— Да.
— Я тут подумала… пока он еще чистый и все такое… хочешь узнать, что чувствуешь, когда сидишь в контейнере, который катится с горы в парке?
— Да, да! С большого холма или с холмика?
— Холмик — для сопливых девчонок, — отвечает она, а потом едва слышно добавляет: — Холмик в самый раз для Энн.
Энн делает вид, что не слышит.
Через десять минут мы уже наверху пятидесятиметрового склона, я забираюсь внутрь контейнера, крепко держусь, а Бри толкает меня со склона. Когда контейнер летит, она кричит:
— Счастливого пути, молокосос!
Уже через тридцать метров моя голова так и грозит взорваться от вращения.
Еще через десять я взываю о помощи.
Когда я достигаю подножия холма и начинаю останавливаться, то пытаюсь — к сожалению, безуспешно — высунуть нос, чтобы вдохнуть свежего воздуха, но слишком поздно. Весь мир продолжает крутиться у меня перед глазами, и я рву прямо на себя. Дважды.
Бри бежит за мной по склону холма и хохочет до слез.
Мама ничего смешного в этом не находит. Она охает, когда я, несколько минут спустя, вхожу через заднюю дверь на кухню, весь в собственной блевоте.
— Что случилось?
— Качка, — стоически отвечаю я, вытирая рот рукавом. — Пошел ко дну вместе с кораблем.
И тут ее ноздрей достигает исходящий от меня «душок».
— Боже мой, наша гостья прибудет через десять минут! Марш в душ, юноша! Дважды помойся! И не выходи, пока не будешь благоухать, как роза. — Когда я уже иду по коридору, она еще раз окликает меня: — Одежду оставь за дверью, Кейд. Я брошу ее в машинку, пока никто не унюхал этот запах.
Умытый и благоухающий, я, обернувшись полотенцем вокруг талии, шагаю по коридору. Не успеваю и двух шагов отойти от ванной, как вопит Бри:
— Приехали! Приехали!
— Кто приехал? — кричу я в ответ и припускаюсь ко входной двери.
Когда я поворачиваю из-за угла к прихожей, Бри стоит, прижавшись к стеклу.
— Папа с гостьей! — радостно кричит она, мотая головой. — Я видела, как они подъехали.
Первое, что видит мама, когда выходит к нам с кухни, — полотенце, обернутое вокруг моей талии.
— Кейд, ты чего? Ступай и немедленно оденься! Нельзя разгуливать по дому полураздетым.
В ту же секунду с первого этажа поднимается Энн и останавливается на предпоследней ступеньке лестницы.
— Это точно. Прикрой свое тщедушное белое тельце, пока мы все не ослепли.
— Сейчас прикрою, — бормочу я, — только посмотрю, кто приехал.
У маленького окошка у входной двери место только для одного человека, поэтому Бри в лицах рассказывает нам, что происходит на улице. Она старается, но выходит у нее не очень.
— Ладно… открылась дверь машины… секунду… кто такие носит? Это похоже на… нет, быть не может. Ой, вот они выходят… все еще идут… приближаются… Неужели это… Да, это… Нет… или да? — Повисает молчание — намного более длительное, чем требуется, чтобы дойти ко входной двери. Наконец Бри оборачивается: — Мам, это та, о ком я подумала?
— Да говори уже кто, — настаивает Энн.
Через секунду распахивается дверь. На пороге за четырехколесными ходунками стоит старушка с вызывающими рыжими волосами, в черных солнцезащитных очках, которые скрывают половину ее морщинистого лица, и в розовом свитере.
— Добро пожаловать! — восклицает мама. — Входите, входите!
Она подходит к стоящей на пороге старушке и перегибается через ходунки, чтобы обнять ее.
— Моя маленькая Эмили! Как ты, дорогая?
— Хорошо, хорошо. Чрезвычайно рада, что ты нашла время нас навестить. Тебе чем-то помочь?
— Можешь убрать у меня с дороги эту чертову толкалку-каталку. Мне она вообще не нужна. Хотя в самолете удобная штука. Когда видят эту ходилку, меня первую пускают на борт.
Мама ставит ходунки к стене, недалеко от меня.
— Мам, — шепчу я, стараясь, чтобы меня не заметили, — это кто?
Либо у меня плохо с шепотом, либо у старушки отменный слуховой аппарат. Она шагает через порог в мою сторону, негромко посмеивается и снимает очки, за которыми прячутся ярко-голубые глаза и морщинистые веки.
— Кто же еще? Это я! Тетушка Бев!
Пратетушка Бев, если уж быть точным, — сестра моей прабабушки. Мне известно о ней лишь то, что она во Флориде. Уж не помню, где именно, но знаю: до Диснейленда от нее час пути. Родители возили нас туда три года назад, и мы остановились у тетушки Бев в компании других стариков из ее деревушки пенсионеров, вместо того чтобы снять номер в гостинице. Это было еще в те прекрасные далекие времена, когда никто не знал, что у Энн больное сердце.
