– Послушайте! – взывает уточненный человек к разбушевавшейся банде второстепенных, и банда, что удивительно, внимает призыву. Только итальянцы все еще по инерции продолжают жестикулировать – как морально устаревший магнитофон вхолостую перематывает пустую пленку.
– Вы можете закидать меня стульями, но это я во всем виноват. Это я – автор! Тот самый Человек!
Тот Человек, потянув себя за ворот какой-то совсем первобытной водолазки, дурашливо раскланивается во все стороны. У Екиных родителей валится под стол очередная бутылка. Эльвина Куксенко вновь пытается упасть в обморок, но на нее никто не обращает внимания, а потому обморок временно откладывается.
– Я был автором, – продолжает исповедь Тот Человек, – но неожиданно для себя самого превратился в персонажа. Второстепенного! Я начал эту историю. Я лично знал и Геню Гималаеву, и Еку, но не собирался очутиться внутри этого романа! И на себе испытать, как безжалостно поступают с нами авторы. Да-да, с нами – ведь теперь я такой же бесправный участник событий, как и вы!
Тот Человек расплакался, и девушки Мертвецова следом за ним залились слезами отборной чистоты и прозрачности.
– Ну знаете ли! – возмутилась милейшая Аида Исааковна и поднялась с места, не много, впрочем, от этого выиграв в росте.
У педагога Аиды Исааковны имелась очаровательная привычка покусывать дужку очков, и она всегда к ней прибегала в минуты сильного волнения. Присутствующие были вынуждены обратить внимание на Аиду Исааковну, она же смотрела во все глаза на Того Человека. Глаза у Аиды Исааковны – раз увидишь, не забудешь. Круглые, голубые, с крохотными коричневыми пятнышками – не глаза, а миниатюрные глобусы с плавающими материками.
– Вы, молодой человек, очень напоминаете мне Володю 87-го года выпуска! Тот Володя тоже всегда хотел быть главным, во всем и сразу, – потому ничего толкового из него не получилось!
«Может, я и есть тот самый Володя?» – подумал отчаявшийся Тот Человек, позабывший о многих важных событиях детства и юности. Аиду Исааковну он, во всяком случае, видел явно не впервые.
– Мой дорогой мальчик, – продолжала Аида Исааковна, не обращая внимания на смятенный (и к тому же изрядно помятый) вид бывшего автора, – вы молоды и еще не осознаете, как важны в жизни второстепенные персонажи! Почти так же важны, как в литературе, и еще неизвестно, кем мы больше дорожим! С главными героями нашей жизни всегда куча проблем, а вот второстепенных можно безопасно задвинуть подальше. Сказать небрежно – мол, созвонимся, и позабыть об их существовании на несколько месяцев. Или до финальной главы!
Зато когда они наконец понадобятся – о, эти бесценные второстепенные герои! – как ловко можно свалить на их плечи все то, что главным делать не с руки…
Аида Исааковна раскраснелась, как девочка, и не желала покидать ораторское место: к счастью, у нее была еще одна трогательная привычка – пускать слезу в минуты сильного волнения, и, для того чтобы не зарыдать, испортив впечатление, учительница все же села на стульчик. Ей хлопали.
– Товарищи! – воскликнул депутат Эрик Горликов. – Я не имею права спорить с предыдущим оратором, более того, я с ним почти во всем согласен! Мы, второстепенные, должны объединиться и понять свою роль в истории!
– В этой истории, – уточнила внимательная к словам депутатская жена Наталья.
Она, кстати сказать, заметно похудела с момента последнего появления в повествовании и, может быть, поэтому с каким-то вызовом глядела теперь на Аллочку, старательно не признававшую бывшую работодательницу.
– Мы с вами, товарищи, – продолжил Горликов, – отлично понимаем, что именно сейчас у них там, – он махнул рукой куда-то вверх, в сторону потолка, – решается судьба главных героев.
– А точнее, героинь, – поправила Наталья.
– Да, я тоже об этом думала, – включилась в разговор яркая женщина Агнесса. – Автор еще и сам не решил, кто получит главный приз – Ека или Геня?
– «Одна из них сейчас сошла с ума, другая же безумна от рождения», – продекламировала филологическая мама Владимира.
– Давайте поможем автору, – крикнул с места Кирилл. – Каждый может сказать свое слово и сделать то, что у него лучше всего получается! Я, например, готов стать спонсором – я им и так все время становлюсь. У меня всегда просят денег, я привык.
– Мы можем проголосовать! – воодушевился бледный вьюнош Пекин.
