Они выбрались на берег и выпили еще по баночке.
— Интересно, как они там, — сказал Тоби.
— Хорошо, что они там, а мы здесь, — ответил Ник. — Я хочу сказать, место это наверняка замечательное…
— Отличное место, старина, как-нибудь обязательно тебя туда свожу, — ответил Тоби. — Кстати, как ты ладишь с Уани?
— Нормально, — ответил Ник. — Он со мной очень щедр.
— Он мне говорил, что может во всем на тебя положиться.
— Правда? Гм… Знаешь, он особенный человек.
— Да, всегда такой был. Но со временем ты привыкнешь. Я-то его вдоль и поперек знаю.
— Вы ведь очень давно дружите, да?
— Ну да, очень, — ответил Тоби.
Ник выдавил себе на ладонь немного крема, и Тоби натер ему спину — осторожно, все время объясняя, что именно он делает. Потом Тоби лег лицом вниз, и Ник в первый раз коснулся его нагого тела, нежно и аккуратно втирая крем в загорелые лопатки. В висках у него уже покалывало от солнца и пива, голова отяжелела, глаза слипались, и неожиданно сильная эрекция на этом фоне была вовсе не к месту. Руки его плавно скользили по спине Тоби — совсем как в тысяче неосуществленных фантазий. Когда они скользнули ниже, сердце усиленно забилось, и Ник принялся массировать спину Тоби, подбираясь все ближе и ближе к соблазнительно свободной резинке плавок — а Тоби молчал и не шевелился, ни звуком, ни движением не давая понять, что об этом думает, словно старался помучить Ника неизвестностью… Наконец, закончив, Ник почти отпрыгнул в сторону и поспешно лег на живот. И несколько минут, пока не задремали, оба лежали рядом и, словно влюбленная пара в постели, лениво перебрасывались репликами, не требующими ответа.
Разбудили Ника странный механический шум и ритмичное пыхтение. Это Тоби вытащил из домика гребной тренажер и теперь упражнялся, натягивая веревку обеими руками. Ник лежал на боку и удивлялся: намеренно, что ли, Тоби устраивает здесь демонстрацию силы? По золотистой от загара спине его струились капельки пота, мышцы на животе так и ходили от напряжения. Странно как-то: грести без весел, сидя над водой, под скрип и урчание механизма… И Нику вспомнилось, как однажды вечером в Оксфорде, когда усталые гребцы сушили весла, готовясь причалить к берегу, он все высматривал на реке Тоби — и наконец увидел его: мощно работая веслом, тот мчался по сонной воде, весь залитый лунным сияньем…
Ник читал под навесом, когда вдалеке послышалось хлопанье дверей и усталые, нелюбезные голоса. Секунд тридцать он заново осваивался с мыслью, что этот дом ему не принадлежит и сейчас вернулись настоящие хозяева. Треснул хрустальный графин, и чудный летний полдень неостановимо течет сквозь пальцы. Появилась, стуча каблучками, Кэтрин: вид у нее был такой, словно ее вот-вот вырвет.
— Хорошо пообедали? — спросил Ник.
— Ох, Ник! Господи… — Она пошатнулась, схватившись за угол стола.
— Присядь, дорогая, присядь.
— Эти Типперы!.. — Она плюхнулась в пластмассовое кресло. — Невежественные, как свиньи, и грубые, как… как…
— Свиньи?
— Точно, грубые, как свиньи! За обед пришлось платить Джеральду. Я посчитала — больше пятисот фунтов! И хоть бы спасибо сказали!
— Мне кажется, им самим не очень хотелось ехать.
— А потом мы поехали в Подьё, и, когда вошли в церковь, они…
— Добрый день, Салли! — проговорил Ник, поднимаясь навстречу леди Типпер, надеясь радостным тоном и любезной улыбкой свести на нет то, что она могла услышать. — Ну что, вам было весело?
Вопрос этот, кажется, застал ее врасплох и даже несколько оскорбил: она дернула головой, словно норовистая лошадь, и резко ответила:
— Да, повеселились, это уж точно!
— Отлично. Я слышал, ресторан в самом деле великолепный. И вернулись вы очень вовремя — мы как раз собирались выпить сока. Тоби пошел за «Пиммзом». Может быть, сегодня посидим на улице?
— М-м… Ну хорошо. А вы чем занимались весь день? — поинтересовалась она, оглядывая его критическим взором.
Ник сообразил, что, должно быть, на лице его отражается скрытое довольство человека, которому позволено было весь день заниматься сладчайшим из дел — ничегонеделанием.
— Боюсь, мы просто бездельничали, — проговорил он и взглянул в сторону Тоби — тот, раскрасневшийся после сна на солнце, появился на террасе с кувшином сока. По лицу Салли видно было, что она верно поняла тайный смысл его слов: он здесь — не чужой, а близкий друг сына хозяев.