— Ух ты! — отвечаю я. — Вы совсем другая.
Тетушка Бев игриво ерошит волосы у себя на затылке.
— Да уж, мне стало немного скучно в Кэннон Бич, а местный косметолог предложила перекраситься в матово-рыжий. Что ж, побуду пока такой. Если что не так, во Флориде подправлю.
Наконец-то меня осенило: тетушка Бев прилетела в Орегон навестить старшую сестру — мою прабабку, которая живет в Кэннон Бич. Она уже недель шесть там живет, присматривает за домом, ухаживает за своей старшей сестрой в доме престарелых. Теперь же, когда мы отправляемся на побережье и сможем помочь прабабушке, она возвращается к пальмам Флориды.
— С дороги посторонись, — говорит папа, переступая порог.
В каждой руке у него по внушительному чемодану. Он ставит их на пол, чтобы закрыть дверь, потом вновь поднимает и обходит Бев.
— Мы наверху приготовили для вас комнату. А чемоданы я оставлю здесь.
— Да храни тебя Господь. Приехал на побережье, чтобы меня забрать, потом еще мой багаж тянул. — Повернувшись к маме, она добавляет: — Я всегда говорила, что ты удачно вышла замуж. Береги этого парня, Эм, никуда не отпускай.
Мама с папой неловко переглядываются, потом он скрывается на лестнице.
— Я стараюсь, — отвечает мама едва слышно.
Бев поворачивается ко мне и щиплет за руку:
— Как ты вырос и возмужал с тех пор, когда я видела тебя последний раз, Кейд!
Ее щипок заставляет меня вспомнить, что я продолжаю стоять полуголый с полотенцем на талии.
Я опускаю глаза, чтобы разглядеть, насколько я «возмужал».
— Наверное, — соглашаюсь я, чувствуя себя не в своей тарелке. — Что бы ни означало «возмужать», я на сто процентов уверен, что после поездки в Диснейленд я ни «возом», ни «мужем» не стал.
Бев с мамой заливаются смехом. Энн с Бри тоже начинают хихикать.
— «Возмужал» означает просто «сильно вырос и окреп», — смеется тетушка Бев.
— Тебе уже давно пора одеться, Кейд, — говорит мама. — Поторопись. Тетушка Бев никуда не уедет, пока ты будешь приводить себя в порядок.
Эмили— Хочешь, тоже поднимемся наверх, устрою тебя в комнате? — спрашиваю я Бев, когда Кейд рванул вверх по лестнице.
— Боже мой, нет. Сначала нам нужно наверстать упущенное.
Я киваю Энн и Бри:
— Девочки, проводите тетушку Бев в гостиную. Я принесу что-нибудь попить. Бев, хочешь пить?
— Да, но безо льда. Все не могу согреться. И хотя уже наступил июнь, до сих пор хожу в свитере.
По дороге на кухню мое внимание притягивает одна картинка в рамке. И хотя я вижу ее каждый день, уже давно не обращала на нее внимания. Сама картинка представляет собой фотографию, на которой запечатлены держащиеся за руки мужчина и женщина на фоне Эйфелевой башни. Картина уже много лет собирает пыль на комоде. Я беру снимок, улыбаюсь, вспоминая тот день, когда по почте пришла эта открытка.
Счастливые были времена…
Я снимаю бархатную заднюю часть рамки, чтобы прочесть на обороте открытки надпись, адресованную мне. На французской марке штемпель почти двадцатилетней давности. Еще до нашей свадьбы с Деллом. И хотя слова я помню наизусть, не отказываю себе в удовольствии еще раз прочитать каллиграфически выведенный текст.
Моя любимая Эмили,
Привет тебе из Города любви и света! Мы с твоим дедушкой празднуем сороковую годовщину нашего брака веселее, чем праздновали двадцатую. Жизнь, прожитая бок о бок, становится все лучше и лучше! С нетерпением ждем возвращения, чтобы успеть на вашу с Деллом свадьбу. Ты нашла настоящее сокровище. Крепко держись за него. Лет через двадцать, когда у вас за плечами будет пара десятилетий брака, я представляю, как вы оба будете стоять здесь, в Париже, отмечая прожитые вместе годы. Впереди вас ждут многие-многие годы любви. До скорой встречи!
Je t’aime! — Я тебя люблю! — Бабушка Грейс.
— Я и не знал, что это открытка.
Слова застают меня врасплох, я роняю рамку на ковер. К счастью, она не разбивается.
— Кейд! Что ты здесь делаешь?
— Ничего. Просто увидел, что ты здесь… стоишь грустная.
— Просто задумалась о прошлом.
— О грустном прошлом.
