— И умеет приспосабливаться, — добавила я. — К любому. Динозавры и мамонты, видимо, не сумели приспособиться к резким переменам. А человек сумел.
— Почему вы с нами об этом сегодня говорите? — спросила Катя и пихнула свою подружку Светку, которая смеялась и перешептывалась с Тоней.
— Потому что удивляюсь, как быстро вы приспособились к электронному журналу, как поняли уязвимость этой системы, как знаете, что не мы на вас давим оценками, а вы нас пугаете теперь своими двойками. Но вы несколько преувеличиваете. Меня просто поругают, если у меня в седьмом классе не будет ни одной пятерки по русскому, скажем, — я увидела Катин встревоженный взгляд, — это гипотеза, допущение. А вот некоторым из вас родители, как я знаю, ставят условия — не купят новый телефон или планшет, куда-то не пошлют отдыхать, если по русскому или математике вас аттестуют на тройку.
«Надо учителей рублем бить за двойки!» — высказался недавно на уроке, нагло улыбаясь, Миша Овечкин. И правда, удивительно — как это наше новое государство бухгалтеров и лавочников не додумалось до такой простой капиталистической истины, поверхностной, но вполне в духе примитивной политэкономии, по которой пытаются выстраивать сейчас все вертикали и горизонтали в «новой России». Бей учителей рублем за оценки учеников, будет лучше успеваемость. По крайней мере для отчетов, для сравнения школ, для ранжирования по показателям и рейтингам а-ля великая Америка, столь популярным сейчас.
Хорошо, что из моего седьмого «А» до циничных крайностей Овечкина еще никто не дорос. Дети слушали, сопели, Будковский что-то напевал, но тоже слушал.
— Мне очень жаль вас и обидно за предмет, что приходится принуждать розгами. Но чаще всего выхода нет.
— Мы будем читать про весну? — спросила Лиза. — Я нашла стихотворение.
— Уважаемые пассажиры! — проорал Будковский. — Уступайте место инвалидам на голову и беременным!
— Ты идиот! — оттолкнула его Лиза.
— Что, ты уже не беременная? — притворно удивился Будковский.
Лиза огляделась. Я поняла, что она не знает, как быть и что сказать.
— Семен, — я подошла к мальчику и положила руку ему на плечо, — успокойся. У нас пока нет в классе беременных. И слава богу.
— Нет, так будут! — проверещал кто-то, мне показалось, Вова Пищалин. Но смелости высунуть голову не хватило. Вот и хорошо.
— Штаны научитесь сначала застегивать, взрослые! — попросила я. — Так, ну давай, Лиза, читай.
Лиза нашла странное стихотворение, из тех, что выкладывают в Сеть самодеятельные поэты. Я знаю, что среди них есть талантливые люди, и издательства сейчас даже ищут таким образом новых авторов. Но это стихотворение было написано от лица самоубийцы, девушки, которая покончила с собой весной и теперь смотрит с небес на своего возлюбленного, гуляющего прекрасным апрельским вечером с другой.
— «Ты не знал, как мне больно, как трепещет моя голова…» — читала Лиза.
Те, кто слушал внимательно, начали смеяться. Лиза обиженно подняла глаза.
— Лиз, ну правда, — сказала я, — почему у нее голова-то трепещет? Как это? Мне трудно себе это представить…
— Вот так! — заржал Будковский, стал мотать головой и издавать смешные звуки. Кто-то из мальчиков кинулся ему подражать.
— Это она сама написала, — тихо объяснила мне Катя. — Сейчас обидится.
И правда, Лиза достала очки, которые практически не носит, надела их, осмотрела всех. Сняла очки, опять спрятала их куда-то, в какой-то потайной карман. Отвернулась. Плачет? Нет? Привлекает внимание? Как быть? Искреннее стихотворение о первой несчастной любви? Зачем тогда вслух его было читать? Может, объект любви в классе? Я внимательно смотрела на девочку и неожиданно поймала ее быстрый взгляд на Будковского. Ой нет, только не это. Лиза влюблена в оболтуса Будковского? Лиза, красивая, взросленькая, старше всех по возрасту и женскому развитию, активно интересующаяся мальчиками, мужчинами, кокетливая, фантазерка, со странными, часто плохо поддающимися обычной логике фантазиями, влюблена в хама Сеню? Рослого, спортивного, откормленного, румяного, с кривоватыми, но белыми зубками, быстрым взглядом, от которого мне часто становится не по себе, вечным хохолком светлых волос в стиле Бибера, их сладкого кумира с томными очами и полуоткрытым ртом, поющего о любви самых молодых. В конце зимы в сердце у Лизы был Саша Ливнев, загадочный и полусонный, слегка бурятский мальчик, резко пошедший в рост с первыми солнечными днями, теперь — баламут и обормот Сеня…
— Так, ладно, кто еще какое стихотворение нашел?
