… Магеррам прислушивался к ровному дыханию жены, осторожно прикрывал оголившееся плечо и думал, думал, думал…
«А может быть… — сердце ныло и трепыхалось от слабо затеплившейся надежды, — а может быть, она и без денег… Такого, какой я есть…» Если б знать, точно знать, что не уйдет, забрав детей. Он бы бросил это дело. Война давно кончилась. Хлеба хватает людям. Никому не нужны буханки. Теперь, чтоб заработать, надо продавать налево целыми машинами. Возить далеко за город, где снабжение намного хуже, чем в центре города. А то и за сто пятьдесят — двести километров, в села. Едешь и дрожишь — накладная фиктивная, в самый последний момент завмаг может скинуть цену. А куда уже денешься? Куда ни сунься, всюду теперь милиция — высматривают, вынюхивают. Бильгеис говорит: «Так хорошо кушаем, все у нас есть, откуда у тебя диабет, Магеррам?» Эх, если б она знала. После каждого рейса с левым хлебом он весь мокрый, хоть выжимай рубашку. Риска все больше, а заработки меньше.
Ему уже раза два пришлось, запершись в спальной, пороть край матраса. Если так пойдет и дальше, от накопленного ничего не останется уже лет через пять. Придется продать дом с садом, купить квартиру. Там подрастет старшая, замуж надо будет отдавать. И вообще как содержать семью на жалкую зарплату экспедитора! Главное-Гаранфил. Привыкла к каждому празднику новое платье шить, к подаркам его привыкла. Когда она улыбалась ему, благодарная, счастливая, он сам себе казался значительнее, добрее, почти всесильным человеком казался он себе в эти минуты.
В сонной тишине спящего дома особенно звонко пробили часы. Раз… Два… Три… Четыре… Скоро ему вставать, а сна нет, на душе бесспокойно и трудно дышать, как будто не хватает воздуха. Разбудить бы Гаранфил, рассказать ей все, посоветоваться…
Кажется, на всем свете нет человека, который мог бы ему, Магерраму, помочь.
* * *
Но напрасно Магеррам так думал — был такой человек. Калантара Биландарлы совсем недавно назначили на должность заместителя директора. И хоть неплохо знал завод Биландарлы, он как бы заново приглядывался к производственным участкам, людям, делопроизводству. Одним это нравилось, других смущало, третьи ждали перемен… Надо отдать ему должное, умел он расположить к себе добрым словом, теплотой участия, что очень трогало ветеранов завода. Подавленность Магеррама Биландарлы заметил, а тут еще слух прошел, что старейший работник завода уходить собрался, на стороне работу ищет. И однажды новый заместитель директора вроде бы случайно встретил Магеррама у гаража.
— Что-то неважно выглядишь, Магеррам-бек. Как здоровье?
Магеррам, поглощенный своими заботами, смешался от неожиданной встречи; что-то насторожило его во вкрадчивом голосе Биландарлы. Ответил суховато, с опаской, стараясь понять, куда клонит начальство.
— Спасибо. Здоровье в порядке.
Высокий Калантар доверительно нагнулся к нему, понизил голос.
— А может, корабли твои… гхм… идут ко дну, а мы не слышим сигналов о помощи?
Магеррам пожал плечами; в конце концов что ему разыгрывать довольного жизнью человека…
— Жить стало трудно, Калантар Аббасович. Семья большая, семь человек. А работаю один.
— Да-а-а… Нелегко тебе, бедняге. И карточки хлебные ликвидировали, и с продуктами полегче… А семь ртов — не шутка. — Он улыбнулся. — Я смотрю, такой невеселый ходишь, ну, думаю, совсем запутался человек, не может сосчитать, сколько денег у него.
В грубоватой шутке был какой-то скрытый намек.
— Да, да, Калантар Аббасович. Правильно говорят: мертвые думают, что живые халву едят.
Биландарлы, видимо закончив с дипломатическим вступлением, подмигнул Магерраму нагловатым, чуть косящим глазом.
— Брось, Магеррам-бек. Для кого война была бедствием, для тебя большими деньгами. Это ты можешь кому-нибудь пудрить мозги, а я знаю. Не зря про тебя говорят: в тихом болоте черти водятся. А ты чересчур тихий.
«Интересно, кто ему нашептал? Будь проклят тот, кто считает деньги в чужом кармане. Чей поганый язык поработал? Попробуй сейчас разубеди его…»
Магеррам вздохнул, развел руками.
— Да не верьте вы болтовне, Калантар Аббасович! Злые языки чего только не наговорят. Если хотите знать… Клянусь, привык здесь. Сколько лет уже. Я к людям хорошо, они ко мне по-доброму… Вот уже больше десяти лет. Можно сказать, здесь человеком стал. А сейчас новую работу ищу. Верите, недавно, чтоб жену с детьми — они у меня слабые — в Кисловодск отправить, кое-что в ломбард пришлось отнести.
