— Да. Не считая порнографии и «эБэй»,[83] виртуальные миры — один из считаных онлайновых бизнесов, приносящих деньги. Мы обязаны этим заниматься. Это очень клево. Словно быть богом. Программировать порой очень скучно, но это делают мальчики. Я отвечаю за структуры. Поэтому и перечитывала недавно про числа Фибоначчи. Я хочу написать программу, которая позволит природным ландшафтам в виртуальных мирах творить самих себя, как наши. В нее нужно встроить законы самоорганизации, в точности как, должно быть, поступил наш творец, кем бы он ни был. Последовательность Фибоначчи — это сила. Она целиком и полностью объясняет, почему объекты вроде цветов разрастаются вовне, по спирали. Не бывает же квадратных цветов, так ведь? Или прямых линий естественного происхождения? Разве не удивительно, что для подобных вещей существует математическое правило, что природа, кажется, понимает: круги и спирали — самые эффективные формы организации?
Теперь трава стала выше; миновав холм с постройкой, мы направляемся к следующему. Вскоре подходим к крохотному ручейку, и ребята принимаются плескать на себя водой. От этого туризма и впрямь жарко… вот только не мне. Меня всю знобит. Пока они дурачатся в ручье, мы с Вайолет стоим рядом с какими-то останками очень старой железнодорожной колеи, что ли. Не знала, что по пустоши ходили поезда. Нынче колея вся заросла травой; трава заявляет права на все, что покинули люди. Вайолет опять мажется помадой.
— А какова на самом деле разница между реальным миром и виртуальным? — нахмурившись, вдруг спрашиваю я.
— Хороший вопрос. Но никогда не заговаривай об этом с Киераном. Он откроет рот, и ты его несколько часов не заткнешь. Он думает, что мы действительно боги. Говорит, что греческих и индусских богов было так много потому, что они создали нас, точно как мы создаем Эфилу — это наш виртуальный мир, — а для такой задачи нужна большая команда. Говорит, что идея о Боге-индивидууме — полное мудозвонство. Как бы то ни было, разница между реальным и виртуальным мирами очевидна, если хорошенько подумать.
Все опять снялись с места, так что мы тоже двигаем.
— Продолжай, — прошу я.
— Виртуальный мир должен иметь на одно измерение меньше, чем «реальный» мир, в котором он создан. Мы — трехмерные существа, и все же не способны создать ничего очень сложного в трех измерениях; во всяком случае, ничего, имитирующего жизнь.
— Понятно, — говорю я. — С кем это я недавно об этом беседовала? Эм-м… Ах да. С Грейс. Она объясняла, насколько из-за этого трудна робототехника.
— Именно. Скажем, нога кролика — она так чертовски сложно устроена, что тебе никогда ее не воссоздать. Мы не можем делать протезы рук, которые убедительно копировали бы реальную часть тела. Мы никак не можем хотя бы начать понимать устройство ступни. Но если говорить о новейшем поколении видеоигр и онлайновых миров, нам отлично удаются двумерные вселенные, которые в каких-то аспектах лучше нашей.
— Лучше? — Я думаю о фрагментарном геометрическом ландшафте последней игрушки, с которой баловалась, и сравниваю его с тем, что вижу сейчас. Этот ландшафт — живой и волнующий. Тот был просто скопищем точек.
— Не во всех смыслах лучше. Но в двумерном мире нет боли, а есть бессмертие и справедливость. Там приятно скоротать время.
Мозг болит. Нас что, сотворило четырехмерное существо? Можно ли «жить» в двух измерениях? Я помню, бабушка объясняла мне, что самая сложная часть гипотезы Римана заключается в предположении: вся математика — четырехмерна. Именно это и получаешь, прогоняя мнимые числа сквозь дзета-функцию: точки, которые можно разместить только на четырехмерном графе. На секунду мне представляется некое «существо» из двумерного мира Вайолет, пытающееся понять тайны устройства своей вселенной. Попытается ли оно заняться трехмерной математикой, пусть никогда и не сможет увидеть трехмерный объект? Родятся ли у него теории о существующих «где-то там» других измерениях, как родились у нас? Будет ли оно размышлять о загробной жизни? Осознает ли вообще, что в его мире возникла некая потерянная книга, если ту случайно (или, что вероятнее, из озорства, так как на самом деле случайностей не бывает) уронят туда «извне» — воспримет ли ее как намек на что-то, скажем, эскиз несозданной вселенной, и решит ли потратить всю жизнь на расшифровку ее языка и картинок?…
Плоховато мне.
Пока я мыслила, Киеран подвалил ближе. Я вдруг понимаю, что он увешан всякой всячиной. На универсальном армейском ремне — бинокль, кусачки и маленькая фляжка. На шее болтается компас. На плечо накинута сумка, чертовски похожая на ранец. Голливудская версия викторианского джентльмена-путешественника.
