видимо, мои уроки прошли даром. Я хотела сказать, без особой пользы.
Ю что было сил ударил кулаком в спинку стула, и сразу сморщился, от боли. Но тут же ударил второй раз, уже по столу, для чего ему пришлось изогнуться над ним, подобно отцу на ступеньках. Тарелки разом подпрыгнули и зазвенели.
— Ой, — с удовольствием взвизгнула Валя, — посуду побьёте!
— Да, — заговорил, наконец, Ю, — мне так нельзя. А ему и всем другим можно. Я тащу на себе весь дом, и мне нельзя. А ему всегда можно всё, хотя он в доме и не живёт. Зато, за это я зато получил столько уроков! А ему уроки не нужны, он и так хорош. Он и так любимец, первенец, Каин, сказала ты? Ты спутала: Исав. Он унаследовал всё хорошее, я только плохое. Я ведь чернь, он так сказал. Это так, у него светлые глаза и нос с горбинкой, а у меня чёрные и нос, как у негра. И губы тоже. И мозги. В этих мозгах… кто из вас поинтересовался хоть раз, что в этих мозгах содержится? Не в тех…
Ю ткнул пальцем в сторону двери.
— А в этих! — ткнул он в свой лоб. — Вы думаете, что тут их вообще нет, кот насикал. Иначе, кто-нибудь из вас хоть раз — да поинтересовался бы: о чём я думаю, какое у меня настроение, чего мне, наконец, хочется. Но нет, вас интересовало лишь: что я делаю для дома. Я для вас деталь печки или полотёра, вот что. Я второй сорт, последыш, урод, Золушка. Господи, почему я не на десять лет старше? Столько лет трудов, и всё зря.
— Не зря, — возразил Ди, залезая пальцем под стекло очков, зачем? — А вот твой брат ушёл действительно зря. И совершенно невовремя, такая дикая сцена не должна кончиться вот так, зря.
— Его брат, — торжественно заявила мать, — он же ваш старший сын, хотя это трудно установить и методами самой совершенной судебной экспертизы…
— Ага, это не установлено и никакими международными организациями, злорадно подсказала Валя.
— Ваш первенец! — воздела руки мать. — Неправда, он никогда ничего зря не делает. Просто не в состоянии сделать. И сейчас он поступил так не зря: ему просто некогда заниматься вашими семейными дрязгами. Он не интриган. Я тоже. И потому — я тоже ухожу.
— Все труды напрасны, — cамозабвенно повторил Ю.
Мать поднялась, и не слишком торопливо вышла вслед за отцом. В отличие от него, ступеньки она преодолела с изяществом балерины: неожиданно приобрела там новую, особо холодную стать. Она точно рассчитала время своего ухода: в горздраве как раз кончался обеденный перерыв. Так что и стать могла быть той, которая обычно использовалась ею на работе, просто она заранее вошла в необходимый образ, чтобы выйти на служебную сцену во всеоружии. Таким образом, возможно, то была просто рабочая стать, ничего особенного, и это к ней прилагалась столь жуткая, но вполне ей соответствующая улыбка.
— Нет, — почти восторженно заявил Ди, и глаза его засияли верой в истинность этого слова. — Так это не кончится.
— Но это именно так и кончилось, — возразил Ю совсем чужим голосом.
Махнув рукой, почему-то в сторону «Беккера», возможно — сработала крепко вбитая в него осторожность по отношению к Ба, Ю тоже вышел из столовой. Но не по следам моей матери и отца, не через парадный ход на улицу, а тропинкой, протоптанной им в его хлопотах по хозяйству: через чулан в палисадник, а оттуда в дровяной сарай. Тропинкой, которую использовал для своих побегов и я.
— Вот, — прокомментировала Валя, проводив его взглядом, — так и другим достанется, которые тоже вкалывают, вкалывают… А толку? Кишки им на телефон, да? Что ж удивляться, что он не заводит детей. После такого он и не заведёт, не сможет. У него так всё отшибить можно. С другой стороны, оно так лучше, дети из таких мест происходят, что лучше бы их глаза мои не видели, душу с меня…
— Вон! — заорал Ди. И задрожали не только мы, не только дом или город: весь мир. Краска, почти чёрная, такая же, какая недавно выплеснулась на Ю, залила и его лицо. Теперь уже всеми мельчайшими деталями, а не только общим рисунком надбровных, чуточку собачьих дуг, или формой слишком больших ушей, направлением растительности чрезмерно волосатых рук и груди, он был поразительно схож со своим младшим сыном, как библейский патриарх Исаак с сыном своим Исавом, о, Боже, а руки, руки-то у него Исавовы — а голос, голос-то у него Иакова! Только он пошёл куда дальше того, когда, наконец, раскачался.
— Вон, — повторил он, — гнусная женщина. Подите вон, на кухню. Мне сколько раз повторять?
— Ого! — воскликнула Валя с большим удовлетворением. — Этот дидок тоже головку поднял. Восстание, душу с него… С таким полумерком говорить нет смысла, я и не стану. Как ему-то удалось сотворить деток? Не знаю, не знаю. Не знает никто. Во всех организациях — никто, ни одна душа, кишки с неё… Вон? Э, нет, я свою пачку вафель зарабатываю честно, у всех на виду, не то, что некоторые в своих тайных кабинетах. Что там делается, в тёмных кабинетах, ещё вопрос.
Глаза Ди вылезли из очков, но тут Ба снова поддёрнула подбородок кверху и Ди не стал раскрывать рот. Зато сама Ба, деловито и коротко глянув на меня, вернула подбородок на прежнее место и сказала:
— Нет, ты пойдёшь вон, скверная баба.
Тут ей пришлось напрячь всё тело, чтобы принудить себя к продолжению. Приложив к себе усилие, подобное приложенному к непокорной, не желавшей закрываться крышке «Беккера», она всё же закончила свою мысль:
— Я тебя увольняю.
— Увольняешь! — Ди уронил свои очки на кончик носа. — Повтори, я не ослышался? Ты её увольняешь?
— Повторит-те, повторит-те, — затараторила Валя. До неё явно ещё не дошёл смысл сказанного. — И я не слышала, повторите.
— Ба, — только и смог выговорить я.
— О, Боже ж ты мой, — с интонацией мученицы взмолилась она. — Что же мне, тысячу раз повторить такое?
Валю, наконец, прошибло: она заголосила во всю глотку и бросилась из столовой, на самом деле вон. Застучала на кухне приставная лестница, зашуршали на антресолях тряпки, что-то зазвякало там… Потом всё стихло.
