Я не сразу понял, кого она имеет в виду.
– Что-что? – растерянно переспросил я.
– Не могу представить себя на месте Робинзона, – пояснила она.
– А-а-а…
– Только что он спокойненько плыл на корабле и, как говорится, в ус не дул, и вдруг р-раз! – корабль идет ко дну, а его швыряет волнами, а потом выбрасывает на необитаемый остров. Бр-р!.. – Она крепче обхватила себя руками за плечи.
Я поднялся с бочонка и поставил его у стены под полку, давая таким образом сигнал к окончанию разговора. Не знаю, почему эти слова вдруг сорвались у меня с языка – должно быть, потому, что у меня было достаточно времени, чтобы об этом подумать, а может, потому, что я начал вспоминать. Как бы то ни было, я сказал:
– Знаешь что, Синди…
– Что? – Она посмотрела на меня – в первый раз за последние двадцать с лишним минут.
– Мы все потерпели крушение, все сидим на пустынном берегу и не знаем, что с нами будет. – Я сделал несколько шагов по направлению к слипу для лодок на краю причала. Засунув руки в карманы, я обернулся и встретился с Синди взглядом.
– Да, – повторил я, – однажды мы просыпаемся на берегу совершенно одни: наши волосы в песке, глаза разъедает соль, на губах – горькая морская пена, и крабы уже пробуют отщипнуть кусочек от наших рук и ног… – Я слегка приподнял голову и стал смотреть туда, где в сетке гамака, слегка раскачиваемого ветром, темнела худенькая фигурка девочки. – И, нравится тебе это или нет, именно в этот момент мы начинаем понимать, как сильно нам нужен Пятница – нужен хоть кто-то, кто придет и спасет нас с этого острова, потому что мы не знаем языка островитян и не можем прочесть письмо, найденное в бутылке, которую выбросило на берег вместе с нами.
Я сделал несколько шагов вдоль причала и опустился на доски, свесив ноги в воду. Прошло несколько секунд, а может, геологических эпох, и Синди села рядом со мной – так близко, что наши плечи и колени соприкоснулись. Это было совершенно недвусмысленное и явное вторжение в мое личное пространство, но я никак не реагировал, возможно, потому, что сейчас, пусть на очень короткое время, это пространство стало для нас общим. Оно стало нашим, а не только моим или только ее; кроме того, это ее прикосновение было по-дружески теплым, сочувственным, ничуть не агрессивным.
И это пугало меня едва ли не больше всего.
Мы долго сидели так и молчали. Синди украдкой вытерла мокрые, покрасневшие глаза и смотрела только на воду, в зеленоватой толще которой виднелись наши ноги – искаженные, неестественно бледные и словно распухшие. Тенью промелькнула уклейка, которую преследовала пара довольно крупных окуней.
– Тебя и этому научила твоя жена? – тихо спросила Синди.
– Нет, – ответил я, качая головой. – Ее смерть.
В пятницу утром я встал очень рано, чтобы вместе с Чарли выйти на воду еще до рассвета. Ройеру я отправил голосовое сообщение, в котором предупреждал, в котором часу планирую быть в больнице. Кроме этого я добавил еще несколько слов. Две просьбы, если точнее.
Во-первых, я просил, чтобы для исследования Ройер выбрал помещение поближе к выходу, а не на этаже, где размещалась взрослая кардиология. Лучше всего, как мне казалось, подошло бы для этого детское отделение, где стены были выкрашены веселыми, яркими красками и расписаны цветами и персонажами из мультфильмов. Подобная обстановка должна была ослабить стресс, который испытывала Энни, что в данном случае было бы весьма кстати.
Детское отделение подходило мне еще по одной причине, но, стремясь свести к минимуму возможность нежелательных встреч, я решил особо просить Ройера, чтобы для проведения исследования он выбрал медсестер, которые не знали бы меня в лицо. Его собственный штат – который когда-то был нашим общим – за последние пять лет почти не изменился, и, копаясь в его файлах, я встретил немало знакомых фамилий. Не было никаких сомнений, что эти люди, конечно же, сразу узнают меня, несмотря на мою бороду, длинные волосы и изможденный вид. В конце концов, узнала же меня Ширли!.. Я, однако, вовсе не был готов к общению с прежними товарищами и коллегами, поэтому предпочитал не встречаться с ними вовсе. Мне казалось, Ройер поймет меня правильно.
Наконец, я просил Ройера перед исследованием навести справки в бухгалтерии. В чем дело, он должен был узнать, когда получит оттуда ответ.
