Смерть — мгновение, когда отнюдь не бездонная, отнюдь не равнодушная поверхность, которую мы создали в форме своего «я», оборачивается бездонной глубью, в которой нет ничего равнодушного, в которой все одинаково значимо. И мы погружаемся в эту глубь, снова или впервые. Тогда, Зуттер, место, в котором ты пребываешь, станет местом, в котором ты пребывал. Ты не смог справиться со своим уделом. Теперь он справляется с тобой. Твоя земная история растворяется и становится подобной глазу, в котором ты уже ничего не видишь, зато он смотрит сквозь тебя. И ты исчезаешь в глубине сознания, которое тебе больше не нужно ощущать или, сохрани бог, иметь. Оно существует и без тебя — к счастью, а если хочешь, наконец-то и к твоему счастью. И если ты испил чашу страданий до дна, ты легко, словно маленькая волна, растворяешься в этой глуби.
45
Спасательница не слышала шума лодки, которая, напрягая все свои лошадиные силы, приближалась к бухте с другой стороны, то подпрыгивая, то зарываясь носом в воду; назвать переднюю часть громоздкой рыбацкой лодки «бугом» просто язык не поворачивается, Подвесной мотор использовался только в крайнем случае, сейчас и был именно такой случай. Девушка в костюме из неопрена не видела, как приближающаяся лодка на безопасном расстоянии прошла мимо ее виндсёрфера с опрокинувшимся парусом и выкрашенной в голубой цвет лодки с повисшими с обеих сторон веслами; и доска с парусом, и лодка беспомощно дрейфовали в озере. Только когда рыбачья лодка подошла совсем близко к островку, находившийся в ней мужчина заглушил мотор и направил лодку к берегу, а сам — он был в резиновых сапогах — выскочил из нее, держа в руках бечевку, конец которой он намотал на ветку нависшей над водой сосны.
На крохотной отмели, даже не отмели, а кремнистой зазубрине в неприступной береговой скале, с трудом могли уместиться только два человека, которые там находились; третий, бородач средних лет, наступил бы женщине на ноги, не стой она на коленях над мужчиной, что лежал, раскинув руки, на спине и занимал почти всю зазубрину. Лицо его было видно лишь в те мгновения, когда девушка отрывала от него свои губы, чтобы перевести дыхание. Ее грудь, обтянутая черной материей, высоко вздымалась. Потом женщина снова приникала губами ко рту лежавшего. При этом она наклонялась и вытягивала дрожавшую от напряжения шею, на которой, казалось, вот-вот лопнет вздувшаяся жила; мужчина был абсолютно безучастен к происходящему, поэтому молодой женщине волей-неволей приходилось слегка поворачивать голову вбок. Она отрывалась от него только для того, чтобы с удвоенной энергией нырнуть к нему снова — как пловчиха, рвущаяся к финишу способом баттерфляй. Ноги мужчины были в воде, желтые кроссовки в такт движениям женщины безучастно поворачивались то вправо, то влево. Она сидела на нем, широко раздвинув колени, ее мокрый зад блестел, с белокурых волос стекала вода; время от времени она отбрасывала их с лица, чтобы не мешали, и тогда брызги летели во все стороны. Когда она поднимала голову, чтобы, почти всхлипывая, с удвоенной силой набрать в легкие воздух, под ее вспотевшим лицом показывалось мертвенно-бледное лицо пожилого, изрядно облысевшего мужчины, глаза которого безжизненно смотрели вверх.
Вышедший на берег третий заметил в лежавшем только одно движение — то, которое придавала ему женщина. Раскинутые в стороны руки мужчины покачивались из стороны в сторону. Каханнес взял его за запястье, чтобы проверить пульс. Пульса не было.
Садясь в лодку, Каханнес собирался присмотреть за Зуттером, он не особенно торопился — не хотел мешать преданию праха воде. Уже отплывая от берега, он понял, что погода не удержится до полудня. Обложившие вершины Марньи облака предвещали скорый дождь. Рыбак в такую пору ждет хорошего улова, и Каханнес направил лодку к той стороне полуострова, где держалась рыба. По пути туда просматривалось все озеро. Было уже почти девять утра, когда возле группы небольших островков он заметил пустую лодку, которую взял у него Зуттер, а чуть поодаль — виндсёрфер с опрокинувшимся в воду парусом. Встревоженный, он схватился за бинокль и вскоре обнаружил пропавших людей. Хорошо знакомая ему разновозрастная пара лежала, наполовину скрытая ветвями, на берегу одного из островков и, судя по всему, была занята только собой. Каханнесу показалось странным столь раннее свидание именно в этот день, и он снова поднес к глазам бинокль. Потом вдруг резко сменил курс, выжимая из мотора все, на что тот был способен.
