Вечер был просто великолепный. Ни ветерка, ясное небо над площадью Маяковского. Одно из моих любимых мест в Москве. Настька держала меня за руку, Никитос с Анжеем чуть отстали. Я решила для себя, что дождусь Андриса. Поблагодарю его. Ну и… вообще. Как-то странно было бы уйти просто так. Анжей не пошел за кулисы, сказал, что встретит отца на улице.
— Он знает, что ты будешь ждать его здесь? — спросила я, повинуясь некоему непонятному пока мне импульсу.
— Наверное, — по-детски ответил Анжей. — Я позвоню ему. Пап! Я здесь! Жду тебя!
Я порадовалась, услышав, что они говорят между собой на русском. Потому что акцент у Анжея был довольно сильный. Совершенно иная мелодика речи. Русский язык, да не русский. Андрис говорил с тем же акцентом, но менее слышным.
Интересно, понял Андрис, где ждет его Анжей? Мальчик сказал просто «здесь». Ну ладно. Из зала Чайковского, кажется, другого выхода нет.
Мы постояли, с удовольствием дыша свежим воздухом. Машин было по-прежнему много, но я как-то не чувствовала загазованности. Потому что вообще ничего не чувствовала, кроме счастья. Бывают такие редкие мгновения в жизни.
Минут через десять показался Андрис, очень красивый, в легкой рубашке, светлом пиджаке. Красивый, нездешний, необыкновенный.
— Пап! — крикнул Анжей. Сказал Никитосу: — Пока! — обернулся на нас с Настькой, улыбнулся и побежал к отцу.
Андрис приобнял сына, они вместе пошли к темно-синей машине, припаркованной чуть поодаль. У машины стояла молодая женщина, пониже меня ростом, наверное, не знаю. Не об этом речь. Женщина с нежным лицом, светло-пепельными пышными волосами, накрученными мелко-мелко, вьющимися легкой шапочкой вокруг лица. Шапочкой, ветерком, сквознячком… Андрис подошел к ней, обнял ее, поцеловал, на мгновение окунувшись лицом в ее волосы. Светло-пепельные, так настойчиво кудрявые, такие легкие, такие манящие. Женщина прильнула к Андрису, похлопала по плечу Анжея, они сели в машину и уехали. Показалось мне, или Андрис обернулся, как будто ища кого-то глазами? Показалось.
— Пошли? — обернулась я к близнецам.
— Мам… Ты плачешь? — Настька стала встревоженно всматриваться в мое лицо.
— Я? Настюня, ты когда видела меня плачущей? Все свои слезы я выплакала до вашего рождения. Как вы родились, только смеюсь.
— А это не слезы? — Настька попыталась дотянуться до моей щеки.
— Нет, это вода. Вода. Дождь.
Никитос удивленно посмотрел в небо.
— Мам, нет дождя…
— Нет? — удивилась я. — А что же тогда у меня по лицу течет, действительно? Ангелы плачут, наверное. Им музыка очень понравилась.
— Мам, ангелов нет, — серьезно сказала мне Настька и взяла меня за руку. — Пошли к метро. У меня ноги замерзли.
Не думаю, что в такой теплый майский вечер могло что-то замерзнуть. Кроме моей души, конечно. В метро я покрепче обняла и прижала к себе двух близнецов. Вот и восстановилась нормальная — не волшебная! — гармония в моей душе и жизни. В моей душе и жизни есть то, что есть. В сумасшедшие подарки судьбы в виде лауреата международных конкурсов, государственных премий Латвии, почетного члена Швейцарской академии музыки, Президента парижского общества «Музыка и мир», главного дирижера Латышского государственного оркестра Андриса Левицкого, похожего на резидента советской разведки из фильмов 70-х годов, я никогда не верила и зря поверила сейчас. Этого не могло быть, потому что этого не может быть никогда. Потому что мне и так хорошо.
— Мам, не надо плакать, ну что ты? У тебя что-то болит?
— Дочка… Я не плачу! Я ведь сказала — это всё от музыки. У нас у каждого есть ангел, который нас оберегает, насколько у него хватает сил. Он всегда где-то рядом…
— Но ведь это не он приходит и встает у кровати, когда человек умирает?
— Насть… Ты где это взяла?
— Вчера читала, в сказке. Женщина увидела ангела, он ей сказал, что он за ней пришел… И она умерла на утро.
— Покажешь мне сказку. Кто тебе купил эту книжку?
— Ты…
— Хорошо. Ладно. Нет, это не тот ангел. С нами всю жизнь ангел хороший, светлый. Он то беды отгоняет, то плачет вместе с нами, вместо нас…
Никитос серьезно меня слушал. А Настя неожиданно горько улыбнулась и сказала:
— Нет, мам, я не верю.
— Почему, Настюня, ты что?
— Нет, не верю. Я не чувствую никакого ангела. Они бывают только в сказках.
— Но ты пойми, сказки это не просто так…
— Нет.
