Впервые «Повесть о пустяках» была издана в Берлине в 1934 году. Нынешнее издание — труд, достойный уважения и упоминания. К сожалению, в комментариях А. А. Данилевского я обнаружил одну неточность. О Володарском там сказано: «…убит эсером Н. Сергеевым». Это — неверно. На процессе эсеров 1922 года руководитель Боевой группы эсеров Н. Семенов признал, что организовал покушение на Володарского и что теракт совершил рабочий Ф. Козлов, но, поскольку рабочего Ф. Козлова не нашли ни в 1919, ни в 1922 году, а сам Н. Семенов, в отличие от других подсудимых, после процесса отправился не в ссылку, а в санаторий, — позволительно усомниться в существовании террориста Ф. Козлова. Ну и, конечно, обидно читать такое, например, примечание: «Тютюнник — петлюровский атаман, бывший офицер». И всё? Атаман, в 1924 году вернувшийся на Украину, преподававший в Харьковской школе красных командиров, сыгравший самого себя в фильме «ПКП», в 1929 году расстрелянный, — о таком человеке такая справочка? Жаль.
Олег Ермаков. Свирель Вселенной. СПб., Издательство Ивана Лимбаха, 2001, 192 стр.
Олег Ермаков — настоящий медлительный прозаик, долго и много переделывающий свои книги. С самых первых своих афганских рассказов он настойчиво пишет об одном и том же — о противоестественности войны, насилия и унижения, о необходимости и недостижимости счастья и свободы. На фоне нынешней стилистической разухабистости и повсеместного бряцания оружием новый роман Ермакова поражает отважным традиционализмом и бескомпромиссным пацифизмом. В «Свирели Вселенной» дезертирство не уничтожает человеческое в человеке, но очеловечивает окружающий человека мир. «Тут к нему прилетела сова. Он услышал мягкий шум, поднял голову. Она сидела поблизости на ветке и в упор глядела на него. Бесцеремонно, по-хозяйски. Наглядевшись вдоволь, сова принялась озирать лагерь, вещи, палатку; она медленно поворачивала круглую лохматую голову и вперяла взгляд в ту или иную вещь. Вообще совы осторожные птицы, и поведение этой Меньшикова озадачило. Он даже не удержался и что-то сказал ей, когда она воззрилась на него. Сова выслушала». Человек, способный «поговорить» с совой или… с медведем (есть и такой эпизод в романе), разве не способен действием, бездействием, словом или молчанием «разговорить» армейского хулигана или армейское начальство? Это — одна из самых красивых, человечных и руссоистских книг среди появившихся в последнее время.
Аннет Вивьерка. Как я объяснила моей дочери, что такое Освенцим. Перевод с французского А. Миролюбовой. СПб., «Лимбус-Пресс», 2001, 80 стр.
Объяснить такого рода вещи и очень трудно, и очень легко. Перечислить и пересказать факты — это одно; несколько другое — объяснение и понимание готовности людей ко злу. Здесь начинается область того естественного лицемерия, без которого немыслима (по-моему) современная культура. Книга составлена из вопросов дочери-подростка, обращенных к матери, историку по образованию. Пафос всех вопросов: «Как могли люди опуститься до такого зверства?» В этом пафосе — некая (как ни страшно это написать) тактическая уловка: коль скоро подросток не может понять готовности уничтожать людей просто за то, что они — другие, то Освенцим и другие человекоубийственные факты XX века — катастрофические выбросы истории. Они — уникальны, они — исключения из правил. Однако чем дальше, тем больше удивление перед массовым зверством уходит в прошлое. Современный подросток вполне может понять и ненависть к другому — просто из-за того, что он другой, — и крайние формы проявления этой ненависти. Современность дает достаточно материала для понимания того, как тонок слой человечности в человеке. Поэтому я соглашаюсь с тактикой Аннет Вивьерки: писать о торжестве зла так, словно кто-то изумляется, словно кто-то не может поверить в возможность его будничной, педантичной, обыденной победы.
— 3
Максим Русси. Кровь на яблоке. Роман. Перевод с французского И. Панкратова. СПб., «Лимбус-Пресс», 2001, 200 стр.
Говорят, канадцу Максиму Русси — двадцать три года. В аннотации к его роману пишут, что он — круче Сорокина. У российских собственная гордость, но истина дороже. Максим Русси не круче Сорокина, а гаже. Монолог полубезумной пятнадцатилетней нимфоманки, готовящейся покончить с собой, сработан грамотно и безжалостно. Я даже не решусь написать, хорошая это или плохая книга. Она — чудовищная. Ненависть к человеческой плоти, к плотскому в человеке такова, что я начинаю сомневаться в молодости автора. Это писал много поживший жено- и человеконенавистник. Впрочем, всякий талант неизъясним. Талант не любви к человеку, видно, тоже способен на многое.