— О чем это вы, дамы, беседуете? — спрашивает он. — О прическах? Младенцах?
— Отъебись, — улыбается Вайолет.
Киеран смотрит на меня:
— Значит, так: расскажи-ка мне про своего приятеля, как-его-там.
— Про кого это?
Он делает вид, будто припоминает:
— Дэн? Да, точно. Ну, какой он?
— Он милый парень, — говорю я. — Почему ты спрашиваешь?
— Он интересовался, нельзя ли будет поработать в моей команде, когда мы отсюда свалим. Не знаю, найду ли что-нибудь для него. Впрочем, он хороший художник. Хотя и со странными идеями.
Хороший художник. Со странными идеями. Дэн, должно быть, показал ему дизайн для своего несуществующего мира. Возможно, до него дошло, что несуществующий мир с легкостью может стать виртуальным. Кто знает? Мы идем сквозь небольшой лесок, стараясь не спотыкаться о корни, торчащие из земли. В голову мне опять приходят пальцы зомби; лучше бы оказаться под открытым небом.
— Ну, так чем ты увлекаешься, Алиса? Кто ты на самом деле?
— Чего? — Сейчас от его манеры разговора у меня слегка едет крыша. — Прошу прощения?
— Чем ты занимаешься, когда… ну, когда не «попсуешь»?
— А, мои хобби, — говорю я. Вайолет улыбается мне и отходит к Бену и Фрэнку — те, судя по всему, оживленно беседуют. — Я люблю кроссворды, — говорю я навскидку.
— Что у тебя в DVD-коллекции?
— DVD-коллекции?
— О человеке можно многое сказать по его DVD-коллекции. Раньше это были книжки, конечно. И, может, видеокассеты. Пройдешься по чьему-нибудь дому и решаешь, заниматься ли сексом с хозяевами, на основании того, что у них на полках, так? Не то чтобы я решал, заниматься ли сексом с тобой, — ну, ты понимаешь. Хотя, если б ты не была уже занята…
— В любом случае, DVD-коллекции у меня нет, — быстро говорю я.
— А видео?
— Не-а.
— Компакты?
— Да, несколько есть. Но не на полках. Никто, посмотрев на них, не решит заниматься со мной сексом. Или не заниматься.
— Дэн говорил, что ты такая.
— Каким это боком его касается?
— Он сказал, к тебе трудно подобраться.
Я насупливаюсь:
— Ко мне не «трудно подобраться».
— Но ты не хочешь ничего про себя рассказывать!
— Я не скажу тебе, что у меня есть, — говорю я. — А это большая разница.
— Тогда, может, я тебе расскажу про свою DVD-коллекцию?
— Если желаешь. Но я от этого не захочу с тобой секса.
Мы обмениваемся ухмылками. Следующие минут десять Киеран с упоением разглагольствует об американских римейках японских независимых фильмов, фильмах категории «Б», анимэ и старых вестернах, пока вроде как не остается доволен: типа, теперь я знаю, что им движет по жизни. Он не говорит мне, где вырос, сколько у него братьев и сестер, чего он боится, какие ему нравятся тосты — хорошо прожаренные или нет, от природы ли у него такой цвет волос, что бы он сделал, дабы улучшить мир, верит ли он в бога (хотя ответ на этот вопрос, по-моему, я уже знаю), за кого он стал бы голосовать, за что выступала бы идеальная, с его точки зрения, политическая партия, какие вещи он взял бы с собой, жди его высадка на необитаемый остров… и ни слова об этом самом киберъязычестве, которым, по идее, он должен весьма интересоваться.
Значит, вот так теперь обстоят дела? Мы что, просто-напросто позволяем фильм-мейкерам создавать нам лица, которые можем купить по 12 фунтов 99 пенсов за штуку? Что, это и есть цена личности? Или важно то, как ты складываешь вместе детальки? И, купив фильм про зомби плюс экспериментальный парижский фильм о взломщиках из гетто, ты будешь другим, чем если бы взял две голливудские романтические комедии? Хоть кто-то из этих людей сошелся бы с человеком, имеющим на DVD каждую серию их любимого научно-фантастического сериала, выставленного на полке так, что корешки дисков образуют одну картинку? Можно расчленять это барахло на цепочки культурной ДНК, видимые без всякого микроскопа, покуда любой незнакомец, глянув на твои полки, не будет способен определить, «кто ты такая» и хочет ли он заниматься с тобой сексом. Что, никто уже больше не может тебя захотеть просто за красивые груди? Иногда, пожалуй, такое бывает. Но если твоя культурная ДНК не стыкуется с ихней, тогда тебя выебут и смоются, прежде чем ты проснешься, — о чем тебя, собственно, все и предупреждали. Или ты сама с ними так поступишь, потому что им нравится альтернативное кантри, два года назад вышедшее из моды, или у них есть «Титаник» на DVD.
