Синди подняла руку, и я понял: она уже догадалась, что́ собирается сказать Ройер, а «бухгалтерская» половина ее мозга уже произвела необходимые подсчеты. Слова «оставить до утра» означали дополнительные расходы, а у Синди и без того накопилось немало неоплаченных счетов.
– Но, доктор…
– Никаких «но», – перебил Ройер, сопроводив свои слова энергичным движением руки. – Никаких возражений, мисс. Послушайте лучше, что́ я увидел на эхограмме…
Отступив в сторону, я снова прижался к стене, прислушиваясь к эху воспоминаний, гулко отдававшемуся в моем пустом сердце. Я чувствовал, что застрял на узком и скользком перешейке – на гребне надежды. Слева и справа зияют пропасти, в которых нет ничего, кроме отчаяния, и достаточно одного неверного шага, чтобы снова очутиться на самом дне.
– Во-первых, дефект межпредсердной перегородки. О нем нам известно давно, но… Вкратце говоря, сердцу Энни пришлось долго и напряженно работать, в результате чего оно значительно увеличилось. Ничего удивительного в этом нет, поскольку сердце – это мускул, а мускулы, которые постоянно испытывают повышенную нагрузку, начинают расти. За время, прошедшее с последней операции, сердце девочки стало намного больше нормы, что ведет сразу к нескольким серьезным проблемам. Такое сердце начинает давить само на себя, что снижает эффективность его работы. – Для наглядности Ройер обхватил свой кулак ладонью и сжал. – Вот смотрите: сердце выросло, а околосердечная сумка осталась такой же, какая была, поэтому чем напряженнее оно работает, тем сильнее становится сдавливание. Вдобавок увеличенное правое предсердие начинает посылать в соответствующий желудочек множественные сигналы. В обычных условиях синусно-предсердный нервный узел посылает один сигнал в верхнюю часть сердца и один в нижнюю, за счет чего и происходит сокращение сердечной мышцы – тот самый стук, который мы слышим. Эти нервные импульсы задают сердцу естественный, правильный ритм, как армейский сержант на занятиях по строевой подготовке задает темп всему подразделению. Но когда предсердие становится слишком большим, одиночные импульсы-сигналы уже не могут вызвать возбуждение одновременно во всех его клетках, поэтому в качестве компенсации синусный узел начинает генерировать не один, а много сигналов. По соответствующим нервным пучкам они попадают и в желудочек, который начинает работать, сокращаясь в ускоренном темпе. И еще. – Ройер поднял вверх указательный палец. – Когда сердечная мышца становится слишком большой, происходит рассогласование между различными ее частями: грубо говоря, каждая отдельно взятая часть «не знает», что делает или что должен делать мускул в целом. Сердце, так сказать, перестает «слышать» самого себя. К сожалению. Понимаете, о чем я?
Синди машинально кивнула и крепче обхватила себя за плечи.
– В таких условиях разные части сердечной мышечной ткани начинают посылать свои сигналы. Желудочек улавливает их, пытается реагировать, но не успевает. На одно сокращение предсердия приходится два-три сокращения желудочка. Результат… каков результат, вы можете догадаться, если представите себе мужчину и женщину, которые танцуют вместе, но под разную музыку. Что у них получится, если мужчина движется под музыку Дина Мартина, – Ройер бросил быстрый взгляд в мою сторону, – а женщина – под Элвиса?..
Насколько я помнил, Ройер обожал Элвиса.
– В медицине подобная раскоординация сердечных сокращений называется фибрилляцией. Она усугубляется тем, что увеличенный желудочек становится дряблым, теряя способность перекачивать значительные объемы крови. Здесь есть множество аспектов, о которых можно долго говорить, но суть, если коротко, такова: желудочек, как всякая мышца, устает и нуждается в отдыхе, однако как раз его-то он и не получает. Напротив, предсердие продолжает бомбардировать его множественными сигналами, вызывая рост частоты сокращений. Именно это Энни и испытывает каждый день, каждое мгновение своей жизни: если у обычного человека в состоянии покоя частота пульса составляет около шестидесяти ударов в минуту, то у нее – сто тридцать и более. У нас это называется хаотической тахикардией.
Я чуть не улыбнулся, но постарался скрыть улыбку. Ройер по-прежнему был лучшим из лучших: сейчас, например, он пытался на пальцах объяснить Синди суть происходящего с Энни. Мне, однако, не было нужды слушать его научно-популярную (больше популярную, чем научную) лекцию, поэтому я позволил себе слегка отвлечься.
