Да, любил Сережа хорошо выпить и закусить, и это их тоже сближало. Была у них с Виталиком и общая идея всерьез заняться вычислительной техникой, самой модной областью в те времена. У Сергея имелись для этого все данные, а Виталик умишком скудным дальше триггерных цепочек и набора логических схем не проникал, но полистывал статейки о биоэлектронике и прочих параферналиях. Сдружили их еще пуще вылазки с палаткой в Подмосковье: Сергей с красноголовой девушкой Валей, Виталик — а правда, с кем Виталик? Ох, то с той, то с этой. Любовь Сережи и Вали была трогательна и вызывала у Виталика слюнявое восхищение и — опять же, что поделаешь — зависть, пока как-то раз, запутавшись внутри полуразобранной палатки, Виталик с Валей не слились в безобразно смачном, извилистом каком-то поцелуе. Выбравшись на свет, она стрельнула глазом в Сергея — не заметил — и облегченно вздохнула. Потом были Соловки, Кижи, Шхельда имени Тины, а совсем уж позже — Иссык-Куль. Но один эпизод тушинской жизни заслуживает отдельного заголовка.
Как Виталик в канале тонул
Казалось бы, помятуя о детском опыте — когда он форсировал водохранилище на Трудовой под взглядом вожделенной Лены и чуть не утоп, — ему стоило быть осторожней на воде, тем более — того же канала. Но. И даже — однако. И пожалуй, — несмотря на.
«Ящик» Виталика находился в полукилометре от канала, куда они в обед ходили купаться. Озабоченные здоровым образом жизни, они к тому же дважды в день — во время производственной гимнастики — тягали чугунную чушку, поднимали ее поочередно правой и левой, выталкивали из-за головы и прочее. Успевали и в пинг-понг сыграть. Но в обед, надо не надо, жара или дождь, шли на канал. И так с апреля, когда появлялись первые полыньи, до ноябрьских морозов. Такое вот полуморжевание. Началось оно с одного пари. Посреди зимы Виталик поспорил с Сергеем, что такого-то апреля, чуть ли не в день космонавтики — почти профессиональный их праздник, — он перейдет канал по льду. Поспорили на обед в ресторане. Если перейдет — платит Сергей, если нет — платит Виталик.
Конец марта выдался морозным, лед был крепок, и Виталик потирал руки в предвкушении. Вкушания.
Но дня за три до D-дня потеплело. Лед стал стремительно истончаться, пошел кавернами и порами. Накануне вообще было градусов восемь выше нуля. И вот в назначенный день они с Сергеем в сопровождении секундантов — почти всей лаборатории — отправились к каналу. Виталик заранее решил, что рисковать не станет.
Подошли к берегу. Виталик снял куртку — или пальто? В чем он ходил в апреле шестьдесят четвертого? Скорее — в пальто. Определенно, в пальто. Так вот, снял он пальто и ступил на лед. Сантиметра два кашицы, под ней что-то упругое, но — держит. Шаг — остановка, другой — остановка… Нуда, промелькнуло: ищут пожарные, ищет милиция… Ох, не найдут. Тем временем, проскальзывая ногами, он прошел метров десять. Обернулся. Кучка друзей с любопытством смотрит на идиота. Могли бы остановить, подумал. И пошел дальше. Середина. Обернулся. Стоят, молчат. Еще дальше. До цели всего-то метров десять— пятнадцать. Ноги давно промокли, лед покрыт водой. Ну, вот же он, берег. Рукой подать.
Треск, хруст, он по плечи в воде, дикий рывок — грудью на лед, тот ломается, он вползает, лед крошится, вползает, крошится, вполз, лежит, сдавило ребра, руки в красных перчатках, но — боли нет. Встает на колени. Лед держит. Встает на ноги. Держит. Шагает, широко, никакого опасливого скольжения. Поднимает голову — на берегу легкая суета, и тут до Виталика доходит, что он идет обратно. Вместо того чтобы сделать пять шагов и оказаться, пусть вымокшим в ледяной воде, но на твердой земле, он чешет назад по негодящему льду — метров пятьдесят. Идет, чеканя шаг, проваливаясь до щиколоток, абсолютно не соображая зачем.
Потом они у Юры, его жена Клава растирает Виталика спиртом, одевает в Юркино сухое барахло. Он пьет спирт и говорит Сергею:
— Эх, еще бы три метра — и победа моя. А раз вернулся — проиграл.
