Биргитта поднимает стакан и разглядывает на свет янтарную жидкость.
— Я и не пью, — отвечает она. — Просто пива взяла. И не нужно истерики.
Истерики? Маргарета, хмыкнув, открывает меню:
— Что ты будешь? Пиццу? Или еще что-нибудь?
Биргитта не отвечает, прикрыв глаза, она с наслаждением потягивает пиво длинными глотками.
— Лично я беру семгу. — Маргарета откладывает меню в сторону. — Семгу-гриль.
Биргитта почти опустошила стакан и слизывает пену с верхней губы.
— Семгу? Да блин, как-то жрать вроде не тянет...
Если она не съест чего-нибудь, то опьянеет, а если опьянеет, то тогда держись... Перед глазами у Маргареты встала картинка: вот она идет по Дроттнинггатан, пытаясь утихомирить горланящую и спотыкающуюся рядом с ней Биргитту. Нет уж, такого унижения она терпеть не станет. И, положив обе руки на стол, она откидывается назад и шипит сквозь зубы:
— Ты сейчас же поешь! Если не поешь, я не повезу тебя ни в какую Муталу, можешь добираться домой, как знаешь!
Биргитта сперва оторопела, но тут же затараторила:
— Черт, ну что ты дергаешься-то? Ясное дело, поем я, просто не люблю я семгу. Это что, запрещено?
Прихлебывая пиво, она принимается листать меню.
— Шницель? — спрашивает она. — Это то же самое, что бифштекс?
Маргарета закуривает, пальцы ее немного трясутся.
— Шницель — это прессованные мясные обрезки...
Она проглотила конец фразы — что это еда, которую делают для таких, как ты, те, кто презирает таких, как ты. Но Биргитта не слышит ни того, что она сказала, ни того, что подумала.
— Смотри-ка, картошка во фритюре под соусом «беарнез»... Вот зараза! Ладно, это я возьму. — Она снова наполняет свой стакан и улыбается поверх него. — Ты чертовски любезна, Магган! Всегда сделаешь по-своему!
Молчание. Маргарета смотрит в окно, чувствуя, как у нее опускаются плечи. Дроттнинггатан тонет в сумерках. Все как прежде. Те же шестидесятые, если бы не другой покрой одежды прохожих и цвет трамваев. И сама она словно семнадцатилетняя гимназистка. По крайней мере — в душе.
— Когда я жила в Норчёпинге, у меня был роман с нашим учителем, — говорит она, наливая себе пива. И поражается собственной откровенности — никогда еще она ни с кем не говорила о том, что происходило между нею и Андре. Но Биргитта, похоже, не слушает, она разочарованно следит за стаканом, который Маргарета подносит к губам, — надеялась, наверное, что и вторая бутылка достанется ей.
— Он обычно возил меня по вечерам на своей машине, мы искали тихое местечко — каждый раз другое, чтобы нас не узнали. И занимались потом любовью на заднем сиденье.
Биргитта явно заинтересовалась, она ухмыляется:
— Ух ты блин, вот уж про тебя бы не подумала. Ну и как он, ничего?
— Ничего?
— Ну да. В смысле потрахаться?
Маргарета чуть вздергивает верхнюю губу. О господи.
— Пожалуй. Но не в этом дело. Мне было одиноко, мне был нужен кто-то...
Она умолкает, молоденький официант ставит перед нею тарелку, и она равнодушно глядит на семгу. Биргитта тянется за солонкой и солит картошку широким жестом сеятеля. Маргарета, переведя дух, продолжает:
— Это было так ужасно — то, что случилось с Тетей Эллен, я, наверное, с год потом была в шоке.
Биргитта цепенеет, глаза ее суживаются.
— Я не виновата!
Гнев Маргареты вспыхивает снова — неужели трудно выслушать?
— Разве я это говорила?
Биргитта отпускает солонку и принимается искать сигареты, потом, выпятив губы, щелкает зажигалкой.
— Вы всегда меня обвиняли! Всегда!
Маргарета накалывает ломтик картофеля на вилку, ее так и подмывает выплеснуть накопившуюся злость.
— Мы же с учителем сами тебя видели как-то вечером...
Взгляд Биргитты блуждает, бросив зажигалку, она роется свободной рукой в кармане джинсов.
— На, погляди, — говорит она. — У Кристины, видно, не все дома, она меня прямо преследует. Смотри, какую херню она мне...
Она швыряет на стол сложенный вчетверо желтый листок и дрожащими руками пытается его развернуть. Маргарета наблюдает за ней с нехорошей улыбкой, теперь она не даст себя провести. Довольно ею манипулировали. Она устала быть любезной. Чего ей бояться-то?
— Ага, — говорит она. — Так и было. Мы видели тебя как-то вечером. На панели в Салтэнгене.
Секунду Биргитта пялится на нее, а потом, ткнув сигаретой в шницель, хватает желтый листок, вскакивает и тянет к себе куртку, висящую на спинке стула.