«Оправдывается… Из кожи вон лезет. Ловко я его на мушку взял. Еще немного, и будет готов», — подумал Биландарлы, а вслух заметил, покровительственно похлопав Магеррама по плечу:
— Ну, хорошо, хорошо. Когда съешь все свои запасы, приходи ко мне. Что-нибудь придумаем. И выбрось из головы про другую работу. Как говорится: не плюй в колодец — пригодится воды напиться.
Долго думал Магеррам над странными словами заместителя директора. Хочешь — так толкуй, а хочешь — эдак. Еще эти шуточки, подмигивания.
Он стал подстерегать Биландарлы в цехах, во дворе, но тот не показывался. В тех редких случаях, когда Магерраму нужна была подпись заместителя директора, Биландарлы встречал его в своем кабинете с суховатой официальностью, как и всех остальных.
Шли дни, а тот первый разговор не давал покоя Ма-герраму. Куда Биландарлы поманил его? Ясно же сказал: пройдет время, приходи. Не настаивает, не торопит. С другой стороны — вдруг провокация. Своими глазами видел людей из ОБХСС — по заводу ходят, во все дырки заглядывают.
Эти сомнения, колебания петлей стягивались вокруг Магеррама, то парализуя его волю, то возрождая надежды. Его стала мучить бессонница, он лежал и думал с тревогой о том, что опять поднялся сахар, что надо кончать с колебаниями, завтра же! Если он не встретит Биландарлы во дворе — сам поднимется в кабинет и скажет… Что он ему скажет? В одном он уверен какое-то дело на уме Биландарлы. Кто знает, может, выгодное дело и он, Магеррам, зря тянет. Во всяком случае никакого подвоха здесь нет, если б был — кого-нибудь из их компании взяли бы давно. Не один же он дела делал, да и не мог один. Все на месте — рабочие, шоферы…
На другой день чуть свет он уже был на заводе. Во дворе и в помещениях еще горели лампочки. Рабочие начали таскать хлеб в машину, а Магеррам бросился к двери, что вела на второй этаж. На лестнице была такая тьма, что, даже зная здесь каждую ступеньку, он дважды споткнулся. «Не к добру, подумалось. — Плохая поимета, и что споткнулся, и темнота эта…» Уже в коридоре он решил было повернуть назад, но секретарша Биландарлы толчком распахнула дверь приемной, и он, Магеррам, оказался в слепящей полосе света. Дверь в кабинет тоже нараспашку, и Биландарлы — он говорил сразу по двум телефонам — приветственно кивнул ему, взглядом приглашая войти. Он даже приготовился подписать документы, но руки у Магеррама были пусты. «А-а-а, наконец-то решился старый дурень», — с удовлетворением подумал Биландарлы. Будто нарочно он тянул разговор по телефону, долго и нудно выговаривал кому-то за плохо отремонтированный корпус, одновременно диктовал месячную сводку по выполнению плана…
У Магеррама заныли ноги, он обогнул на носках длинный стол и, осторожно присев справа от занятого разговорами Биландарлы, огляделся. А здорово здесь все переменилось за последний год. Когда-то пыльный, обшарпанный коридор обшили деревом, пол покрыли линолеумом. Он, Магеррам, и этот кабинет хорошо помнит — два-три шкафа, старый кривоногий стол, несколько табуретов вдоль стен, на которых висели засиженные мухами грамоты, соцобязательства. А сейчас прямо министерский кабинет! Ковер под ногами, полированная мебель, импортные кресла, обтянутые кожей… Приемник, занавеси из шелка. В шкафах — как маленький музей. Это подарки, чего тут только нет! И полотенца, вышитые петухами, и рога, отделанные серебром, и макет нефтяной вышки… Подарки передовому предприятию. На стене с одной стороны — цветные фото продукции завода: хлеб разной формы, булки, бублики… С другой — календарь. К каждому месяцу своя картинка. Эта октябрь. Жухлые, сморщенные листья в стылых лужах. Почти оголившиеся деревья… Пустая скамья в аллее парка. «Вот так и жизнь, — грустно подумал Магеррам. — Каждый месяц уносит что-то… Суетишься, чего-то ждешь, смотришь, уже зима с пронзительными, холодными ветрами».
Наконец Калантар Биландарлы положил обе трубки, пошарил прищуренным взглядом по серому, напряженному лицу Магеррама.
— Добро пожаловать, Магеррам-бек! Решился все-таки… Что невеселый? Неужели в твоем сундуке уже, правда, дно видно?
Магеррам сокрушенно замотал головой, стул под ним жалобно скрипнул.
— Да быть вам господином покорного слуги, Калантар-бек. Дай бог вам еще выше подняться в должности, чтоб даже в вашей тени находили мы защиту. Чтоб не пускали на ветер то, что может прорасти, если хорошо посеешь…
