– Вот скажу Ревиру, что мы уезжаем, а он что скажет?
– У него есть жена.
– Но он меня любит, – прошептала Клара. – Он хочет на мне жениться.
– Черт с ним.
– Он меня любит.
– Плевать я хотел на чью-то там любовь.
– Он и Кречета любит…
– Опять же наплевать.
– А вдруг я тебе надоем и ты опять меня бросишь?
– Этого не будет.
– Почем ты знаешь?
– Знаю.
Они снова замолкли. Клара прислушивалась к дыханию Лаури, ощущала его дыхание на своей коже. Сказала сонно:
– Но ведь ты… Лаури, ведь с тобой никогда не угадаешь. Взбредет тебе что-то в голову, незнамо откуда, как во сне, и сразу тебе вынь да положь, а как получил свое, сразу надоело. И с людьми так, и если куда поехать, чем заняться. Сколько можешь на свете увидать и потрогать, то все твое, у тебя мир большой. А вдруг я из него вывалюсь, толкнет меня – и упаду через край. Тогда как?
– Не говори глупостей, Клара.
– И малыш тоже. Вдруг все про него позабудут. Ты всегда так спешишь…
– Нет.
– Я уже не маленькая, Лаури. Мне страшно, ты теперь со мной такое можешь сделать…
– Я всегда о тебе заботился, детка.
– О господи!
– Просто ты хотела получить от меня больше, чем я хотел дать.
Клара села на постели. Неохота было смотреть на Лаури. Как будто оба они преступники, оба – слабые, друг друга подозревают, и вовсе им не хорошо друг с другом, как было ей хорошо с тем малым с заправочной станции… он-то был не Лаури, а она все-таки чувствовала в себе Лаури. Жара, духота невозможная. Клара всегда любила эту спальню, а теперь комната будто чужая. Будто не только Лаури здесь нет места, но и ей тоже.
Она вновь дала себя обнять. А память шарахнулась в прошлое, к другим его объятьям, и еще дальше, к той ночи во Флориде, много лет назад, когда он взял мочалку и принялся ее отмывать, отделывать на свой лад, а то она, видите ли, была для него плоха. Или, может, она не права, может, несправедливо судить его за это?.. Вспомнился тот, тогдашний Лаури и она сама – будто это было не ее тело, она тогда будто смотрела на себя со стороны. Лаури все тот же, и ее все так же отчаянно тянет к нему; быть с ним вот так – чего ей это стоило, каких неистовых усилий, и вот родилось это зернышко, любовь, которая останется в ней навсегда. Вовек не вырваться из его власти. И все равно сейчас она ему скажет совсем другое.
– Нет, пожалуй, я с тобой не поеду, – сказала она.
– Что?
– Я не еду.
Кончиками пальцев он тронул ее лоб – очень вышло странно. Лицо ошеломленное. Клара закрыла глаза, чтобы не видеть его таким. Ей стало тошно.
– Ты не едешь со мной? – переспросил Лаури.
Клара поднялась с постели, накинула халат. Ситцевый розовый халатишко, мятый и не очень-то чистый. Подошла к окну, выглянула. Лаури не шелохнулся. Немного погодя она обернулась, поглядела на него через плечо, прищурилась – вдруг увидит такое, чего видеть совсем не хочется. Лаури пристально смотрел на нее, легонько постукивая пальцами по зубам.
– Передумала? – спросил он.
– А я никогда по-другому и не думала.
И Клара опустила голову Волосы томно, лениво колыхались, закрывая лицо. Наверно, она сейчас похожа на одну женщину на картине, той ничего не приходилось решать самой, ни о чем не надо было думать, у той все решилось просто: какой-то художник выбрал из всей ее долгой и сложной жизни одну только минуту, в эту минуту ее и нарисовал, а потом хоть пропади она пропадом – кому какое дело.
– Ты хочешь всю свою жизнь дожидаться, пока умрет другая женщина?
– Надо будет – подожду.
– И твой сын это понимает?
– А я не знаю, что он понимает. Он еще маленький.
– Может быть, он понимает больше, чем ты думаешь.
– Может быть.
– Ну а Ревир? Вдруг ему скажут, что я приезжал?
– Уж не ты ли ему скажешь?
– Допустим, я.
– Валяй говори, раз тебе так хочется.
– Допустим, я ему расскажу и о том, что было раньше. Четыре года назад.
– Валяй рассказывай.
– И тебе все равно?
Клара опустила глаза.
– Ты ему не расскажешь, Лаури.
– Почему бы и нет?
– Потому что не расскажешь. Ты так не сделаешь.
Оба помолчали. Клара подняла глаза, встретилась взглядом с Лаури, он смотрел прищурясь.
– Почему это я так не сделаю? – спросил он.
– Потому что знаешь – я тебя люблю. Не станешь ты мне вредить, на что это тебе.
– А если ты меня любишь, какого черта…
– Я теперь не такая, как была! – сказала Клара. – Я стала другая… я взрослая, у меня ребенок… у меня вон сколько времени было, я сколько обо всем думала…
– Клара…
– У тебя много всякого, о чем ты думаешь, а я ничего этого не понимаю, – сказала Клара. Она говорила тихо, спокойно, очень старалась, чтоб голос не сорвался на крик. – Мне за тобой не угнаться. Потому тебе и надо было другую женщину, и ты опять захочешь другую…
– Если дело в этом…
– Нет, не в этом. Я все равно бы с тобой поехала.
