А потому что с последним моим оплотом, этим самым работягой-будильником, приключилось та-а-кое, пардон, товарищи, дельце, вылито похожее иль на фильм "Романс о влюбленных", или просто на какой-либо короткий романс композитора Глинки, исполняемый по первой программе радиовещания бархатным певцом и роялем.
Потому что пришла с морозу моя подруга Ветта-Светлячок, вся раскрасневшаяся от ядреного сибирского морозца. Вся раскрасневшись от ядреного сибирского морозца, лукаво, как волк, поблескивая озорными глубокими и необъятными, как наша Родина, карими глазками, эта раскрасневшаяся стерва заявила мне так:
— Я пришла тебе сказать, так будет честно, о том, что я выхожу замуж.
— И заявление ты уже подала? - спокойно поинтересовался я, сидя в это время на маленькой табуреточке во
всем нательном и в шерстяных носках.
— Подала, - смело ответила девушка.
— А скажи, дорогая, - продолжал любопытствовать я, - наш "женишок" знает, где ты в настоящий момент
находишься, или мне пойти ему позвонить, чтобы он прилетел сюда на крыльях своей любви и свой порченый товар окончательно и начисто забрал, и любуясь, и страдая, и млея, как тот самый Ленский, который в конце концов получил, может быть, и незаслуженную, но самую настоящую пулю в свой пылающий от любви лобешник?
От таких моих горьких, но справедливых слов Ветта-Светлячок залилась натуральными слезами и разразилась глубокими нутряными всхлипами.
Но перед этим запустила в меня будильником. Довольно реактивно, а все-таки не попала.
Я тоже был очень взволнован и предложил Ветте успокоиться, обняв ее рукой за шею. Ветта всхлипывала, мы осыпали друг друга бесчисленными поцелуями и вскоре стали близки, нежны, как никогда. Мы гукали и щекотались, но когда я заявил, что нужно бы и нам в конце концов поговорить серьезно, Ветта грубо расхохоталась, резко отбросила мою проникающую руку, встала и начала быстро одеваться.
- Ты, конечно, можешь сказать, что я тебе не раз уже это говорил, - начал было я.
Но она, не допустив никакого худого слова в мой адрес, молча меня поцеловала на прощанье и ушла, хлопнув дверью, по-видимому, навсегда. Я это сразу понял, лишь как услышал, что у ней уже лежит заявление в ЗАГСе.
Понял. И понял еще, что остался я, беднячок, один-одинешенек на свете без Ветты, наедине с полностью отсутствующим временем.
Ой как муторно! Вот тебе и Ветта ушла, оплот мой в мохеровой косынке! Ветта-Светлячок, я, может, и плохо люблю тебя, но я тебя люблю ж таки, и других мне не надо, потому что все одинаковые. Вот и Ветта ушла, символ света, и телевизора у меня нет, потому что он - символ мещанства, и радио у меня отключили за неуплату, газету "Правда" я читать не могу, потому что у меня ее константум крадут из почтового ящика какие-то бессовестные маниаки. Ой как муторно! Ой как нехорошо!
А вечерело. Сам я живу на пятом этаже многоквартирного дома, со средним и переменным успехом занимаясь своей основной профессией - служением в лаборатории научной организации труда, которая якобы разрабатывает какие-то нормативы, а на самом деле, будь моя воля, так я бы ее начисто и навсегда прикрыл как опаснейший рассадник тунеядства и безразличия. Судите сами: будучи инженером, я получаю 120 рублей плюс 20% сибирского коэффициента и каждый день сильно мучаюсь, потому что делать мне на работе ровным счетом совершенно нечего, равно как и другим 69 сотрудникам, которые с озабоченным видом снуют по коридору либо тупо сидят за полированными столами. Землю мы не пашем, хлеба не сеем, а только научно пытаемся организовать то, что сами делать не умеем. Я просто даже удивляюсь, как это государство мирится с существованием такого скопища прохиндеев, получающих ни за что получку, одним из которых являюсь я, потому что у меня нет мужества. Ой как муторно! Ой как нехорошо! И куда же эта идиотка закинула мой будильник?
Сильно раздосадованный подобными мыслями, я полез под кровать и с ужасом увидел, оттуда появившись, что никогда доселе я подобного странного времени не встречал, что будильник мой тоже сломан, как поломаны все остальные мои приборы и самая жизнь.
Ибо поднес я будильник и вижу - эх, граждане! Не совру! - и вижу, что все три стрелки изгибаются волнисто!