Ничего себе. Я даже плакать расхотела. Убеждать ее? Не уверена, стоит ли. Есть люди — атеисты по рождению. Вот не чувствуют они высших сил, рождены, чтобы жить и бороться с обстоятельствами в одиночку, без поддержки извне. Не верят и не хотят верить. Ребенка можно воспитать в вере в Бога. А можно не настаивать. Мне казалось, что у моих детей естественно, само собой сложится то же отношение, что и у меня. Почти точно знаю, что Он есть. Очень люблю спорить, сомневаться, но с Ним же. Ему же высказывать свои сомнения в Его существовании. Это моя вера, моя правда. А вот у Настьки, возможно, будет другая. Можно привить нравственные законы христианства. Но заставить верить, если в душе и в уме веры нет, сложнее или вообще невозможно. «Помоги мне в Тебя поверить!» — обычно прошу я, приходя в церковь. Но я хочу верить и часто не могу. А вот моя дочка, маленькая, нежная, совершенно не самоуверенная — не хочет. Хочет быть одна в жестоком, несправедливом, непонятном мире, где часто не на что опереться, где некому сказать: «Мне плохо! Так не должно быть!» Возможно, Настька когда-нибудь придет к вере от отчаяния, как приходит большинство. Но пусть лучше она не знает отчаяния и горя. И не верит в Бога. Верит в себя.
Когда мы пришли домой, конечно же, позвонил Андрюшка. По неподвластным человеческому разуму квантовым законам распространения информации в мировом эфире, в который современные физики верят так же, как верили средневековые алхимики, он чувствует мои беды на любом расстоянии. Так иногда чувствует мать. А иногда не чувствует. Андрюшка не заменял мне родителей, они умерли, когда мне было двадцать два года. Но необъяснимо ощущает меня.
— Анюта? Как дела?
— Все просто отлично, Андрюша.
— Были на концерте?
— Были, очень понравилось. Особенно Никитосу. Мы решили, что он пойдет в следующем году в музыкальную школу. Я с ним летом позанимаюсь. У меня же отпуск очень большой в школе. Если я не уволюсь. Если уволюсь, то вообще — все лето отдыхаю, перевожу с немецкого на русский, пишу поэму про школу.
— Анюта, подожди, подожди… Что ты так нервничаешь?
— Я? — Я засмеялась. — Да ты что! Все отлично, концерт прекрасный, май — самый светлый месяц в году, самый оптимистичный. Завтра день рождения у мамы, надо поехать на кладбище, ты помнишь?
— Помню, — вздохнул Андрюшка. — Ну что случилось? Что там со школой? Хотя это ладно… Потом расскажешь. Ты устала просто. А как Андрис?
— Просто необыкновенный! Ты даже себе не представляешь! Бриллиант! Лауреат, красавец!
— Так, я понял, — сказал Андрюшка. — Я тебе перезвоню.
— Андрюша. Послушай меня. Ты никуда не перезвонишь. В смысле, мне ты звони, сколько хочешь. Но эта очень странная история закончилась час назад. И я никогда — слышишь? — никогда больше не хочу слышать этого имени. Всё. Прости, я тебя очень люблю. Нам завтра в школу. Спасибо тебе за всё, я знаю, ты хотел, как лучше.
— Анюта… Ну хорошо. Расскажешь, если настроение будет. Всё, так всё. Я тебя тоже люблю. Чмокни от меня близнецов.
— Да.
Потому что не надо придумывать себе химеры. Потому что не бывает любви в сорок два с половиной года. Потому что все, кто хотели меня любить, остались там, за порогом молодости. Потому что это все неправда. Потому что есть законы природы. Молодым искать и любить. Взрослым — растить детей и понимать мир. Всё, потом умирать. Другого нет и не будет. Если у меня всё так вышло в жизни, оно не исправится в сорок два года. Пора очарования и влюбленности — там. Где мне было двадцать пять лет. А я — здесь. Здесь у меня другие заботы. Всё очень определённо в этом мире. Кто бы это ни придумал. Я не знаю, что такое Бог. Я не знаю, что такое законы Природы, потому что я не знаю, что такое Природа, что такое Вселенная. И никто толком не знает. Но я знаю, что мне бывает очень больно, очень плохо из-за этих законов.
Бывает, но редко. Чаще бывает хорошо. Надо побыстрее забыть эту ухмылку моей судьбы и жить дальше.
— Спать! — крикнула я веселящимся близнецам. — И пусть вам приснятся ангелы со скрипками!
— И с альтами? — высунул лохматую голову из шкафа Никитос. — Нет ни одной пижамы. Что делать?
— Возьми мою, — Настька протянула ему пижамку. — Она с медвежатами, для мальчика подходит.
— Ага, — согласился Никитос. — Мне звук альта очень понравился.
— Никитос, ну как ты в оркестре мог услышать альт! Дедушка твой, кстати, мой папа, играл на альте, ты знаешь?
