За окном завывал ветер. Савушке не спалось, впервые за многие годы он не мог сомкнуть глаз.
Савушка размечтался. В переднюю вошли мать и отчим. Он притворился спящим, чтобы потом вдруг встать и сказать: «А мне нонче совсем-совсем хорошо, пойду учиться на тракториста к самому Арбузову». Савушка давно присматривался к этому бывшему солдату и мечтал работать вместе: Арбузов рассудительный, тихий, добрый парень, к нему так и липнут подростки, и он наверняка обучит его, Савушку, управлять трактором.
— ...Вот так, с планом моим не получилось. Задумка-то какая была! И-их, развернулись бы мы! — сказал отчим.
— Не горюй, Митя, и без того живем не хуже других.
— Что ты понимаешь. Добро и деньги приносят человеку полную свободу, независимость. Кумекаю, слава богу, в чем смысл жизни... Выпить хочется, нет ли у нас косушки? Продрог нонче на ветру, там, у водоема... Поищи-ка в шкафу.
Савушка приоткрыл один глаз. Мать поставила на стол четвертинку, подала соленые огурцы и холодную в мундире картошку. Отчим вылил водку в чайный стакан, примерил пальцем, чтобы, видимо, разделить на два приема, но, покрутив головой, опрокинул разом в широко открытый рот, схватил огурец и с хрустом разжевал его.
— Мало!
— Нет больше, Митя.
— Ха, я ж не про водку... Про добро и деньги говорю.
— Хватает, Митя...
— Дура! Деньги — это жизня! Жизня в любом городе, в любом колхозе. Ты в тридцатые годы сидела тут, как наседка, а я поездил, повидал, семь лет шабашником отгрохал. Знаю, собственным горбом: деньги — это жизня, при всех временах жизня! — Он закурил, посмотрел на часы. — Иди спать... — Дмитрич тяжело поднялся, посмотрел на Савушку, скривил мокрые губы. — И громом тебя не разбудишь, — махнул он рукой, уходя на веранду.
Минут через пятнадцать Савушка услышал, как отчим закрыл ставни. Теперь завывания ветра еле доносились. Савушку начал одолевать сон. Но тут открылась дверь и вместе с Сазоновым вошел незнакомый мужчина, одетый в стеганку. Незнакомец толкнул отчима в бок:
— Ты не один?
— Тот самый гусенок, пришибленный хворобой, его и громом не разбудишь. Садитесь.
— Не помер?
— Живет...
Савушку одолевал сон, не было никаких сил бороться с ним, сон давил, мертвил все тело. Савушка до крови прикусил губу. Боль прогнала дремоту, и Савушка успел расслышать:
— Головы поотрубал. Мороз, не испортятся, — говорил отчим.
— Сколько?
— Скопом — и утей и гусей — сто штук, по два рубля. Приходи завтра вечером в сторожку, покажу, где спрятаны... Деньги приноси, гром и молния! Водолазов так, а я ему вот эдак.
...Савушка проспал почти весь день. Он проснулся на закате солнца. Болела голова, чувствовалась вялость в руках и ногах. В доме никого не было. Он вышел на веранду, спустился во двор. Гремя цепью, собака бросилась под ноги, ласкалась и скулила. В сарае гоготали гуси.
— Батя! — позвал Савушка отчима. Ответа не последовало. Скрипнула калитка, и он увидел фельдшерицу.
На Лиде были меховая шубка и теплые боты. Борзова уезжала на областную комсомольскую конференцию и забежала, чтобы поинтересоваться здоровьем Савушки.
— Ты что раздетый? Простудишься, — сказала Лида. — Или уже совсем выздоровел и тебе все нипочем?
— Гром, — сказал Савушка. — Гром, гром, — повторил он, припоминая, что это слово он где-то уже слышал. — Гром... гром... не разбудишь... Вспомнил! — вскрикнул Савушка. Он, торопясь, рассказал Борзовой о подслушанном разговоре отчима с незнакомым мужчиной. — Надо их изловить. Беги в правление колхоза, сообщи, сейчас же!..
— В правлении никого нет.
— Беги к военным, — не унимался Савушка. — Солдаты быстро изловят. Беги, беги... А я пойду к сторожке. Они там... До вашего прихода задержу.
Лида согласилась. Она поставила чемоданчик на крыльцо и побежала.
Савушка вошел в сторожку в тот момент, когда Дмитрич считал деньги. Мужчина лет тридцати пяти, в телогрейке и ватных брюках, вскочил со скамейки, загородил Сазонова спиной. Савушка присмотрелся к незнакомцу. «Тот, что вчера был», — опознал, сел на порожек.
Дмитрич, положив деньги в карман, шагнул к Савушке:
— Ты зачем пришел? Мать, что ли, послала?
— Доктор велел больше ходить, — сказал Савушка, не глядя на отчима.
— До-октор, — произнес Дмитрич и засмеялся. — До-октор. — Он отвернул подушку на топчане, достал бутылку водки, поставил на стол. — Садись, Андрюха, — сказал Дмитрич незнакомцу, — огурчики и селедка аккурат ложатся к водочке.
