Переложив стишок на сравнительно сносный английский, он отчаялся вызвать у парня улыбку — уж больно академичными оказались его фразы. В обратном переводе это звучало приблизительно так. В тишине леса его обитатель барсук (badger) страдает бессонницей (insomnia — с гордостью вспомнил он нужное слово). Барсук озабочен тем обстоятельством, что его тестикулы (testicles) вывешены на ветвях одного из деревьев. Австралиец сопел и моргал…
М-да. Но учился с удовольствием и — старанием. Даже латыни. В ночную смену на заводе, пока та самая сочиненная им хреновина по имени блок защиты питания (держать напряжение в пределах номинал плюс-минус сколько-то процентов при любых бросках сети) жарилась и мерзла в испытательной камере, он готовился к сдаче зачета. О-эс-тэ-мус-тис-энтэ. И что-то о Горациях-Куриациях, защищавших какой-то мост.
Итак, английский театр. При всей уже упомянутой склонности к лицедейству театра Виталик — как зритель — не любил. Впервые с этим искусством он встретился в очень нежном возрасте на балете «Аистенок». Случилось знакомство в театре Стани Славского и Немирова Чуданченко. Один Станя, или Станаркон (Сталинская народная конституция), уже был в его недлинной жизни — сын маминой подруги Иры, сестры того самого Рости, теперь его повели к другому. Беда в том, что мама рановато решилась на этот шаг — воспринять непростой сюжет в немой балетной оболочке пятилетнему, пусть и умненькому, каким он считался в семье, мальчонке оказалось тяжко. А сюжет — для тех, кто забыл или кого мама не водила в театр Славского и Чуданченко, — был такой.
Живет себе пионерка Оля, а во дворе ее дома свили гнездо аисты. Родился у аистиного семейства сыночек, Аистенок, и вот хулиган Вася (явно не пионер) хочет этого Аистенка достать из гнезда. В комплоте с плохим мальчиком находится и нахальный Петух из соседнего двора. Вася в своей зловредности заходит так далеко, что ранит из рогатки маму-Аистиху, прилетевшую на помощь сынишке. Но Оля с друзьями-пионерами, почистив зубы и сделав зарядку, прогоняют Петуха, делают а-та-та Васе и перевязывают боевые раны птицы. Миновало лето. Хмурая, дождливая, наступила осень. Аисты подались в Африку, улетел и Аистенок, которого научили летать — нет, не родители, папа-Аист вообще неведомо куда подевался, а мама лежит вся в бинтах, — научили его летать пионерка Оля и исправившийся бывший хулиган Вася.
Но! Если помните: в Африке ужасно, в Африке опасно. Пока Аистенок играет с мартышками, тут же рядом творится неслыханное злодеяние: мерзкий Плантатор со сворой надсмотрщиков ловит сбежавших от жестоких побоев негров. Воспитанный пионерами в духе справедливости, Аистенок сколачивает из зверей партизанский отряд и отбивает у гадов маленького Негритенка. Плантатор в страхе бежит и попадает в пасть случайно подвернувшемуся крокодилу.
Аистенок созывает совещание и предлагает всем зверям, прихватив Негритенка, иммигрировать в Советский Союз. А там — весна. Журчат ручьи, поют скворцы. И даже, как известно, пень… Вот и пионеры поют (неслышно, ибо — балет). Чтобы Аистенку было сподручно их найти, Оля с Васей поднимают красный флаг. И — ура! Аистенок спускается на крышу родного дома. Home, sweet home. И Аистиха тут, уже здоровехонька. А за Аистенком подоспели и звери, последним появляется Слон с Негритенком на спине. Мальчонка было испугался — чего хорошего ждать от белых! — но советские дети быстренько его успокоили и тут же приняли в пионеры.
С некоторой надеждой на лучшее Виталик через пару лет шел на оперу «Петя и Волк». Потом он очень удивился, узнав, что слушал гениальную музыку гениального Прокофьева. С операми, надо признать, и дальше дело было швах. Классе в пятом баба Женя заставила его пригласить учительницу литературы Зою Владимировну (ну да, Владимировна, говорила Евгения Яковлевна, вы посмотрите на нос этой Владимировны, я такая же Ивановна, как она Владимировна) в Большой на «Евгения Онегина». Виталик «Онегина» знал почти наизусть, хотя его еще не проходили, и подумал, что беды не будет, если ему все это еще и споют. Зоя, конечно, была тут лишней, но делать нечего. И они пошли. Зоя Владимировна сопела рядом и то и дело давала понять Виталику, какое наслаждение доставляет ей зрелище. Она таращилась в бинокль, что-то разглядывая на сцене, — места оказались так себе. И правда, по доносившимся звукам было трудно понять, что там происходит. Поскольку, как упомянуто, роман он успел прочитать и неплохо запомнить, ему очень хотелось помочь и Зое разобраться в событиях, но вскоре он убедился, что поющих ему не перекричать. Правда, музыка показалась ему сносной и даже приятной. Все бы и обошлось, но уж больно долго. Да еще эта Татьяна, корпулентная бабища — такой она и осталась в его представлении, и он впоследствии всегда с сочувствием относился к Евгению, до которого эта корова была столь охоча.