Джеральд и Рэйчел довольно долго не появлялись, и Типперы присели за стол, чтобы выпить сока вместе с молодежью. Впрочем, сэр Морис к своему стакану не притронулся. Кэтрин часто моргала и клонила голову набок.
— Сэр Морис, — заговорила она, помолчав, — вы ведь очень богатый человек, правда?
— Ну, пожалуй, да, — ответил он, явно польщенный этим вопросом.
— А сколько у вас денег?
Лицо сэра Мориса затвердело, но, кажется, не от неудовольствия.
— Трудно точно сказать.
— Видишь ли, — заговорила Салли, — невозможно сказать точно, потому что состояние так быстро растет… особенно в наше время.
— Ну хоть примерно, — не отставала Кэтрин.
— Хотите знать, сколько я оставлю, если завтра умру?
— О, дорогой мой… — пробормотала Салли, явно заинтересованная такой перспективой.
— Примерно сто пятьдесят миллионов.
— Да, да… — покивала Салли; она, кажется, надеялась на большее.
— Сто пятьдесят миллионов фунтов стерлингов! — не скрывая изумления, протянула Кэтрин.
— Да уж не лир, могу вас заверить, юная леди. И конечно, не боливийских боливиано.
Наступило молчание. Кэтрин позволяла Типперам наслаждаться ее изумлением; Тоби проговорил что-то о нынешних рынках, но сэр Морис лишь пожал плечами, как бы говоря: «Не думаете же вы, молодой человек, что я стану с вами обсуждать свой бизнес!»
— Я видела, — снова заговорила Кэтрин, — как вы положили несколько монет в благотворительный ящик в церкви в Подьё.
— О да, мы многим помогаем, — ответила Салли.
— А сколько денег вы отдаете на благотворительность?
— Ну, я точно не помню…
— Зная Мориса, можно не сомневаться, что очень много! — При этих словах сэр Морис принял смиренно-недовольный вид, словно жена его упрекала.
— Вы дали пять франков, — сказала Кэтрин. — Это около пятидесяти пенсов по новому счету. А могли бы дать… — подняв стакан, она обвела широким жестом окрестный пейзаж, — миллион! И, даже этого не заметив, спасли бы бесценный романский нартекс!
Слова «романский» и «нартекс» сэр Морис Типпер едва ли когда-нибудь слыхал не только вместе, но даже и по отдельности.
— Ну уж, не знаю насчет «даже не заметив»… — неохотно протянул он.
— Всем помочь невозможно, — сказала Салли. — Но мы давали деньги Ковент-Гардену…
— Да, понимаю, — тактично отозвалась Кэтрин, словно признавая, что сказала ужасную глупость.
— О чем речь? — поинтересовался Джеральд; он вышел в шортах и шлепанцах, с полотенцем через плечо.
— Молодая леди меня критикует. Боюсь, я был с ней недостаточно любезен.
— Да, в общем, нет, — отозвалась Кэтрин.
— На свете существуют богатые и бедные, так всегда было и всегда будет, — сказала Салли.
Джеральд, которому гости явно опротивели, не отрывая напряженного взгляда от бассейна, сказал:
— Моя дочь полагает, что мы должны все свое имущество раздать беднякам.
— Нет, конечно, не все. Но почему бы не помочь, если можешь помочь? — И она блеснула зубами в хищной улыбке.
— А вы что-нибудь положили в ящик? — перешел в наступление сэр Морис.
— У меня не было с собой денег, — ответила Кэтрин.
— Моя дочь, — продолжал Джеральд, — живет в странном заблуждении, что она — представительница бедных, угнетенных классов, а не… не та, кто она есть. Боюсь, спорить с ней невозможно, она просто повторяет одно и то же.
— Вовсе нет, — возразила Кэтрин; теперь она начала сердиться. — Просто не понимаю: если у тебя есть, скажем, сорок миллионов, зачем лезть из кожи вон, чтобы их стало восемьдесят?
Сэр Морис только пожал плечами, и брови его полезли наверх, словно он никак не ожидал услышать подобную глупость.
— Для этого не нужно лезть из кожи вон. Большие состояния растут сами, — попытался объяснить Тоби.
— Но зачем человеку столько денег? Это как с властью: люди стремятся к ней, а вот объясните, зачем человеку власть? Какой в ней смысл?
— Смысл власти, — ответил Джеральд, — в том, чтобы изменить наш мир к лучшему.
— Вот именно, — подтвердил сэр Морис.
— Значит, ты добиваешься власти, чтобы что-то изменить к лучшему? Что-то конкретное? Или наоборот — тебе нравится сама власть, само чувство, что ты можешь что-то менять?
— По-моему, это все равно что спрашивать, что было раньше — курица или яйцо, — сказала Салли.
