Занятый собой, тяжелыми, уводящими в прошлое воспоминаниями, Игорь Саввович как-то отстраненно слышал Селезнева и Голубкину…
Селезнев. Расскажите, как вы купили в Москве машину марки «мерседес»?
Голубкина. Меня буквально уговорили купить машину… Неужели вы не понимаете, что в Ромске достать запасную часть для «мерседеса» труднее, чем прописаться в Москве?
Селезнев. Вы присвоили фамилию Голубкина. Для чего, если вас зовут Ларисой? Решили стать второй Ларисой Голубкиной?
Голубкина. Клевета! Я ничего не присваивала.., Мой последний муж был Виктором Голубкиным.
Селезнев. Но вы с ним встречались только трижды: регистрация, развод и сговор. Виктор Голубкин показывает, что получил за услугу деньги…
Голубкина. Наглая ложь! Вы самонадеянный мальчишка! Будете ходить по городу с протянутой рукой. Это я вам обещаю!
Селезнев. Вернемся к «мерседесу». Вы его купили летом позапрошлого года за двенадцать тысяч рублей фактически, хотя по вашим рассказам вы уплатили семь тысяч… Кому в Москве звонила ваша оруженосица Любская от имени народной артистки Ларисы Голубкиной?
Голубкина (пауза). Одной знакомой… Вы знаете ее фамилию?
Селезнев. Отвечайте только на вопросы… Это Борисова вас вывела на продажную машину?
Голубкина. Да.
Селезнев. Слава богу, поняли наконец, что я знаю все… Можете перечислить источники дохода, позволившие вам купить машину за двенадцать тысяч рублей?
Голубкина. Пожалуйста! Проданы через ювелирный магазин Ромска драгоценности моей бедной мамы.
Селезнев. Две тысячи триста рублей… Что еще?
Голубкина. Остальные драгоценности проданы в Москве…
Селезнев. Не помните, в каком магазине?
Голубкина. На проспекте Ленина, кажется, или в этом, как его… Не помню!
Селезнев. Что продано?
Голубкина. Вы мне не поверите, но забыла… Кажется, золотые монеты, два кольца, перстень и еще что-то… Именно в этом магазине, который я забыла…
Селезнев. Придется вспомнить!
Голубкина. Не помню! Вы же не глухой. Слышите: не по-о-мню! Зарубите себе на носу.
Селезнев. У меня руки чешутся упрятать вас за решетку.
Голубкина. Что? Что вы сказали? Упрятать за решетку… Кого? Меня? Актрису Голубкину?
Селезнев. За дачу заведомо ложных показаний и кражу полутора тысяч рублей, полученных вами как аванс, вы можете угодить за решетку.
Голубкина. Ах, вот как вы заговорили, гражданин Селезнев! Хотите оклеветать?.. Никакого аванса я не получала, понятно? Пляшете под дудочку гражданина Гольцова? Ходите на одной с ним веревочке? Понятно! Знаем, гражданин Селезнев, какая дружба связывает обвиняемого Гольцова с полковником Сиротиным! Прекрасно знаем!
Селезнев. Гражданка Типсина!
Голубкина. Не запугивайте! Знаем, какая дружба связывает вас, Гольцова и Сиротина. Вдрызг напиваетесь в гостинице, а потом с дамами разъезжаетесь по домам. У кого ночевал за день до драки гражданин Гольцов? Думаете, неизвестно? У гражданки Хвощ. Не просите меня замолчать, пока не кончу… Думаете, неизвестно, что позавчера вы и полковник Сиротин три часа просидели в кабинете полковника? Пре-е-е-красно известно. Делили взятку! И, думаю, приличную… Сегодня же напишу на вас жалобу министру! Гражданин Гольцов, будьте свидетелем… Гражданин Гольцов, я к вам обращаюсь…
Очнувшись, Игорь Саввович удивленно вытаращился. Он с трудом выбирался из августовского солнечного дня на Весенинском сплавном участке, из того самого дня, от которого можно было вести отсчет ошибок, несчастий и болезни. Молодой начальник сплавучастка за кончик держал в пальцах невинную, в сущности, телеграмму: «Срочно выезжайте трест для решения важного вопроса. Николаев». Кончилось это комнатой с табличкой «Отдел новой техники»… Наяву же продолжалась послетелеграммная жизнь – смотрела в упор и грозно измышленная чудовищной фантазией женщина, некая Голубкина, которая, как выяснилось, за секунду-другую успела сменить обличье молодой невинности на развевающиеся одежды карающей, но оскорбленной справедливости. Глаза, как пишут в старинных романах, метали громы и молнии, рука указующе замерла, направленная на Селезнева.
– Что я должен подтвердить? – спросил Игорь Саввович.