Несколько лет назад поехала бы, не побоялась… черта с два я тогда боялась. А теперь все по-другому.
– Клара, ты бы могла так мне помочь, если б захотела.
– Ничего я не могу тебе помочь.
Лаури тяжело дышал.
– Мне худо было не только оттого, что меня ранило, тут еще другое, – сказал он. У него кривились, дергались губы, так трудно было ему об этом говорить. – Одно время я болел. Лежал в больнице в Вашингтоне. Пришлось им меня усмирять… очень они старались привести меня в чувство…
– Господи… – прошептала Клара.
– Я не хочу к этому возвращаться, понимаешь, думать об этом не хочу, – резко сказал Лаури. – Там, в Канаде, мы можем все начать сызнова, и малыш тоже, он так мал, ничего не смыслит… и у нас будут еще дети…
– Лаури…
– Не могу я ничего понять. Непонятная жизнь. Лаури закрыл глаза, крепко зажмурился, словно чтоб не видеть чего-то, что летает вокруг, метит в него. – Я не про то, что здесь. Здесь все спокойно. Вон сад у тебя… Все остается на месте. А там… не успеешь оглядеться, разобраться, все уже перевернулось. Как понять, что сам делаешь? Что творится вокруг? Не могу я так жить.
– Лаури, послушай.
– Не могу я так жить. Это меня угробит.
– Лаури, я никак не могу с тобой поехать.
Он минуту помолчал.
– Ладно, – сказал он.
Клара вышла на кухню и стала его ждать. На крыльцо поднялся Кречет – наверно, заметил ее. Тоненький, робкий, лицом вылитый отец, а волосы Кларины, он стоял на крыльце и смотрел в кухню такими глазами, словно время разверзлось перед ним как пропасть, словно он по-настоящему еще не родился. Так он стоял и робко ждал. Клара посмотрела на него как на чужого. Между нею и Лаури только одна преграда – этот малыш: не будь его, она бы наскоро собрала кой-какие вещички, они вдвоем добежали бы до машины Лаури, машина рванула бы с места – и кончено. А что там дальше – Канада, не Канада, будут еще дети, нет ли – плевать она на все хотела!
Но вот он, мальчонка, стоит и смотрит на нее. И Клара сказала:
– Иди в дом, Кречет, сейчас дам поужинать.
Мальчик замялся.
– Тот человек уезжает, – сказала Клара.
Сын вошел. Не забыл притворить за собой дверь осторожно, без стука. Осторожно, почти хитро обвел глазами кухню, будто высматривал – может, что не на месте? Клара небрежно погладила его по голове, тяжело уронила руку ему на плечо. Мальчик слегка поморщился, но смолчал. Оба ждали, чтобы к ним вышел Лаури.
– Хороших ямок накопал? – спросила Клара. – Помогал тебе Пират?
Сын покачал головой – нет, мол. В кухню вошел Лаури.
– Обожди, я сейчас дам поужинать, – сказала Клара.
– Я не голоден.
– Все голодные, – сказала она. Она совсем не хотела, чтобы голос ее прозвучал так резко, так безнадежно. Лаури и Кречет переглянулись, оба странно смутились. Лаури точно оглушило, что-то в нем сжалось, затаилось, а в Кречете чувствовалась застенчивость, этого Клара в детях, да еще в мальчишках, терпеть не могла.
– Фу ты, бог ты мой, нельзя же не евши, – прибавила она. – Дать тебе чего-нибудь?
– Я же сказал, не надо.
Клара с Кречетом вышли за ним на заднее крыльцо.
– До темноты еще несколько часов, – сказала Клара. – Думаешь далеко проехать или…
Так они и разговаривали при мальчике, и Клара чувствовала: что-то ее толкает все дальше на край пропасти, и хотелось заорать на Лаури – пускай убирается, пока еще не поздно, пока не все еще рухнуло. Скажи он те слова, что надо, взгляни он на нее, как надо…
Но он этого не знал. Если бы знал, он, быть может, переменил бы всю ее жизнь; но он выбился из сил, он сдался, что-то иссякло в нем, и в лице не осталось ни кровинки. Ничего он ей не сказал, а взял Кречета за подбородок, наклонился к нему и заглянул в лицо.
– Ты уже убивал змей или еще какую-нибудь тварь, малыш?
Кречет дернулся, пытаясь высвободиться.
– Пусти его! – крикнула Клара.
– Я только спрашиваю: он уже кого-нибудь убивал?
Кречет отчаянно затряс головой – нет, нет!
– Врешь. По лицу вижу, ты уже кого-то убил и еще много будешь убивать. – Лаури передернуло, в лице его просквозило что-то страшное, безобразное, а может, оно было всегда, все эти годы, только ни сам он, ни Клара об этом не подозревали. Рот его покривился, обнажились потускневшие зубы. – Я хорошо вижу, сколько живых тварей ты поубиваешь, растопчешь и пройдешь по ним.
