Я с трудом подобрала одежду поприличнее для всех и велела не мешкать.
— Мам, мам, мам… — теребил меня Никитос всю дорогу, пока мы ехали на троллейбусе и в метро. — Ну куда мы идем, куда, а?
— В зал Чайковского! — наконец ответила я.
— Там будет выступать Чайковский? — обрадовался Никитос. — Я помню, мы ездили к нему на дачу…
— Никитос! — дернула его Настька за рукав, совсем так же, как обычно одергиваю я. — Не тупи! Ты что, совсем дремучий? Это не дача была, а имение! И он давно умер! Он жил в тысяча… — Настька вопросительно посмотрела на меня. — О-очень давно, да, мам?
— Очень, — согласилась я.
Может, я зря их взяла? Я с сомнением посмотрела на детей. Настя еще ладно. Будет сидеть, терпеть. А вот Никитос… Ну как он высидит целый вечер на концерте классической музыки? В программе есть произведения латиноамериканских композиторов, это будет повеселее, но все остальное…
— Мам? — Никитос вдруг встревоженно посмотрел на меня. — Ты нас не бросишь?
Я даже засмеялась.
— Никит, да ты что? Что ты говоришь? Как я вас брошу? Куда?
— На помойку, — ответил Никитос. — Мне сон такой сегодня страшный приснился. Ты в очень красивом платье отнесла меня в пакете на помойку и еще суп на меня вылила, помнишь, такой невкусный, я его есть не стал, рыбный… Настя за тобой побежала, а ты сказала: «Брысь!» И Настька ко мне на помойку пришла, и плакала, и плакала. А ты улетела на вертолете с каким-то грузином. Он выстрелил в воздух, и все тоже стали стрелять, все террористы… И вы полетели…
Я обняла Никитоса.
— Я никуда без тебя не полечу, ни с грузином, ни с…
Настя внимательно меня слушала.
— Ты хочешь куда-то улететь, да, мам? На вертолете?
Как назвать этот процесс? Знать они ничего не могут.
Я сама ничего не знаю. Ни с кем ни о чем не говорю. Один раз говорила тогда с Андрюшей, но дети ничего не слышали. А вот откуда это — сны, тревоги? Витает что-то вокруг нас? А что? Мои мысли витают? Образы? Дети их считывают, не понимают, тревожатся? Конечно, иначе никак не объяснишь.
Билеты, которые я нашла вчера в почтовом ящике, оказались очень хорошие — на пятый ряд партера.
— Ух ты, какие стулья… — протянул Никитос. — Можно вот так прямо откинуться…
— Да, красиво, правда, мам? — Настька оглядывалась по сторонам.
Или я забыла зал Чайковского (не была здесь сто лет, с рождения детей, наверное), или сделали очень красивый ремонт. Мягко льющийся из-под порталов свет, удивительно правильное сочетание молочно-белого и теплого глубокого синего цвета. Понятно, что синий цвет в палитре холодный. Но когда смотришь на темно-голубое, лазурное небо в середине июля — разве становится холодно? Или на небо закатное, перед тем как должна упасть темнота, тоже летом. Человеческих слов не хватает, чтобы описать это ощущение, этот оттенок.
Дети оглядывались, восхищались, переговаривались. Приличный Никитос в пиджачке и с бабочкой, которую мы однажды покупали для его выступления в школе, выглядел просто пай-мальчиком. Настя отказалась зачесывать ему хохолок, и он вдруг стал милым, даже хорошеньким голубоглазым ребенком, в белой рубашечке, аккуратный, смышленый на вид… Настя же вообще была красавицей в нежно-лимонном платьице в стиле «принцессы», которое я дарила ей к Новому году. Хорошие, милые дети. Вот бы еще высидели концерт…
Я тем временем открыла программку. Собственно, я и так уже все знала. Да, здорово. Можно было бы рассказать соседям: «А вы представляете, люди… Да-да, именно он…» Рассказать, например, вон той горделивой даме в песцовой накидке и с красивой прической. Интересно, сколько нужно делать такое сложное гнездо из кос — своих, несвоих… Я с сомнением поправила волосы. Если эта дама выглядит на твердую пятерку, на сколько выгляжу я? На три с двумя минусами? Я одернула саму себя. Кому это нужно? И вообще почему в голову лезет такая ересь? Я стала внимательно читать программку. Хорошо, что хоть почти всех композиторов я знаю. Некоторых даже люблю. Не такая дремучая, как мой маленький Никитос.
Никитос же сидел притихший, не бесился, чем меня даже настораживал. Бережет себя для концерта?
— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросила я.
— Да, — односложно ответил Никитос, продолжая внимательно рассматривать зал, людей.
