— Маринка, поставь что-нибудь поживее!
И поставили. Даже стекла в окнах дрогнули, заскрипели двери, такой веселухи в редакции не было никогда.
Прохожие с удивлением оглядывались.
Мишка красный, потный скакал вокруг девок, плохо соображая, кого за что хватал. Главное, что это было доступно.
Игорь Павлович, изредка заглядывая в кабинет, выдернул оттуда Иванова. Этого никто и не заметил. Евменыч выпил корвалола и хотел снова взяться за газету.
— Мужички, вы нас игнорируете? — вошла Маринка, у какой оторвалась бретелька и висела веревкой на плече.
— Мы скоро вернемся. Вы пока развлекайтесь сами,— попросил Бондарев, понимая, что Сашке надо отдохнуть, а ему нельзя свалиться.
— Ну, борзые бабы! Кажется, с них скоро трусы слетят,— хохотнул Бондарев.
— Молодые, что с них взять! — отмахнулся Иванов.
— Девки бойкие!
— Не-е! Мы в их годы были озорнее!
Прошло еще часа два. Музыка стала потише, свет в кабинете потускнее. Голоса стихли. И в это время в редакцию неожиданно вошла Анна, та самая, на какой собирался жениться сын Иванова Мишка. Она глянула на Александра Евменовича и спросила тихо:
— А где Мишка? Хочу с ним поговорить. В деревне недоразумение вышло. Надо сгладить его, помириться. Мелочи не должны отравлять жизнь.
Иванов согласно кивнул головой и указал на кабинет, где тусовалась молодежь. Анна открыла дверь. Следом за нею туда заглянул Бондарев.
Голый Мишка уже лежал с Мариной. Что-то бормотал той на ухо, девка торопила парня:
— Ну чего возишься, как дохлый суслик?
Анна тут же громко захлопнула дверь. Молодежь и не заметила ее прихода. Анна, убегая из редакции, бросила через плечо одно слово:
— Козел!
Мишка, узнав о том, ответил:
— Пап! А я вообще раздумал жениться!
Евменыч гулко рассмеялся, ответив:
— Нет худа без добра.
Мишка в этот день не пришел домой. Ночевать остался в редакции.
Через неделю Иванов потребовал от девчонок материалы. Те сказались больными. И лишь через десяток дней пришли в себя.
Они сдали несколько репортажей, пару зарисовок, один фельетон, несколько информаций. Вели себя тихо, по вечерам уже не пьянствовали, писали, о чем-то тихо говорили. Иногда к ним заходил Мишка. Но не задерживался. У всех нашлись свои дела, все успокоились и каждый остался доволен друг другом.
С Анной парень не помирился. Не предложил наладить отношения и вскоре снова уехал в Москву, тепло попрощавшись с практикантками.
Нет, он не приглашал их домой, не звал приезжать сюда на работу, вообще не лез в эти отношения, только дома сказал отцу:
— А крутых практиканток к тебе присылали. Как бы вы с Бондаревым выкручивались, если бы не я? Считай, ваше лицо спас...
Девчата уехали как только закончились два месяца. Заранее тихо собрались. Вошли в кабинет Иванова, взяли характеристики. В них он не ругал и не хвалил девчонок, не предлагал остаться, приехать на будущий год. Подав руку, простился тепло с обеими. Пожелал счастливого пути и легкого пера в работе.
— Одна польза от их приезда все же была, помешали свадьбе, какую я не хотел,— сознался Александр Евменович Бондареву.
Девчонки на прощание чмокнули в щеки мужиков и, даже не сказав до свидания всем остальным, шмыгнули в двери совсем неслышно. Больше их никто не видел ни в поселке, ни в редакции.
Их практика закончилась.
Игорь Павлович с наступлением тепла совсем захандрил, расхворался, стал часто появляться у врачей, сел на таблетки и уколы, у него все пошло в разнос, сон и аппетит. Не помогали вечерние прогулки. И хотя все мечтал поехать на Колыму, перестал ездить даже в ближние командировки. Не любил выходить из дома, все сидел у окна, смотрел на прохожих.
Как-то вечером зашел к нему Иванов. Бондарев что-то читал, неохотно оторвался от книги и в разговоре посетовал, что очень хочет поехать на Колыму, увидеть Варю, Аслана, Федора. Но нет возможности, отпуск истрачен и денег нет.
— Знаешь, Сашок, я непутево и бездумно прожил свою жизнь. Надо было беречь каждый день. А я расшвырял время, так и не поняв главное— для чего жил? Обидно, что вся она прошла глупо и бездарно. Ничего не успел, не видел радостей. На земле ни одной зацепы не оставил. Ухожу ненавистным и сам никого не люблю. Даже вспомнить нечего и некого. Ни друга, ни подруги не оставляю. Досадно. И все ж налегке. Это и хорошо, и плохо. Меня скоро забудут, мне тоже вспомнить некого. Знаешь, есть такие песни — однодневки. Один раз услышав, второй раз слушать неохота. Вот так и я, прошел по жизни тенью. Сам себе не в радость, другим — в огорчение. На черта было родиться? У других смысл, цель имеется. Люди чему- то радуются, огорчаются. Я и сам не знаю, для чего существовал? Проволокся, как старый одинокий волк. И теперь никому не нужен.
— Ну, это ты уж слишком себя опустил! — возмутился Иванов.
— Сашок, давай не будем закрывать глаза на правду, ведь мы, пусть и старые, но мужчины. Этим надо дорожить всегда...
Вскоре Александр Евменович ушел. Он не любил упаднического настроения у людей и был уверен, что к утру у Игоря все пройдет. Так уже бывало не раз.
...Шел одиннадцатый час. Все сотрудники пришли на работу. Не было только Бондарева.
— Девчата, разбудите его. Скажите, что пора на работу. Устал я с ним беседовать,— попросил машинистку и кассира Иванов.
Вскоре женщины вернулись бледные, испуганные. Их обоих трясло:
— Он не спит.
— Он умер. Сидя на стуле, одетый, как будто собрался в дальнюю командировку.
— Руками подпер голову, глаза открыты. Похоже, что он не спал всю ночь. На столе недопитая бутылка водки. И записка, вот она,— подали Иванову свернутый вдвое листок бумаги:
— Я ухожу, как жаль, что это случилось не на Колыме. Мы с нею очень похожи. Оба одиноки, как волки, отставшие от стаи, холодные и заблудившиеся в своей судьбе. Нам уже не найти ее. Все потеряно, мы безнадежно состарились и стали тенью, эхом Колымы. Прошу вас о последнем: похороните меня среди людей. Быть может, в другой жизни я исправлю ошибки первой и проживу ее человеком.
