– Сейчас чайку попьем. Согреетесь, – смущенно лепетала она, поспешно стягивая с себя плащ.
– Разрешите, я вам помогу, – мужчина подхватил плащ, и руки их соприкоснулись. Октю – словно пронзило. Она вскинула глаза и замерла.
– Илья?! – Выдохнула чуть слышно. Глаза мужчины на миг расширились, точно от испуга. Он стоял, прижимая к себе ее плащ. Но в то же мгновение лицо его стало отчужденным, холодным. Он облизнул пересохшие губы. Неловко усмехнулся.
– Извините, вы меня с кем-то перепутали. Я Иван Ильич. – Аккуратно, не торопясь, повесил плащ Окти, потом взял свой целлофановый мешок и направился к двери. – Прошу прощения за беспокойство, – пробормотал он, а рука его уже крутила защелку замка, – я переночую в другом месте.
Окте почудилось, что у нее вновь помутился рассудок. Она прислонилась к косяку, прикрыла глаза.
– Подождите минутку! Я вас долго не задержу.
Ее рука легла на плечо мужчины. Он обернулся.
Октя стояла, откинув голову назад. Почувствовав его взгляд, пришла в себя. И, словно подброшенная тугой пружиной, бросилась к нему. Повисла на шее. «Илья, Илья!» – Как в горячке, зашептала она, стягивая все крепче петлю рук. Мужчина схватил ее за запястья, словно пробуя крепость этой живой петли. Он напрягся всем телом. И Октя почувствовала каждой своей клеточкой его горячую живую плоть. Прижалась к нему еще тесней. Внезапно он обмяк. Обхватил ее за плечи. Несколько секунд они стояли, прильнув друг к другу, прислушиваясь к своему тяжелому дыханию.
– Кто подослал? – Прохрипел вдруг мужчина и с новой силой стал отталкивать от себя Октю.
– Подослал? – Она напряженно смотрела на него, словно осознавая эти слова, затем медленно расцепила руки. «А деньги? – В ее сознании мелькнула вдруг дикая мысль. – Зачем эти деньги от Николая?»
Мужчина, не замечая, что Октя его уже не держит, стоял, не двигаясь, глядя прямо перед собой остекленев-шими глазами. Неожиданно лицо его исказилось, он начал медленно сползать, цепляясь растопыренными пальцами за гладкие стены. Несколько мгновений Октя в оцепенении глядела на это тихое скольжение тела. Казалось, миг растянулся в вечность. Но через секунду, точно осознав происходящее, метнулась к телефону. Заметив ее движение, мужчина просипел сквозь стиснутые зубы: «Не нужно!» Она дрожащими пальцами уже накручивала диск: «Скорая? – Голос от испуга стал хриплым и низким. – Скорая!»
Когда приехала скорая, он был уже в беспамятстве. Трое в белых шуршащих халатах один за другим протиснулись в узкую щель чуть приоткрытой двери. Они входили в квартиру, перешагивая через распростертое тело. «Гиртас (пьяный)? – Недобро усмехнулась пожилая женщина-врач. – Пакялкит (поднимите)», – она презрительно кивнула.
– Он не пьяный, – пролепетала Октя, – он…
– Паварде (Фамилия)? – отрывисто перебила ее врач, раскрывая пухлый блокнот.
Октя растерянно молчала.
– Как фамилия этого человека? – По-русски, с раздражением переспросила врач.
– Не знаю, – чуть слышно отозвалась Октя.
– Вы что, видите его в первый раз? Пустили незнакомого мужчину в дом?
Окте казалось, что эти вопросы впиваются в нее, как занозы.
– Пасас ира (паспорт есть)? – Через голову Окти спросила врач.
– Ира (есть). – Санитар подал ей паспорт в дешевой пластиковой обложке.
– Карнаухов Иван Ильич, – громко прочитала врач, перелистнула несколько страниц, – житель города Калинина. Не женат. – Она насмешливо окинула Октю взглядом, бросила ей через стол раскрытый паспорт. – Познакомьтесь с вашим знакомым.
С фотографии на Октю смотрел Илья. Полуприкрытые потухшие глаза. Скорбно сжатый рот. Густая седина. В этом постаревшем, угасшем человеке почти ничего не осталось от прежнего Ильи.
– Больного нужно госпитализировать, – словно сквозь густой туман, до нее донеслись слова врача.
И пока в дверях разворачивали неповоротливые брезентовые носилки, пока внизу, у подъезда, фыркала машина, ей все это казалось жутким дурным сном.