Андрюха взглядом показал на Савушку. Дмитрич опять засмеялся:
— Гусенок, он уже спит. — Дмитрич наклонился к Савушке, потрогал его за плечо: — Встань, возьми ведро, принеси свежей водички. Андрюха, садись. — Он налил в стакан водки. — Тяни, Андрюха, — сказал Дмитрич. — Строители тебе спасибо скажут... Ты мне, я тебе — и ладно.
Андрюха снова покосился на Савушку. Дмитрич побагровел. С хрустом откусил огурец, ожесточенно работая скулами, прожевав, крикнул:
— Ты что сидишь? Марш отсюда! Кому сказано!..
Савушка вскинул на Дмитрича взгляд, сказал:
— Не шуми, батя, мне и тут хорошо.
— Как?! — Дмитрич хотел было вытолкнуть приемыша за дверь, но Савушка смотрел на него такими доверчивыми глазами, что у Дмитрича не нашлось сил сделать это. Мужчина, видя, что Сазонов как-то вдруг размяк, еще больше затревожился.
— Да что ты, Андрюха, не беспокойся... Савушка, попробуй-ка, а? — Он подал Савушке полстакана водки. — Махни разом, сынок. Приобщайся к делу... И-их, жизня нонче — что вареник в сметане.
— Не надо мне.
— Пей!
— Не буду.
— Я говорю, пей.
Савушка отвел в сторону протянутую руку Дмитрича, поднялся. Он был выше Сазонова на голову, шире в плечах.
— Ты что же, совсем выздоровел? — Голос у Сазонова задрожал. Дмитрич впервые почувствовал, что Савушка уже не тот «гусенок», каким он считал его. «Неужто в норму вошел?» — промелькнула тревожная мысль. Но такое состояние длилось несколько секунд, пока Савушка вновь не опустился на порожек.
— Иди домой, — примирительно сказал Сазонов, еще держа стакан в руке. — Иди, иди...
Андрюха надел шапку и попытался бочком прошмыгнуть за дверь. Но Савушка, вскочив, оттолкнул его плечом. Мужчина пошатнулся и, отступая назад, закричал:
— Идиот! Мы попались!..
Дмитрича будто кто кнутом стеганул по лицу. Он вздрогнул, прищурился и ударил по щеке Савушку.
— За отцом следить! — закричал Сазонов, готовый нанести второй удар. — Убью паршивца. Я тебе жизню дал, а ты супротив идешь... Убью! — Он угрожающе поднял руку, но Андрюха остановил Дмитрича:
— Брось, успокойся... С ума сошел... Надо тихо, мирно.
Сазонов схватил бутылку и через горлышко выпил остаток водки.
— Я ж ему жизню дал, Андрюха! Приютил, обогрел, в сыновья приписал... Больного подобрал... Эх, Савелий, Савелий, сдох бы ты давно без меня...
Перед глазами Савушки еще плыли оранжевые круги-кольца, и он боялся, что не справится с расхитителями... Незнакомый Андрюха убежит, скроется, потом ищи ветра в поле. Дмитрич и Андрюха о чем-то шептались. В ушах стоял звон, и Савушка плохо слышал. о чем они переговаривались. Он вытер рукавом кровь на щеке, досадуя на то, что долго не появляется Лида с солдатами.
Незнакомый Андрюха сказал:
— Вот что, парень, освободи-ка проход. У меня нет времени смотреть ваш спектакль. Деритесь уж без меня, а я пошел. — Он сделал шаг к двери. Савушка взял тяжелую скамейку, поднял ее перед Андрюхой.
— Не пущу! Садись, вор.
— Вот как! — с присвистом взвизгнул Андрюха и ожег свирепым взглядом Дмитрича: — Идиот! Простофиля! Куриные мозги... Он же все вчера слышал...
«Слышал! — торжествовал в душе Савушка. — Слышал и не пущу».
— Понял?! — хрипел Андрюха. — Вот тебе и гром и молния. Идиот!..
Дмитрич молчал. Рука его, засунутая в карман, теребила, словно пересчитывая, новые хрустящие двадцатипятирублевки, и ему страшно не хотелось думать о том, что эти деньги отберут, если сейчас кто-нибудь подоспеет на помощь Савушке. Он начал про себя жестоко ругать тот день, когда появился в доме военный врач: вся злость его переметнулась на Дроздова.
— Ты слышишь или нет! — закричал на Дмитрича Андрюха. — Скажи ему, чтобы он выпустил меня отсюда.
— Отпусти его, Савушка, — вздохнул Дмитрич и вдруг выхватил из кармана деньги: — Вот они, бери их, чертов гусенок!.. Все твои, бери!.. Грабь отца, грабь!.. — Несколько купюр упало на пол. Дмитрич охнул: — Деньги! — Кинулся собирать их, но рассыпал остальные. Ползая по полу на четвереньках, хватал деньги трясущимися руками, комкал, запихивая в карманы, и плакал сухим, вздрагивающим голосом.
Открылась дверь. В сторожку вошли Шахов, Цыганок и Волошин. Андрюха попятился назад, а Дмитрич еще ползал у стола. Подняв последнюю купюру, он, видимо, еще находился наедине со своими мыслями и поэтому не сразу сообразил, что произошло, протянул двадцатипятирублевку Цыганку:
— На, бери...
— Что это такое? — удивился Цыганок.