А в новогоднюю ночь они с Сергеем решили обойти знакомых и на халяву нажраться и напиться. Нацепили маски и сочинили песенку — что-то вроде мы деды-морозы, очень озябли, дайте выпить. Но в стихах. Очень доходчиво. Убедительно. Сначала пошли к Сережиной сестре, ритуально встретили и — в ночь, в метель. И где-то там, в ночи и метели, — девушка в слезах. Окружили. Вниманием. Сочувствием. Рассмешили. Напросились…
Люда повела их в какую-то квартиру, где бродила пара-тройка хмурых парней восточного обличья. Сама квартира была совершенно необыкновенной. Что-то безразмерное, с тяжелой мебелью, роялем или двумя, пыльными углами и свиным студнем в тазах и плошках разных форм и размеров. Выпили. Худой, нервногубый подошел и сунул руку. Миша. Повелительно Люде — выйдем. Смиренно кивнула. Вышли. Вернулись. Выпили. Глазами в Виталика впился, перевел взгляд на Сергея, опять на Виталика. И канул, растворился в кромешных закоулках странного жилища. Виталику страшно захотелось на воздух. Тошнило. Он жалко заблеял Сергею — пошли, мол. Тот молча налил еще, выпил, кивнул. Телефон-то скажи, Виталик — Люде. Сказала.
Как уж он его запомнил — чудо. Наутро всплыли какие-то цифры. И понеслось. То было общежитие МГУ, химфак, что ли. Он вызванивал, они мерзли, как подростки, жались в подъездах. И каждый раз, прощаясь, Виталик думал — зачем?
Люда, люди тоскуют люто, если их не погладить встречей, небо синее им не любо, и дожди от тоски не лечат. И большая, как кит, лягушка, из души смастерив подушку, улеглась и сквозь жабры жадно гонит кровь. Ей совсем не жалко, что от грусти я сжался, замер… Только нет у лягушек жабер, только все еще перетерпится, только мы еще сможем встретиться…
Встретились в очередной раз — и тут, у входа в общежитие, объявился Миша.
Ах как внятно и на хорошем русском языке объяснял он, что в их осетинском обиходе зарезать соперника (следует демонстрация ножа) — что два пальца обоссать. И как повезло Виталику, ну просто немыслимо повезло, ибо Люда не невеста его, а девушка, за которой он, по просьбе ее родителей, оставшихся в Орджоникидзе, приглядывает в Москве, этом средоточии порока и похоти. И что пришелся Виталик ему по душе: не хам, не пошляк, к Люде вроде относится с уважением — так ведь? Глаза простреливают насквозь. С уважением? И что на таких замечательных парней зла он не держит, а напротив, все, что есть у Миши Дударова, готов он отдать… И проч.
Больше они не виделись. С Мишей. А с Людой через много лет все же пересеклись, совсем мимолетно. Она прислала письмо на старый адрес, где жила мама Виталика. Мол, хочу. Там-то тогда-то. И он пришел.
А на следующий день ты затеяла гладить мои брюки и извлекла из кармана упаковку презервативов. Помнишь, что я наплел? Сам я забыл. В общем, других встреч не последовало. Но тот Новый год, Тушино, переход канала на спор, ледяная рябь, аптека, улица, о чем это я…
Так вот, об English Drama. Путь к ней лежал через попытку уйти в гуманитарии. Виталик стал изучать английский еще усердней. Они с Сергеем, отметив победу последнего в ресторане «Центральный» на Тверской, стали ходить в разговорно-английский кружок, ведомый тезкой брата, Валерием, диктором английской редакции Московского радио. От него-то, кстати, Виталик и услышал красивую фразу (вроде бы из предисловия к первому изданию шекспировского «Троила и Крессиды»), которая стала эпиграфом этих записок. Означает она что-то вроде «От вечного не-писателя — вечному читателю» и вполне для этой книги подходит. Привела их в этот кружок знакомая Сергея, к которой Валерий питал чувства, и пока питал — занимался с ними бесплатно. Потом, рассорившись с этой знакомой, он заявил, что последующие занятия состоятся после уплаты ему… далее следовала чудовищная сумма, исчисляемая произведением количества часов на количество людей в группе и совсем не хилую ставку за человеко-час. Кружок распался, но зараза осталась в крови, и Виталик поступил на вечерний факультет иняза. Нет, так покрасивее: распался кружок, но осталась зараза, подался Виталик в студенты иняза. И тут же распространил свои игры в слова за пределы родного языка. Даже сейчас, навещая дочку в Лондоне, Виталий Иосифович не может пройти мимо объявления То Let, дескать, сдается в аренду дом, без того чтобы не вставить в серединку i. А потом — из Flat to let делает плоские туалеты. А в те давние времена пришлось ему однажды, сидючи на скамейке в Ильинском сквере, объяснять подвыпившему австралийцу, в чем же юмор распеваемых рядом куплетов:
Тихо вокруг, только не спит барсук,
Яйца свои он повесил на сук —
Вот и не спит барсук.
Переложив стишок на сравнительно сносный английский, он отчаялся вызвать у парня улыбку — уж больно академичными оказались его фразы. В обратном переводе это звучало приблизительно так. В тишине леса его обитатель барсук (badger) страдает бессонницей (insomnia — с гордостью вспомнил он нужное слово). Барсук озабочен тем обстоятельством, что его тестикулы (testicles) вывешены на ветвях одного из деревьев. Австралиец сопел и моргал…