– Но и это, к сожалению, еще не все, – продолжил Ройер, и Синди выпрямилась с таким видом, словно заранее знала, что он собирается сказать.
– Я, кажется, упоминал об отверстии в межпредсердной перегородке, которое открыто, пока человек находится в утробе матери, и закрывается после его рождения?
Синди кивнула.
– У Энни овальное отверстие все еще открыто, и, хотя оно пока не увеличилось, зарастать оно тоже не собирается. Из-за этого давление крови в исходящих сосудах выше, чем в сосудах впадающих, что приводит к развороту кровотока и частичному сбросу крови из правого желудочка в левый. Это довольно редкое явление, называется оно синдромом Эйзенменгера…
Лицо Синди сделалось белым, как простыня, которой была укрыта Энни. А ведь Ройер сказал ей не все; я знал это, поскольку умел читать язык его тела. Как раз сейчас он решал, стоит ли выложить все до конца или лучше утаить по крайней мере один из результатов исследования. Привычка к честности победила, но не исключено, что на откровенность Ройера подвигло мое присутствие. На несколько мгновений он прижал пальцы к губам и после непродолжительной паузы проговорил несколько более тихим голосом:
– Я также обнаружил еще одну вещь… – Ройер нажал кнопку связи с сестринским постом. – Джен?.. Будьте добры, мне нужны последние пятнадцать секунд чреспищеводной эхокардиографии Энни. Передайте их в комнату предварительной подготовки.
Спустя секунду прозвучал ответ:
– Все готово, сэр. Нужный ролик будет на третьем канале.
Ройер включил телевизор, настроил на третью кнопку, и на экране возникло изображение, отдаленно напоминающее эхограмму плода в материнском чреве. Достав из кармана ручку, Ройер постучал ее кончиком по стеклу, но я уже увидел, что он имел в виду.
– Вот здесь, – сказал Ройер, и его ручка описала круг, – в районе разреза, оставшегося от прошлой операции, мышечная ткань истончилась, ослабла и сделалась более хрупкой. Любое серьезное физическое напряжение или даже просто сильный толчок или падение приведут к тому, что эта ткань прорвется. Заметьте, я говорю «прорвется», а не «может прорваться»…
Синди негромко ахнула и прижала ладони ко рту.
– Но… почему?! Что все это означает?
– Ничего хорошего, к сожалению. – Ройер глубоко вздохнул. – Это означает, что глубокие морфологические изменения сердечной мышцы приобрели лавинообразный характер и что состояние Энни ухудшается уже не с каждым днем, а с каждой минутой.
Синди спрятала в ладонях лицо. Я услышал, как она всхлипывает.
– Время еще есть, – вздохнул Ройер, – но его совсем немного. Соответствующий уход, тщательно подобранная лекарственная терапия, отсутствие стрессов, физического напряжения и прочее могли бы помочь Энни протянуть еще некоторое время. – Ройер поджал губы и ненадолго задумался. – Месяца два, я думаю, – вынес он свой вердикт. – Возможно, три, но не более того.
Плечи Синди продолжали вздрагивать, между ее пальцами просочились слезы. Не отдавая себе отчета в том, что делаю, я шагнул к ней, но вовремя опомнился и отступил. Ройер бросил на меня испытующий взгляд, задумчиво качнул головой и снова повернулся к Синди.
– Нужно уточнить статус Энни в списках очередников, найти донора и сделать операцию. Если некротизированная ткань прорвется, околосердечная сумка заполнится кровью минуты за две, и тогда… Вы не успеете даже довезти Энни до больницы. Сомневаюсь, что и мой бывший партнер смог бы в этом случае ей помочь. Нет, выход только один – срочная пересадка сердца… – Говоря все это, Ройер не смотрел на меня. Он смотрел только на Синди, которая, сжавшись в комок, сидела на краешке кровати Энни и вытирала слезы уголком простыни. На белой ткани – рядом со штампом «Больница Святого Иосифа, Атланта» – осталось черное пятно от размокшей туши.
– Синди… – Ройер снова заговорил «врачебным» тоном. – Выслушайте, что я вам скажу. Еще два года назад я предупреждал вас, что это марафон, а не спринт. Возьмите себя в руки: возможно, худшее еще впереди. В любом случае, прежде чем что-то изменится к лучшему, вам обеим будет еще тяжелее, так что…