— Сволочь! — шипит она через плечо. — Шкура двуличная, задавака! Вы что, вдвоем это подстроили — вместе с Кристиной?
Маргарета холодно смотрит на нее. Пусть идет куда хочет — тем быстрее удастся добраться до Стокгольма! Но гнев ее еще не насытился: хочется вонзить зубы поглубже и отхватить от Биргитты кусок побольше! Подперев рукой подбородок, она осведомляется дружелюбнейшим голоском:
— Что, Дог был твоим сутенером? А мальчик? Издержки производства?
Биргитта сдергивает куртку со стула и накидывает на плечи — та развевается, словно мантия, когда она бросается к дверям. Туфли определенно велики, они шаркают по полу и чуть не сваливаются.
Разумеется, Маргарету будут мучать угрызения, но не раньше, чем она доест семгу. Пульс бешено колотится, и она торопливо пихает в себя еду. Она жует и глотает и с каждым куском ощущает себя крепче и увереннее. Еда вкусная, вкуснее, чем она ожидала, в особенности без этого поганого пива, — поманив к себе официанта, она сразу велела ему забрать пиво и принести бутылку минеральной. Маргарета никогда не любила пива. Оно ей противно, а те, от кого разит пивом, еще противнее. Факт.
Терзания наступают, когда официант приносит кофе, она склоняется над чашкой, упершись лбом в ладонь, и дрожит. Что на нее нашло? Как у нее язык повернулся? Что она, собственно, знает о жизни Биргитты, и разве сама она не ходила по улицам, вдавив руку себе под ложечку, словно зажимала кровоточащую рану? Может, и у Биргитты не было в жизни иного утешения, кроме встреч с незнакомыми мужчинами? Может, она, в точности как Маргарета, искала лишь подтверждения того, что она действительно существует?
Маргарета проводит рукой по лицу, выпрямляется. Нет. Между нею и Биргиттой — ровным счетом ничего общего. Сама она действительно однажды потеряла себя, едва не впав в отчаяние в первые несколько недель своей жизни в Гётеборге. Но уже весной, в следующий семестр, все стало иначе. Каждую неделю из Вадстены приходила открытка с дрожащими буквами и телеграфным текстом: Скоро весна! Будь умницей! И эти открытки словно бы ее разбудили, заставили открыть глаза и оглядеться после долгого сна. Ничем она не хуже других однокурсниц, так почему бы и ей не ходить на все праздники и вечеринки? И ее половое безумие приобрело более пристойные формы, она поняла, что преодолеть ужас и отчаяние могут помочь и собственные однокурсники. Она ходила с ними в кино и на митинги против войны во Вьетнаме, а потом даже перебралась жить к одному из них и прожила почти год в старом губернаторском доме в Маюрне, пока в одно прекрасное утро не покинула его, точно так же, как со временем последовательно покинула еще четверых. Просто поднялась пораньше, тихонько собрала вещи, оставив его досыпать в двуспальной постели, а сама ринулась в меблированные комнаты и в очередной роман с новоиспеченным доцентом. Но в отличие от Биргитты она всегда вела себя ответственно, даже в самые критические моменты — никогда не забывала про соответствующие таблетки.
И тем не менее нет у нее права заноситься над Биргиттой, нет права ее судить. Ведь неизвестно, что было бы с нею самой, если бы та неведомая женщина не ушла и не подбросила Маргарету в прачечную, а осталась бы, нависнув как тень над ее детством. Маргарета была счастлива и благодарна Богу — кем бы он ни был — за то, что попала к Тете Эллен и все сложилось так, как сложилось. Что она избежала участи Кристины и Биргитты.
Но в одном Биргитта права. Ее всегда и во всем винили. Все время, пока Маргарета корила себя за то, что распахнула дверцу телефонной будки и показала Кристине нацарапанные на стенке вирши, где-то в сторонке таился другой укор. Биргитта! Если бы она не с такой готовностью снимала трусы в машине то одного раггара, то другого! Если бы ей хватило ума не щеголять тем, чего другие стыдятся! Если бы она только понимала, как ей повезло, когда от своей оторвы-мамаши она попала к Тете Эллен! И самое главное: если бы только Биргитта не сказала или не сделала того, что она, видимо, сказала или сделала, когда у них случилась стычка с Тетей Эллен, — того неизвестного, отчего сердце Тети Эллен бешено забилось, погнав кровь по жилам, так что сосуд в ее мозгу не выдержал и лопнул. И тогда вся жизнь для них четверых сделалась совсем другой! Дура чертова!
Маргарета, поправив челку, берется за чашку, руки у нее дрожат. Разумеется, она зла на Биргитту! Это бессильное бешенство душит ее уже тридцать лет, с того мига, когда, шагнув в дверь дома Тети Эллен, услышала этот пронзительный скулеж: «Я не виновата, я не виновата, я не виновата!»