Оказалось, это довольно веселое занятие — поскольку искали мы не в школьной библиотеке, а в мировой, она же по совместительству мировая помойка, недавно образовавшаяся и растущая со скоростью человеческого интеллекта. А скорость эта нелинейная, очень странная. Мы не сделаем некоторые операции так быстро, как компьютер, он управляется с ними проворнее в миллионы раз. Но зато компьютер и вовсе не может совершать некоторые сложнейшие операции, доступные человеческому мозгу. Потому что мы пока не поняли, как он, наш мозг, это делает, и, соответственно, не можем дать такой команды компьютеру. Страшноватый круг…
Так в мировой библиотеке-помойке оказалось столько всего — рядом, в одном ряду, и Тютчев, и Фет, и всякие разные иностранцы, переведенные, непереведенные — дети, учащие в нашем классе английский, французский, немецкий, худо-бедно читали на всех этих языках, но они нашли еще графоманские стихи, вроде того, что прочитала Лиза — я так и не была уверена, ее ли это стихотворение. Будковский, разумеется, нашел, будто знал где искать, стихотворение с матерной рифмой и попытался его прочесть.
— Минус сколько баллов, Анна Леонидовна? — спросила Неля.
— Минус шесть.
— Чё-о-о-о? — взъерепенился Будковский. — Нечестно.
— Меня радует, что ты апеллируешь такими категориями, Сеня. Значит, еще не все потеряно, будем бороться за пациента.
Погуляли мы во дворе весело, нашли дерево с почти распустившимися почками, Сеня полез ломать ветку, получил подзатыльник от Кати, но сдачи давать не стал. Стал бегать вокруг нее, улюлюкать. Я видела Сенин взгляд, ярко вспыхнувший румянец, да я уже и раньше обращала внимание на его постоянные задирки к Кате. Вот как всё объясняется! Сеня явно нравится Лизе — я не могла спутать этот взгляд, а Сене, обормоту и оболтусу, безбашенному матерщиннику, нравится правильная, смелая, красивая, недоступная Катя Бельская? Вот чудеса природы какие.
Я купила необыкновенно красивый букет для Розы. Разноцветных роз набрать не удалось, они слишком отличались по размеру и форме цветка. Но я нашла розы совершенно удивительного оттенка, ярко-оранжевые, с зелеными и малиновыми прожилками, огромными цветками и темно-зелеными глянцевыми листочками. Толя Щербаков принес подарочную карточку в «Л'Этуаль», и мы подошли вместе поздравить Розу. Она вопросительно и очень выразительно подняла брови, оглядывая нашу пару.
— Вот так, значит? — сказала она. — Ну и ладно.
— На тебя букет похож, — улыбнулась я, как-то чувствуя, что мои слова не попадают в Розу, не стала она смотреть и букет.
— Ага, — кивнула Роза. — Спасибо. Завалили меня цветами. Не знаю, куда ставить. Тащат, тащат…
— Расти большая и умная, — сказала я, потому что не знала, что еще сказать.
— А так я глупая. Идиотка, — ответила Роза. — Ладно! — Она махнула букетом и пошла прочь, опустив его цветками вниз.
— Что с ней, не знаешь? — спросила я Толю.
Он пожал плечами:
— Да устала, наверно. Пойдем, что-нибудь съедим…
Я ела бутерброд, слушала, как Хрюшка взахлеб рассказывает то ли анекдот, то ли не анекдот про то, как разговаривали Путин с Обамой. Если это анекдот, то не смешной, а если правда, то кто мог поделиться ею с Хрюшкой? Интернет? Который собирает сплетни, глупости, как огромное, неуправляемое, сарафанное радио… Толик куда-то растворился. Роза смеялась вдалеке, я решила подойти ближе к имениннице. Завидев меня, она решительно вытерла рот и махнула мне рукой:
— Пойдем к окну, там народу поменьше!
— Да я, наоборот, сюда подошла, чтобы тост сказать или послушать, кто что желает…
— Ты уже все сказала, Аня, что могла.
— Роза? Что случилось? Сегодня же у тебя праздник, что такое?
— Конечно, праздник, и лучше всех меня поздравила ты!
Понятно было, что Роза имела в виду не мой королевский букет, похожий на нее саму, и не карточку в косметический магазин.
— Мне передали, ты придумала мне очень обидное прозвище.
Я посмотрела на Розу. Я знаю, кто мог ей это «передать». Только один человек. Зачем только?
— Аня, как ты меня назвала? — Роза стояла передо мной стеной. Ни обойти, ни отвести глаз. Мощная, высокоэнергетическая, живая стена.
— Тебе же передали…