Волнисто! Вы представляете? Это - как рябь в российском пруду, где около купальни гимназист вздыхает, ожидая свою Олю, которая в белом, девушка с косой и восковым каким-либо личиком. Или как тощая веревочка играющего мальчика, который изображает из нее змейку среди городского песочка и ярко раскрашенных детских грибков. Или как... Да что тут сравнивать! Я всегда знал, что Ветта поэтическая натура, но чтобы такое? Чтобы так романтично зарулить будильник? Чтоб, стекла не разбив, заставить страдающей рукой волнисто изогнуться все три стрелки! Я стал еще больше уважать Ветту и, окончательно сильно по ней тоскуя, вдруг заплакал, окончательно поняв, что потерпел полное фиаско.
После чего и лег спать. Человеку, потерпевшему полное фиаско, нужно спать и не видеть снов, а по возможности и не просыпаться. Потому что, проснувшись, он должен по возможности в чем-нибудь участвовать, а человеку, потерпевшему фиаско, ни в чем участвовать и нельзя и не надо. Это я вам точно говорю на основе излагаемого моего горького опыта.
Да. Я лег спать. Но тут же и проснулся, ибо волнистый будильник вдруг зазвонил и пронзительно, и золото, и печально, хотя совсем не нужно было бы ему это делать. Я, например, его (простите за неловкую шутку), я, например, его об этом не просил.
И вот - началось. А потом все очень плохо кончилось, потому что - о Господи! - этот проклятый бывший будильник стал продолжать сам по себе звонить и звонитъ!!!
То ли это там у него ловко сместился механизм в сторону вечного двигателя, то ли еще что антинаучное, но я клянусь и не совру, чтоб мне не сойти с этого места, я клянусь, что лишь стоило мне задремать, как он тут же сразу - звонит, звонит и звонит.
Ну и что, по-вашему, нужно делать в такой кошмарной ситуации, когда человеку горько и требуется спать? Разбить часы молотком? Выпить седуксену? Ну, молотком - Это уж никак нельзя, и так хватает от меня шуму. А седуксен - зачем такой наркотик? От него всегда болит голова и слипаются веки, и ты плывешь утром, как жареный карась в густой сметане.
Вот так ноченька пришла! Я вертелся со стоном, и стонали пружины, и хрусталек со стеклом переговаривались в посудном шкафу, и кукушечка не кукукала, потому что - сломанная, зараза. И - эх ты, Веттка! Веттка-пад-ла! Всегда я знал, дорогая Ветточка, что когда-нибудь оно так и станет. Ветта встанет, встанет-устанет, возьмет и к какому-нибудь другому жулику уйдет. И никто не может понять, почему б мне ее не удержать, не поцеловать и законной женой в районном отделении ЗАГСа не назвать. Что мне мешает - время ли или что? Время ли или что? Время ли или что?
Ворочаясь со стоном, я ворчал со стоном и ворочался, и ворочался. И доворчался-доворочался, что и рассвет уж высветлил зимние мерзлые окошки, и в домах стали хлопать слышимые ставни. Люди шли что-то возводить, а я еще даже и не спал, слабенький!
Ну я тогда сильно стал бешеный и близкий к помутнению.
Время! Ненавистный сгусток дергающихся зубчатых колесиков, которые дергают и цепляют друг друга, и поддерживают, и крошат, и трут! И звон, звон! Этот звон!
Глядел я, глядел на это безобразие, слушал, слушал, а потом взял да и выкинул оставшееся время в форточку.
Но со временем шутки плохи!
Ибо непосредственно после процесса выбрасывания будильника в форточку снизу долетел убогий вопль раненого человека.
- Аи! Аи! Убили! - кричал человек.
И я высунулся в форточку и увидел такое, что тут же полетел по лестнице вниз кубарем.
Там, на белом снегу, стоял на карачках неизвестный человек, окрашивая головной кровью снег. Он держался за голову и кричал:
— Аи! Аи! Убили!
— Аи! Аи! Убили! - продолжал кричать человек. Хотя если бы его действительно убили, то он уже лежал бы в
снегу мертвый, а так - простая случилась вещь, круто упал на него серьезный будильник.
— Да кто ж тебя обидел, бедолагу?! - вскричал я, приближаясь.
— Не мрачнейте! Не мрачнейте! Только не мрачнейте! - кричал раненый, поднимаясь с карачек и зажимая
рану. - Я клянусь, что вы у меня не будете сидеть в тюрьме.
— Да мне и незачем сидеть, благороднейший бедолага! - снова вскричал я, совсем приблизившись к этому
хитро улыбающемуся человеку оборванной наружности и развязного поведения.
— Сам, дружок, прекрасно знаешь, что при соответствующей постановке вопроса будешь сидеть как миленький, - уперся человек.
Я приуныл.
— Да ты не отчаивайся, - утешил меня добрый человек. - Ничего плохого! Ты дай мне лучше побольше денег, я тогда пойду к врачу, и он мне за твой счет вставит в голову золотую пластину.
— А может, тебе лучше вставить пластину из крылатого металла алюминия? - осторожно осведомился я.
— Нет, мне нужна золотая, - уперся пострадавший.