Последний оперный удар нанесла ему «Кармен». Туда он пошел с одноклассницей Ленкой (ну да, с той самой, которая потом плакала у него на плече под «Маленький цветок»), купив дорогущие билеты. Он, конечно, догадывался, что делает глупость, что и Ленке было бы приятней, решись он потратить эти деньги на кафе-мороженое. Но как-то раз он услышал от нее слова «Карменсита и солдат» и еще какую-то фигню про Мериме, а потому должен был соответствовать. И вот, представь, мы сидим с Ленкой в партере Большого театра. (Что? Я заговорил от первого лица? Ну и ладно.) Ее щека одуряюще близко. Что там на сцене — уже не важно. И вдруг она начинает хихикать. Гнусно, нагло, отвратительно и безвкусно. Я проследил ее взгляд. На краешке сцены, сцепившись друг с другом, стояли Кармен — кажется, Архипова, огромная, великая, как колхозница Мухиной, а ее пытался облапить Хозе — низенький пузатый румын, которому случилось гастролировать в Москве в этот счастливый для нас с Ленкой день. При этом они пели: Архипова по-русски, румын — по-румынски. Мы ушли в антракте и все-таки отправились в кафе-мороженое. Ты, наверное, помнишь, что за двадцать лет нашей жизни мы ни разу не были в опере? Но пели-то они, видно, неплохо. Все же — Большой. И вот совсем недавно в тот же Большой я попал с нашей дочкой. Давали «Волшебную флейту», чуть ли не через сто лет после последнего представления «великой оперы великого Моцарта на великой сцене». Ну я-то знал, что ничего хорошего меня не ждет, и главной задачей полагал: не заснуть и не рассмеяться. Сидел, стиснув зубы и вытаращив глаза. Оживился на арии Царицы ночи, второй — первая-то довольно занудная, — где что-то там про жажду мести, der Hölle Rache, дескать, kocht in meinem Herzen, проняла меня колоратура. А Оля — та прямо-таки растворялась в музыке, до увлажнения глаз, мне на зависть и удивление.
Пора, пора, наконец, приступить к теме английского театра — хватит увиливать. Но я все еще не рассказал тебе сюжет «Пети и Волка», а это несправедливо. Слушай.
Раннее утро. Пионер Петя выходит на зеленую лужайку, позабыв закрыть за собой калитку. На высоком дереве сидит Петина знакомая Птичка и весело чирикает: солнышко светит ясное, здравствуй, страна прекрасная. Вслед за Петей, переваливаясь с боку на бок, идет Утка: калитку-то он не закрыл, вот Утка и решила, что можно поплавать в большой глубокой луже. Смотрит Птичка на неповоротливую Утку и говорит: «Что ты за птица, если летать не умеешь?» А Утка в ответ: «А ты что за птица, если не можешь плавать?» — и плюхается в воду. Такой вот диалог. И вдруг Петя видит Кошку, которая хочет сцапать Птичку, увлеченную спором с Уткой. «Берегись!» — кричит находчивый пионер, и Птичка — раз! — уже на дереве.
Диспозиция теперь такая: Утка в луже, Птичка на ветке, Кошка ходит вокруг дерева, довольный Петя потирает руки.
Но тут на лужайку выходит Дедушка и к Пете с претензией: «Ай-яй-яй, Петя! Ты зачем сюда пришел? Тут волки водятся. Марш домой!» А Петя упирается. «Да я ж пионер! — говорит. — А пионеры волков не боятся». Однако Дедушка пропускает эти смелые слова мимо ушей и уводит Петю в дом.
И действительно, богатый жизненный опыт не обманул Дедушку: из лесу появляется огромный страшный серый Волк. Кошка с перепугу лезет на дерево. Утка в панике крякает и пытается удрать — да куда там! Волк ее догоняет и — ам! — проглатывает.
Обновленная диспозиция: Кошка на ветке, Птичка — на другой, Волк ходит вокруг дерева, щелкая зубами. Утка сидит у Волка в брюхе. Петя и Дедушка, видимо, пьют утренний кофе за сценой.
Но нет! Я несправедлив к пионеру! Вон он, стоит за закрытой калиткой и наблюдает за событиями на лужайке. Он не струсил, отнюдь, и его мысль остра, как бритва.
Петя выносит из дома веревку, влезает на забор, с которого по длинной ветке можно попасть на Птичкино и Кошкино дерево. И вот Петя уже сидит между Птичкой и Кошкой и руководит операцией: «Ты, Птичка, лети вниз и кружи вокруг волчьей морды, да смотри, чтоб он тебя не сцапал!»
