И вдруг Волоколамову и его товарищам стало легче дышать. Парламентарии оставили дежурных в покое, и расселись на свои места. Она говорила. Любовь говорила. Кто мог бы её ослушаться? Никто. У кого бы хватило сил противостоять её голосу? Ни у кого. Так кто же, кто держал в руках микрофон? Любовь между мужчиной и женщиной? Конечно. Любовь к детям? Безусловно. К родителям? Факт. К природе, к родной земле, к предкам, к Богу? Сто процентов.
Всеобщая Любовь затмила собой восходящее солнце дежурных по стране. Парни выстроились журавлиным клином за её хрупкой спиной.
— Сегодня дежурные сходят со сцены. Мавры сделали своё дело. Мавры должны уйти. Уйти отовсюду и навсегда, — сказала Она, и у депутатов побежали мурашки.
— Нет, нет, нет! — заклинило клин.
— Я ухожу с ними, — не оборачиваясь, продолжила Она. — Ухожу, чтобы предотвратить беду. Они умные, мужественные и деятельные люди, но все без исключения опасны. В их глазах горит напалм, который не оставляет после себя ничего живого.
— Ложь! — лёг на левое крыло Бехтерев.
— Поклёп! — лёг на правое крыло Лимон.
— Любовь зла! — сделал мёртвую петлю Волоколамов.
— Через семь-десять лет, — произнесла Она, — дежурные устанут от ювелирного труда и превратятся в топорных работников, потому что захотят построить Россию здесь и сейчас. Они назовут себя несогласными и развернут подрывную деятельность. Они откажутся от медленных реформ снизу и возьмут курс на насильственный захват власти, чтобы потом изменить Россию сверху. Они будут организовывать тайные ревкомы, специально провоцировать правительство на жестокий разгон митингов и демонстраций, восстанавливать рядовых иностранцев против нашей страны. Семнадцатилетние юноши и девушки, которыми Россия гордилась в начале их пути, вырастут в двадцатипятилетних революционеров-преступников. Из бывших дежурных всего постсоветского пространства западные круги сформируют ударные ячейки для проведения бархатных революций. Молодёжью снова воспользуется отечественные и иностранные враги, чтобы погрузить страну в пучину хаоса. Незначительные успехи, достигнутые нами за долгие годы, будут перечёркнуты. Другой России восхотят несогласные. Зарубежный недруг злорадно потрёт руки, выступит генеральным спонсором перемен и скажет: «Другой — это нашей. Прозападный президент. Прозападная Дума. Прозападный Совет Федерации. Прозападные суды. Зачем завоёвывать Россию? Какая ядерная война? Россия — это не Париж, по ней парадным маршем не пройдёшь. Марш несогласных — вот самый подходящий марш. Договоримся с лидерами другой России, вольёмся в колонны обманутой молодёжи, и сами же недовольные толпы вынесут нас к стенам древнего Кремля. Без нашей финансовой помощи несогласным не обойтись, потому что российские олигархи, на которых могли бы рассчитывать революционные силы, заодно с российской властью. Когда все опомнятся, будет уже поздно. Мы разобьём огромное государство скифов на сотни осколков, и на каждый осколок поставим лояльного нам князя». В рядах несогласных обязательно заведётся какой-нибудь шахматист, который просчитает партию на тысячу ходов вперёд и приведёт восставших к победе. Если современная власть — это шило, то потенциальная власть несогласных — это мыло, к которому останется докупить верёвку и повеситься на осине, как это сделал Иуда. Менять шило на мыло — не самый лучший вариант. Вы плохо кончите, дежурные. От дежурного по стране до предателя осталось лет десять. Так и будет.
— Поживём — увидим! — страшным голосом закричал Бехтерев, и мысль его была обоюдоострой.
— Посмотрим ещё! — подхватил палку о двух концах Лимон.
— На кого Вы напали, Люба?! — забаррикадировался Волоколамов. — На дежурных по стране напали?! Предателей в нас разглядели?! Как Вы могли?!
— Таких ребят, как вы, даже не надо будет покупать, — пророчествовала Она. — Вы — не для продажи. Вожди несогласных нарисуют вам портрет другой России в ярких красках, и вы побредёте за ними, как послушные овцы. Вы пойдёте на заклание бесплатно и будете готовы ко всему: к арестам, к тюрьмам, к смерти. Россия проклянёт вас — своих любимых сыновей и дочерей. Поначалу люди, погрязшие в нищете и пороках, будут встречать несогласных как своих спасителей, но это продлится недолго. Сполохи Гражданской войны высветят ваши тёмные души, которые когда-то, то есть 29 января 2000-ого, ещё были светлыми.
— Не-е-ет! — опустившись на колени, заревел Волоколамов.
— Можешь ли ты поручиться за всех своих товарищей? — спросила Она.
— За всех!
— Будь честен перед собой.
— За шестерых!
— Подумай.
— Только за себя!
— Уверен?