Александр Преображенский. Печать Сатаны. Роман. СПб., «Лимбус-Пресс», 2001, 262 стр.
Вот книга, которую не мешает прочесть всякому, кто заинтересуется фобиями и комплексами, из коих может произрасти победа зла. Некий англичанин, ненавистник России, похищает наших людей, вживляет им в мозг микрочипы, отшибает память, зомбирует и превращает в рабов на своем водочном заводе. Катастрофа неминуема: одна часть русского населения сопьется, другая — свихнется и загнется на непосильной работе по производству водочной отравы, но доблестные органы и самоотверженная любовь женщины по имени Маргарита («тридцать два года, ножка маленькая, подъем изящный, ягодицы тоже безукоризненные, довольно упругие, сорок четвертого размера») спасают Россию вообще и гениального скрипача в частности от дьявола в образе человека по прозванию «мистер Ричард».
Сергей Носов. Дайте мне обезьяну. Роман, рассказы, пьесы. М., «ОЛМА-Пресс», 2001, 320 стр.
Мне хватило романа. То есть это никакой не роман. Это — унылая дайджест-пародия на действительно великий политический роман, на «Всю королевскую рать» Р. П. Уоррена, или непомерно разбухший фельетон на заезженную тему: политиков делают их имиджмейкеры. Про это твердят так часто, что уже начинаешь сомневаться в правоте этой аксиомы. Главный герой фельетона — писатель, которого провинциальный имиджмейкер нанимает подзаработать на рекламе политика, пустой куклы, «обезьяны». Сам по себе политик — ничто. Его делает свита — те, кто пишет за него тексты и вырабатывает линию его поведения. В конце романа главный герой из кукловода превращается в куклу, становится политиком, «обезьяной», за что и получает тортом в рожу. Но язык! Матушки! «Теперь безотносительно Кати Тетюрин мог Риту хотеть, и это было по-честному». Чистая скороговорка: «Те… те… ти… тю… ту… те…» Срочно дайте автору — обезьяну!
Театральный дневник Григория Заславского
В Театре имени Гоголя, стоящем в некотором отдалении от столбовых дорог, на малой сцене идет спектакль, в котором играют два актера. А пьеса Дэвида Мэмета рассказывает как раз о двух актерах. Зазор между действующими лицами и исполнителями сведен к минимуму так, что можно вообразить, будто артисты играют самих себя, собственную свою жизнь за сценой, свой театральный быт.
Такая вот — во всех вроде бы отношениях — неглавная история. В программке, совсем одомашнивая сей сюжет, молодой режиссер Роман Пленкин, для которого «Жизнь в театре» — дипломная работа, написал посвящение Мастеру, своему учителю Леониду Хейфецу.
Старый актер Евгений Красницкий играет роль, которая так и называется — старый актер. Роль молодого актера досталась молодому актеру Ивану Шибанову. В общем, ту же историю при желании можно было бы «переделать» и под двух врачей, и под мастеровых. Актеры, впрочем, и выступают здесь как мастеровые, рассуждающие о своем мастерстве и ремесле.
Старый актер еще чувствует себя учителем, еще пытается чему-то научить молодого. Молодой, почувствовав первые приливы славы, вкус успеха, учиться уже ничему не желает, поскольку все, что нужно для успеха, кажется, приобрел.
Репризы, реплики-афоризмы соседствуют с очевидными банальностями. Помнится, в одном интервью Сергей Соловьев вспоминал, как, бывало, пережидал долгие монологи своих учителей, никак не желавших коротко и ясно выразить как будто простые свои мысли: говори, говори, хотя все и так понятно… И в этом, продолжает Соловьев, было что-то от отношения к больным, которым некоторые странности снисходительно прощают по причине близкого родства или давнего знакомства. И вот теперь знакомую снисходительность и выжидание он, по его словам, встречает в глазах своих учеников.
Все это есть в спектакле Романа Пленкина, в игре Евгения Красницкого и Ивана Шибанова.
Впрочем, такие спектакли обыкновенно ставят на старых актеров, известных, знаменитых в прошлом, предполагая вызвать публику на сентиментальные размышления, на слезы. Красницкий играет замечательно, и есть дополнительная несправедливость в том, что мы здесь не станем подробно останавливаться на деталях его тонкой, мудрой игры. Его личная актерская недосказанность, недовоплощенность пришлась как нельзя кстати и впору этой роли. Его герою еще есть что сказать, но его слова, как говорится, отапливают улицу, уже не нужны. Замечания вызывают раздражение, а само его мастерство и умение смотрятся давно вышедшими из моды, едва ли не хламом…