За Энни и Синди я заехал, когда только-только начинало светать. Бо́льшую часть пути до Атланты они проспали – Синди на переднем сиденье, девочка – на заднем. Уже на окраине города я ненадолго остановился у «Старбакса», чтобы взять себе кофе латте. Должно быть, Синди разбудила моя возня; она подняла голову и, увидев меня у прилавка, показала в окошко два растопыренных пальца. Я переменил заказ и взял два кофе.
Ройер сам вышел на больничную парковку, чтобы нас встретить. Улыбаясь, он слегка опирался на кресло-каталку, в котором сидели три мягкие игрушки – Винни-Пух, Тигра и Иа-Иа. Выбравшись из машины, Энни первым делом обняла Ройера, и это сразу напомнило мне, что мой коллега был живым воплощением того, как большинство людей представляет себе идеального врача.
Сжимая в руках сумочку, Синди представила меня Ройеру. Мы пожали друг другу руки, причем моя ладонь буквально утонула в его лапище, и обменялись несколькими приветственными фразами в формальном ключе. Затем Ройер провел нас через служебный вход к лифту, который и доставил нас в детское отделение с его разрисованными бабочками и цветами стенами и коридором, похожим на дорогу, вымощенную желтым кирпичом. Здешняя обстановка почти не напоминала больничную, и Энни заметно приободрилась.
Коридор привел нас в большую светлую комнату, расположенную в его дальнем конце. Мне она показалась очень уютной: помимо специальной больничной кровати здесь стояли диван, кресло и телевизор с видеомагнитофоном. Окна – их было два – выходили на северо-западную окраину Атланты, а стены были разрисованы под домик Винни на Пуховой опушке.
В комнате Энни мигом скакнула на диван и что-то схватила.
– Смотри-ка! – воскликнула она, показывая это «что-то» Синди. – Наш пульт от телика тоже здесь!
Синди смущенно посмотрела на нас и слегка пожала плечами.
– Простые радости жизни, – проговорила она извиняющимся тоном.
Пока Энни смотрела мультики, Ройер отозвал Синди к дверям и прошептал достаточно громко, чтобы я тоже мог его слышать:
– Сейчас придет сестра, она поставит капельницу и снимет основные жизненные показатели. Я вернусь минут через тридцать и добавлю в капельницу снотворное.
Синди нервным жестом обхватила себя за плечи, и теперь слегка потирала их ладонями.
– Исследование займет минут пятнадцать, не больше, – продолжал Ройер. – Ну а потом… потом пусть Энни спит, пока не закончится действие наркоза, да и после этого я не рекомендовал бы ей сразу вставать. До вечера пусть поваляется перед телевизором, а там будет видно. Думаю, все будет нормально и вы сможете спокойно уехать домой. – Он положил ладонь на плечо Синди и добавил: – Не беспокойтесь, все будет хорошо. Побудьте пока здесь.
Синди кивнула в ответ и набросила на себя потрепанный свитер, который держала в руках с тех пор, как вышла из машины.
Я тем временем устроился в кресле и, схватив какой-то журнал, уткнулся в него носом. Я попытался придать своему лицу туповатое выражение, да и очки я не снимал, пока не убедился, что медсестру, явившуюся ставить Энни капельницу, я никогда раньше не видел. В комнату заходили и другие медсестры, одетые в голубые и розовые халаты, на которых были изображены смеющиеся мордашки клоунов, и яркие пластиковые бахилы. Каждая из них старалась сказать Энни хотя бы несколько слов, и хотя на меня они внимания не обращали, я невольно нервничал, когда сестры и нянечки слишком задерживались в комнате. Нервничала ли Энни, я сказать не могу – даже если ей и было страшновато, она успешно это скрывала. Сестры переодели ее в ночную рубашку, помогли надеть большие красные тапочки, протерли спиртом кожу на руке.
Когда игла капельницы вонзилась ей в вену, Энни слегка поморщилась, и по ее щеке скатилась одинокая слеза. Синди, крепко прикусив губу, вытерла ее платком и, сев на кровать с другой стороны, взяла девочку за руку. Я в это время стоял у дальней стены и крепко прижимался спиной к подоконнику, боясь, что не выдержу и начну вести себя как тот человек, которым я был когда-то.
Чтобы обеспечить достаточное количество жидкости в организме, Энни через капельницу вливали физраствор. Ей принесли чашку колотого фруктового льда, который велели жевать. Ко льду Энни не притронулась, продолжая поверх наших голов смотреть телевизор, укрепленный довольно высоко на стене. Минут через десять она неожиданно выключила телевизор, потом не глядя нажала на боковинке кровати кнопку, автоматически поднимавшую изголовье. Приняв полусидячее положение, Энни посмотрела на меня.