— Не-е-ет! — простонал Волоколамов, подполз на коленях к Любе, схватился за край её платья и прошептал: «Не бросай нас. Не оставляй. Направь. Научи. Меня Лёней зовут. Пусть они смеются, а ты научи. Как жи-и-ить?».
Состояние молодёжного парламента не поддаётся описанию. Автор бессилен выразить на бумаге эмоциональные переживания, отразившиеся на лицах депутатов в гробовой тишине, и не стесняется признаться в этом.
Лимон сидел на сцене в позе «лотоса», отрешённо смотрел на Думу и думал свою думу. Бехтерев лежал, заложив руки под голову; он вычислял, с какой силой надо плюнуть в потолок, чтобы плевок ни на кого не упал, а, преодолев силу притяжения и пробив все преграды, ракетой взмыл в космос, прилип к небосклону, свесился оттуда звездой, и все говорили: «Плевок не искал крайних. Это был смачный харчок неистребимой любви, собранный из славной слюны. Если он нечаянно попал кому-то в душу, то в этом нет ничего страшного. На душе плевка невидно. Высохнет».
Довольный крик спикера:
— Так я и думал! Нет, я знал! Знал! Сообщение на пейджер! Сообщение от пейджинговой компании «Сибирь»! Срочно! Три трупа! На совести дежурных лежит смерть трёх людей! В больни…
Волоколамов, Бехтерев и Лимон оглохли от колокольного звона в ушах. Сердца ребят дали трещины. Их глаза заволокло туманом. Кровь застыла в жилах парней и стала рубиновым льдом.
— Бочкарёв умер. Я — следующий, — принял решение Лимон.
— Я — четвёртый, Артём, — подумал Бехтерев.
— До сегодня, друг, — прошептал Волоколамов.
— …Николай Крестов умер в больнице от воспаления лёгких! — читал сообщение спикер. — Виталий Стёгов покончил жизнь самоубийством! Отец близнецов, Денис Пуришкевич, отравился, оставив после себя записку, в которой обвинялись демонстранты, вышедшие на Первомайскую площадь…
Эпилог
1 февраля 2000-ого года. В большой комнате общежития «Надежда» — девяносто два дежурных по стране. Расформирование тайно-явного общества. Раздача библий. Курс — на учёбу.
Полночь. За круглым столом, накрытым чистой белой скатертью, сидели пять парней. Кроме них в комнате никого не было. Лица ребят были озарены улыбками светлой грусти. Испытания, через которые им пришлось пройти, благотворно повлияли на их мировоззрение; острые углы убеждений приняли круглую форму, открытую для диалога. Они не устали. Устала та, за которую они боролись. Она спала, поэтому ребята разговаривали тихо, чтобы не разбудить её.
Я без стука вошёл в комнату, в которой сидели ребята, и сказал с порога:
— Здорово, пацаны. Меня зовут Лёха Леснянский. Первый курс, группа 99-2.
— А какая группа крови? — приветливо улыбнувшись, осведомился Магуров.
— Первая… Резус — отрицательный, а сам — вроде положительный.
Парни засмеялись и пригласили меня к столу. Они поочерёдно представились, после чего Молотобойцев произнёс:
— Прикинь, положительный Лёха с отрицательным резус-фактором, что мы сегодня никого так не ждали, как тебя. Ты нам нужен.
— Отлично, — обрадовался я. — А вы — мне.
— Нет, ты меня не понял. Одному человеку требуется твоя кровь.
— Да, у меня универсальная кровь, — хвастливо заметил я. — Её можно перелить первой, второй, третьей, четвёртой группам, а вот мне самому может помочь только группа 99-6, то есть вы… Шутки в сторону. Я готов помочь ему или ей. Или даже…
— Ему… Нашему другу Артёму Бочкарёву. Значит, мы можем на тебя рассчитывать?
— Однозначно, Вася. Сегодня. Завтра. Всегда. До последней капли. Я хочу вступить в ваше общество и приносить пользу людям. Делом и… словом… Поприще писателя не даёт мне покоя. Планирую написать о вас книгу.
— Общества больше нет, — пробасил Молотобойцев. — Оно распалось по объективным причинам. Мы понесли невосполнимые потери. Январь прошёл под знаком смерти. Полтора часа назад Артём вышел из комы. В том месте, в котором он побывал, ему сказали: «Возвращайся на землю и передай своим друзьям, что три человека в месяц — это тридцать шесть человек в год, триста шестьдесят — в десятилетие, тридцать шесть тысяч — через тысячу лет. Если дежурные не остановятся, то ответят перед Богом за гибель миллионов людей, так как для Него нет понятия времени, а тенденцию «три+три» вам сохранить не удастся. Скорей всего, количество смертей будет возрастать в геометрической прогрессии». Видишь, как всё сложно? Обрати внимание на то, что мы с тобой вдвоём разговариваем, а пацаны молчат, не вмешиваются в наш диалог. Все учатся слушать и думать. — Молотобойцев посмотрел на часы. — Скоро поедем к Артёму. Перед тем как ему перельют твою кровь, хотелось бы её попортить. Рукописи, надеюсь, принёс?