Может быть, я чего-то не знаю о своих детях? Может, надо давать им больше возможностей, показывать больше? Чтобы им было легче себя найти? Понять, что им ближе? Я вот считаю Никитоса обормотом, в музыкальную школу отдала только Настю. А может быть, его энергию направить на музыку, пусть на ударные инструменты?
— Мам, мам, смотри… — заволновался Никитос. — Идут, идут…
На сцену потянулись музыканты, в черных фраках, подтянутые, красивые, несколько женщин-скрипачек — в длинных платьях. А вот и он. Никитос ничего не понял, а Настька раз посмотрела на него — на меня, два, а потом, взяв меня горячими ладошками за запястье, прошептала:
— Мам, смотри, это же наш «мастер», разведчик…
— Да, — кивнула я. — Это он нас пригласил.
— О-он?
— Ну да.
— А что он будет здесь чинить?
— Вот мы сейчас и посмотрим. Думаю, наводить порядок в мировой гармонии, во вселенной звуков. Смотри.
Настька кивнула, а Никитос сидел, зачарованный, и смотрел, как Андрис взмахнул дирижерской палочкой, как замерли на секунду все — и зрители, и музыканты, — как потом полилась музыка, чудесная, красивая, мелодичная, совсем не скучная. Я выдохнула про себя — ну ладно, это прослушают. Дети прослушали первое произведение, и второе, и третье… Программа была подобрана таким образом, что нам не давали расслабляться. Чайковский, Сен-Санс, Глиэр, Вагнер, Шопен… Все такие разные. Пьеса то бурная, то нежно-элегическая, то щемящая.
Я сначала держала как будто невзначай Никитоса за руку, чтобы он не стал вскакивать, что-то громко комментировать. Но он как будто и не собирался. Так и сидел, затаив дыхание, только отнял свою руку и сел поудобнее.
Не сразу я заметила мальчика лет двенадцати, который сидел с другой стороны от Никитоса. Светлый, коротко стриженный, с выразительными серыми глазами чуть навыкате, самую малость, как будто удивленными. Никитос поглядывал на мальчика, который сидел и спокойно слушал. Не терпел, не возился, не спал, не играл в телефон, не вздыхал. Рядом с мальчиком был проход. Он пришел на концерт один?
К концу первого отделения меня посетила весьма странная мысль. Я уже спокойно слушала музыку, поняла, что с большой степенью вероятности от Никитоса беды ждать не стоит. И вдруг как будто чья-то чужая, посторонняя, непонятно откуда взявшаяся мысль меня… нет, не осенила. Просто секунду назад я даже не думала ни о чем таком. А сейчас отчего-то знала — этот мальчик, сидящий рядом с Никитосом и чем-то напоминающий его самого, только подросшего, имеет какое-то отношение к Андрису. Какое? Чудесное знание не пришло. А голова подсказала самое простое и очевидное — сын.
В антракте он встал, оказался совсем невысоким, лишь ненамного выше, чем быстро растущий Никитос. На мгновение я встретилась с ним взглядом. Ну да. Почти точно. Удивительно. Почему нет? А где тогда… Я остановила свой собственный вопрос. Не лежал бы у меня в ящике билет и не сидел бы рядом с нами этот мальчик, спокойно, один, как будто он привык к этому (если, конечно, я ничего не придумываю), если бы все в порядке было с женой. Ой, как мне странны эти мысли. Как бы я не хотела примеривать на себя чужие беды, участвовать так или иначе в чьих-то семейных драмах. «А если драмы давно позади?» — подсказал мне опять чей-то голос. Возможно, это просто некая мудрая часть меня, которая обычно разговаривает со мной не словами, а императивами на уровне ощущений: «почему-то не хочется», «отчего-то неприятно», «лучше сделать так, не знаю почему, но лучше».
Мальчик спокойно посмотрел на меня, я улыбнулась. Он, ничуть не удивившись, улыбнулся в ответ. Уже хорошо.
Никитос тоже посмотрел на незнакомца.
— Тебе понравилось? — спросила я мальчика, но ответил Никитос, искренне и горячо:
— Очень, мам! Я, наверно, тоже буду музыкантом!
Настька погладила Никитоса по плечу. Снисходительно? Нет, просто любя.
— Да, мам, зря Никитос не ходит со мной в музыкальную школу!
— Пойдет со следующего года. Позанимаемся летом, сразу во второй класс, чтобы вы вместе учились.
— Да?! — Мои близняшки аж подпрыгнули вместе.
Почему я раньше об этом не думала? Потому что думала неверно. И думала о чем-то другом.
Мальчик дружелюбно на нас смотрел, слушал и никуда не отходил.
— Мой папа дирижировал оркестром, — сказал он, просто и с привычной гордостью.
— Я знаю. Точнее, догадалась, — сказала я. — Ты чем-то на него похож.
— Я тоже Левицкий, — сказал мальчик. — Только не Андрис, а Анжей.
— Андрей? — переспросил Никитос.