Второстепенные снова зашумели, Нателла Малодубова и Мара поспешно переводили сказанное на итальянский и немецкий. «Си, черто», – пропыхтели фрателли. «Йа, йа», – кивнули Вальтеры.
По столу откуда ни возьмись начала гулять бумага, в которой каждый ставил подпись – в одной или другой графе. Тот Человек написал свое имя дважды, а потом дважды зачеркнул.
– Пожалуйста, любезные господа, не готовьте из меня ничего! – прокричал он в отчаянии. – Я сам хорошо готовлю, я лучше готовлю, чем готовлюсь, вы понимаете, что я хочу сказать? Я вам сготовлю превосходный завтрак, если вы меня не приготовите на ужин.
Филологическая мама погрозила сыну пальцем, а потом захлопала в ладоши.
– Владимир! Ты думал, мы не узнаем Толкиена?
«Я бы хотел, чтобы меня никто не узнал», – подумал Тот Человек. Он перевернул лист бумаги лицом вниз, и второстепенные герои постепенно начали исчезать.
Некоторые пытались удержаться, кривили лица, как на картине «Крик», но всех в конце концов сорвало с места, а потом они исчезли, как исчезли и разномастные сиденья, и стол, и сама комната.
в которой все отправляются в путь
Мы с вами, дорогой читатель, знакомы долгое время – и можем говорить откровенно. Или почти откровенно: как в личных дневниках, рассчитанных на будущее прочтение. И публикацию. Обо мне, Гене Гималаевой, вы знаете так много всего нужного и ненужного, что я, кажется, имею право спросить кое-что и у вас.
Скажите, читатель, вы когда-нибудь видели женские дуэли? Или, выразимся проще, драки? Женское сумо, дамский бокс, на худой конец взаимные пинки в школьной раздевалке? Мне однажды пришлось забирать из школы чужого третьеклассника, не буду объяснять, кто он и почему мне пришлось этим заниматься, вы просто поверьте на слово: тот эпизод – такая же несомненная реальность, как все описанное в предыдущих главах.
Я не бывала в школах с собственного выпускного вечера и никогда не задумывалась, скучаю ли я по этой – самой уязвимой, за исключением разве что глубокой старости! – части жизни. Главная задача, которая стояла передо мной в первые дни освобождения от школьного рабства, – как можно скорее позабыть все, что со мной здесь происходило. И с задачей этой я справилась блестяще! Тем удивительнее оказалось, что на самом-то деле я отлично помню о том, что такое школа, – с ужасающей четкостью и таким нагромождением подробностей, которое уместно разве что в особо безвкусном архитектурном стиле.
Я помнила и столовский запах кислых тряпок, и куртки, висевшие на вешалках угрюмо, будто скинутые шкуры, – и вот эту властную женщину с волосяной фитюлькой на затылке я тоже отчего-то помнила, хотя не училась именно в этой школе ни единого дня. Женщина наверняка была завучем. Она шла мне навстречу решительно, как лыжник к финишу. Я вжалась в стену – тоже знакомую, крашеную и холодную, как покойник.
Завучиха милостиво кивнула каким-то девочкам (подхалимского вида) и скрылась за поворотом, а я двинулась – мелкими перебежками, как в кино про войну, – в тот класс, где меня должен был ждать пресловутый мальчик.
Это был даже не класс, а просторный закут, откуда вели двери в разные классы начальной школы. Я остановилась у шкафчиков, почитала фамилии с именами. Из шкафчика Васильевой Сони торчали изумительно грязные изначально белые носки. Артем Чугаев запихнул в свое отделение ком куртки, а сверху положил недоеденный и начавший разлагаться банан.
Нужный мне мальчик сидел в углу за шкафчиками и трясся мелкой, как соль, дрожью.
– Как хорошо, что ты пришла! – сказал он. – Я боюсь девчонок, они обещали с нами разобраться .
Мальчик указал пальцем в дальний класс. Оттуда на самом деле доносились ритмичные удары и вскрикивания – при желании их можно было принять за саундтрек к жестокому мультфильму.
Через секунду из класса вылетела девочка – в ярко-красной кофточке с кружевным воротничком, съехавшим набок, она напоминала передового воина инквизиции. Следом неслась самая настоящая кодла девиц разного размера, они пинали портфель – в воздухе мелькали ноги, как спицы гигантского колеса. Портфель был явно мальчиковый, и хозяин его шел за озверевшей шайкой, смирившись со своим горем и пытаясь из последних сил принять утрату с достоинством.
– Пошли скорее, – шептал мой третьеклассник, утягивая меня за руку в сторону раздевалки, но я не могла не вмешаться. Есть у меня такая особенность – не умею спокойно смотреть, как обижают беззащитных.