Каханнес сел на прибитый волнами к берегу и отмытый почти до белизны кусок древесины и поднял лежавший на берегу камешек. Попытка Виолы вернуть Зуттера к жизни длилась уже целый час, если не больше. Виола все чаще поднимала голову, за всхлипами почти не было слышно ее дыхания. Наконец она осталась сидеть с закрытыми глазами, видно, у нее закружилась голова. Каханнес выронил из руки камешек. Виола подняла покрасневшие, растерянные глаза, казалось, она только сейчас очнулась и узнала сидевшего рядом с ней человека.
— Оставьте, — сказал Каханнес, — он мертв.
— Нет, — возразила она. — Нет! Позвони. Вызови вертолет. Он еще жив, я знаю, его нужно забрать отсюда.
Каханнес покачал головой.
— У меня нет мобильника, да и ни к чему он теперь нам.
— Но я же вытащила его из воды! — крикнула она вне себя. — Я подплыла сюда вместе с ним! Он не может быть мертвым, он совсем недавно еще размахивал руками. Слушай, помоги же, иди сюда, продолжай делать искусственное дыхание. Мы ему поможем. Давай же, прошу тебя, давай!
— Ты делала это куда лучше меня.
Виола уставилась на него. Потом, кажется, поняла наконец, что стоит на коленях над трупом. Она поднялась, переступила через тело Зуттера, присела в воде на корточки и закрыла голову руками. Она вся дрожала, ее тело сотрясали рыдания. Но постепенно ее дыхание обрело естественный ритм, она перестала раскачиваться из стороны в сторону. Казалось, она вообще перестала дышать и неподвижно застыла на корточках как малое дитя. Наконец она подняла голову и заговорила, прикрыв рукой рот и подбородок:
— Мне пришлось его ударить, иначе бы я его сюда не дотащила. Я бы утонула. Сначала он был уже довольно далеко под водой. На нем был рюкзак. Когда я освободила его от этого груза, он уже не шевелился. Я тащила его, держа за плечи, за голову. Его лицо все время было на поверхности. Внезапно он начал размахивать руками. И сильно, еще как сильно. Тогда я стукнула его, что мне еще оставалось. Он успокоился, и я притащила его сюда. Слушай, я, кажется, его убила.
Она снова задрожала, голос стал прерывистым.
— Мне больно! — вдруг по-детски жалобно заныла она. — Слушай, мне очень больно! — она подняла заметно опухшую правую руку.
— Вижу, — сказал Каханнес.
— Я его убила, самым настоящим образом, — спокойно проговорила она. И вдруг засмеялась, поднесла руки к глазам и стукнула кулаками себя по лбу. — Спасая, я его убила. Слушай, это ужасно. Хуже не придумаешь.
— Да уж, — согласился Каханнес.
— Увидев, что он падает в воду, я подумала: ну вот, потерял равновесие. На нем был рюкзак, тяжеленный. Но я его сняла, расстегнула ремень на животе и сняла.
— Он бросил в воду урну с прахом своей жены, — сказал Каханнес, — она лишила себя жизни, здесь же, год тому назад. Набила карманы камнями.
Виола посмотрела на него внимательно.
— Тогда ему следовало бы держать урну в руках, — предположила она.
Каханнес задумался.
— Должно быть, он хотел убедиться, что урна пошла на дно. Помнится, он всегда пропускал жену вперед.
— Ты знал их?
— Женщину немного лучше. Они каждый год проводили здесь отпуск, потом у нее обнаружили рак. Хорошие были люди. Вчера вечером он взял у меня напрокат лодку.
— И ты ничего такого не заметил?
— Заметил позже. Моя жена почувствовала неладное. «Он уже в пути, — сказала она, — и скоро уйдет из этой жизни».
— Что значит — из этой?
— Есть другая жизнь, много других жизней.
— Ты так думаешь? Ты что — верующий?
— Не так чтобы очень. Да и убиваю я.
— Убиваешь? — удивилась она.
— Я рыбак, приходится лишать жизни рыб.
— Это совсем другое дело.
— Ничуть не другое. В отличие вот от этого, рыбы умирать не хотят. К тому же я и мясо ем.
— И что с того?
— Моя жена индианка. Она мяса не ест. А я вырос в этих местах. Я люблю мясо, а рыбу продаю.
— Это твоя профессия.
— Мне бы отказаться от нее, да не могу — люблю это дело. Привык к нему. Учитель разрешил.
— Какой учитель?
— Святой человек, я познакомился с ним в Индии. Он никогда не лишал жизни живых существ. И не носил одежды. Моей жене он приходился двоюродным дедом. «Если твой отец ловил рыбу и ел мясо, точно так же поступай и ты, — сказал он мне, — не отказывайся ни от чего, пока не почувствуешь, что можешь отказаться».