Словно зверь, загнанный в клетку, всю ночь металась по квартире. Едва дождавшись утра, стала обзванивать больницы. «Карнаухов Иван Ильич» – она столько раз за день повторяла эти слова, что к вечеру уже почти потеряла надежду. После недолгого шелестения бумаг в трубке раздавалось холодное: «Нера (нет)», – и потом длинные равнодушные гудки. Ближе к ночи усталый женский голос скороговоркой ответил: «Первый этаж, третья палата. Состояние удовлетворительное». В ее мозгу тотчас вспыхнуло: «Ехать!» Но за окном уже сгущались поздние летние сумерки. На следующий день чуть свет она вышла из дома. Больница была далеко, на другом конце города. Пересаживаясь с автобуса на автобус, толкаясь в людской толпе, она, как заклинание, повторяла про себя: «Только посмотрю еще разок. Отдам его вещи и уйду». И рука, сжимающая пластиковую сумку, наливалась пудовой тяжестью. «А вдруг это не Илья?» – Слышался чей-то вкрадчивый голос. Вскинув глаза, она с испугом оглядывала пустую улицу.
Он лежал, вытянувшись на больничной койке, покрытый серой простыней, под которой явственно проступало его худое длинное тело. Медленно, словно из последних сил, протянул к ней руку и осторожно, точно боясь спугнуть, подцепил согнутым в суставе пальцем ее мизинец.
– Октя! – Он с усилием разлепил спекшиеся губы.
Она ощутила тихое плавное кружение. Все поплыло и заскользило: и крашенная ядовитой синей краской больничная стена, и оббитая, поцарапанная во многих местах больничная тумбочка.
– Это ты? – Едва слышно прошептала она и тихо опустилась на табурет.
С этого дня жизнь ее круто переломилась. Казалось, судьба вдруг спохватилась, опомнилась, и все то, что недодала ей в далекой молодости, пытается отдать теперь с лихвой. Они расставались лишь на ночь. Трясясь в последнем автобусе по ночному городу, прикрыв глаза, перебирала в памяти и его новую привычку сидеть, низко опустив голову, сцепив на коленях руки, и его нервное глухое покашливание. Она ни о чем не спрашивала. Лишь один раз осторожно проронила:
– Что случилось с тобой? Отчего ты Карнаухов?
– Не нужно об этом, – не глядя на нее, угрюмо отрезал он.
Она заговорила о своем, о том, что носила все эти годы в себе. Душа ее, казалось, до краев была переполнена той жизнью, где все было вперемешку – скудные радости, глухая тоска, неизбывная скука бытия – и еще болезнь. Ее болезнь, о которой не могла забыть ни на минуту.
– А знаешь, – она по-детски доверчиво посмотрела ему в глаза, – в тот вечер, когда ты приехал ко мне, – запнувшись на миг, пересилила себя, – я ведь подумала, что у меня снова это началось. – Октя покрутила пальцем у виска и горько улыбнулась. – Я ведь даже в дурдоме была. – Не смей, – он с силой потянул ее за руку, – не смей.
Они сидели на садовой скамейке в углу больничного сада, куда редко кто заглядывал. С тех пор как Илье разрешили выходить, эта скамейка стала их убежищем, их пристанищем, их домом.
– Не смей, – снова повторил он и, притянув ее за плечи, осторожно поцеловал в висок. – Я ведь тоже там побывал, – глухо произнес он.
– Ты? – Отпрянула Октя. – Когда? Когда это было?
Он посмотрел на нее исподлобья:
– Помнишь Миху и Зиню? Их тогда взяли. Потом эта история с тобой. Вот тогда меня и загребли…
– А Костя? – Вырвалось у нее.
– Его затея. Это он меня туда упек, записал под другой фамилией. И концы в воду. – Илья недобро усмехнулся, глядя прямо перед собой. Казалось, там, в зелени, птичьем гомоне и суете, – хочет рассмотреть другую, безоблачную жизнь.
– Как же вы с ним теперь? – Прошептала она.
– Никак, – отрезал он. Помолчал, потом неохотно добавил, – мы с ним виделись последний раз на материных похоронах десять лет назад. – Внезапно повернулся всем телом к Окте, схватил ее за плечи. – Я ведь даже не смел подойти к гробу! Понимаешь? Не смел! Мать всем сказала, что я умер. – В горле у него что-то забулькало. Окте почудилось на миг, что он задыхается.
– Не нужно! Слышишь, не нужно, – пролепетала она, прижимаясь к нему.
– Нет! Ты погоди! – Он вырвался из ее рук. – Мать меня умоляла: «Сделай, как Костя велел! Ты себя погубил и его погубить хочешь». Чуть ли не на колени вставала… – Внезапно он опамятовался, пришел в себя. Отчужденно посмотрел на Октю. С не ушедшей никуда ненавистью процедил сквозь зубы, – ты за Костю не беспокойся. Он из живучих.
Она бросила на него проницательный взгляд:
– Ты все еще боишься их?
Лицо его снова исказила судорога злобы.
– Думаешь, все позади? Нет, просто притаились. Да и потом… Кто такой Николай, ты знаешь? С кем он связан? Кто его покровители? Остерегайся его! Слышишь?
– Зачем ты опять в эту кашу лезешь? Опять эта политика, – с отчаянием вскрикнула Октя. – Разве тебе мало того, что было. Разве ты не видишь, какая это грязь, какое болото?