– Как что? А то, что следователь назвал меня базарной бабой…
Игорь Саввович поклонился.
– Подтверждаю, – сказал он. – Вы базарная баба! От себя добавлю, что вы подлая, гнусная и мерзкая баба. По вашей вине, кажется, пострадает много хороших людей…
Он мог бы с таким же успехом разговаривать с манекеном. Голубкина уже стояла в центре кабинета – злая, мстительная, готовая любой ценой не защищаться, а нападать, и угрожала она прежде всего Селезневу, а потом уж Игорю Саввовичу. Между тем следователь набирал телефонный номер, прижимая трубку к уху плечом. Услышав ответ, он негромко проговорил:
– Борис Петрович, готово!
– Я ухожу! – грозно сказала Голубкина. – Я иду в обком партии. Там актрису Голубкину принимают достойно.,. С вами, Селезнев и Гольцов, мы встретимся в другой обстановке!
Устроив театральную паузу, несколько секунд Голубкина стояла изваянием; затем эффектно развернулась на сто восемьдесят градусов, как бы падая вперед, решительно двинулась к дверям, но не успела. Двери сами открылись, на пороге появился широкий и рыжий капитан. Не здороваясь и глядя только на Голубкину, он сказал:
– Капитан Гусев из ОБХСС. Мне надо побеседовать с вами, гражданка Типсина! Пройдемте!
Игорь Саввович не успел опомниться, как актриса и капитан исчезли, а Селезнев будто ни в чем не бывало дописывал очередную страницу; как всегда, пробежал взглядом написанное, облегченно откинулся на спинку стула и привычным уже для Игоря Саввовича движением помассировал лоб. Он сказал:
– Она орудует не только в Ромске. Фарца и валютные операции. – Затем Селезнев длинно посмотрел Игорю Саввовичу в глаза. – Вам предстоит еще более тяжелый и неприятный разговор…
– Черт возьми! – удивленно сказал Игорь Саввович. – Как я не заметил раньше? Комнату-то побелили. Когда же?
– До полуночи старались! – сдержанно ответил Селезнев. – Пришлось!
Так вот почему не пришел вчера полковник Сиротин в дом Игоря Саввовича! Видимо, Селезнев так припер его к стенке, что Митрий Микитич праздновал труса. Ай да Селезнев! Тогда совсем трудно понять, почему на сегодняшнем допросе следователь с первой минуты и до последней ни разу не проявил враждебности к Игорю Саввовичу, ведь в предыдущий раз он готов был смешать его с грязью. Сейчас они сидели друг против друга с очень похожими деловито-печальными лицами. Селезнев и Гольцов были ровесниками, читали одни и те же книги, смотрели одинаковые фильмы, пели одни и те же песни, вращались в одних и тех же студенческих кругах. Это они невольно почувствовали при первой встрече, но дальше, наверное, не пошли бы, если бы не Голубкина. Свою внутреннюю похожесть они особенно сильно ощутили после разговора с актрисой. На Голубкиной сходились их любовь и ненависть, представления о чести, нравственности, морали, актриса объединила их крепче, чем если бы кто-то захотел проделать это нравоучительными примерами. Селезнев сказал:
– В коридоре ждет вызова Гелий Макарович Фалалеев. Это главный свидетель обвинения, утверждающий, что вы начали драку. Вам он знаком…
Деньги за гараж – тысячу рублей – Игорь Саввович отдавал человеку именно с таким именем и фамилией, но не помнил ни лица, ни фигуры, ни голоса, и когда Гелий Макарович Фалалеев вошел в кабинет, Игорь Саввович, так много раз за эти дни болезненно переживающий провалы в памяти, вздохнул облегченно. Этот Фалалеев был таким человеком, которого никак нельзя было запомнить.
– Здравствуйте!
– Здравствуйте! Садитесь!
На табурет сел маленький человек неопределенного возраста, одетый именно так, как должен быть одет человек, чтобы остаться незаметным. Одежда на Гелии Макаровиче Фалалееве служила тем же целям, каким мимикрия служит животному миру, вместе с тем было понятно, что Фалалеев не нарочно так одевается, а просто не может носить другую одежду.
– Вот. Вызвали, – нежным и тихим голосом сказал Гелий Макарович. – Вызвали. Пришел.
Маленькое лицо, маленький носик, маленькие руки и ноги – все в этом человеке было маленьким, и даже взгляд казался от робости маленькими. Посмотрит на следователя – быстро упрячет глаза, поглядит на Гольцова – скроет взгляд в углу, посмотрит в угол – опускает глаза в пол. На кролика, наверное, походил Гелий Макарович, который, как маленький, пушистый зверек, дрожал от понятного страха перед сильным и жестоким миром.
