Все, что она могла сделать, — жить, сколько сможет, без спиртного и секса, и надеяться, что Бог забудет о том, какую жизнь она вела раньше. В мире столько людей, вряд ли добрый Господь помнит обо всем. Если Ховита проживет последние годы жизни трезво и целомудренно и такой предстанет перед Ним, сделав вид, что всегда себя так вела, возможно, Он поверит ей. На всяких случай она всегда говорила матери о своих намерениях:
— Скажи своим друзьям, чтобы оставили меня в покое, я не буду их слушать и не собираюсь умирать до тех пор, пока мне, а не им, по-настоящему этого захочется. Так, как сделала ты.
Мать Ховиты являлась каждую ночь в новолуние. Она заходила через дверь в своем красном платье, которое носила по воскресеньям многие годы и в котором ее похоронили, с большими рюшами на юбке и с вышитыми цветами на большом декольте. Она вставала в ногах у кровати и долго смотрела на Ховиту пристальным взглядом. Тогда Ховита, давно ее ожидавшая, но делавшая вид, что спит, чтобы уважить мать, медленно открывала глаза и говорила с ней:
— Привет, мама. Как там дела? Здесь все хорошо. Стояла ужасная жара, но вы же знаете, что мне она не мешает. Единственное, что плохо, — зуб болит. Придется мне поехать в Вилу к зубному, но я жду, пока мне пришлют деньги из Европы, потому что у меня почти ничего уже не осталось. Ну, на еду-то хватает пока, не волнуйтесь. На днях Карлина принесла мне хорошую кефаль. Я приготовила ее с картошкой, перцем и помидорами, и лавровым листом, как вы обычно делали. Рыба получилась очень вкусная. Я давно уже не ела кефали. Говорят, что с каждым разом ее все меньше и трудно поймать. Но, видимо, был сильный шторм, и рыбы, наверное, спрятались от него где-нибудь около берега, потому что Карлина сказала, что поймали много. Помните, мама, как вам нравилась кефаль?.. Вы почти не давали нам даже попробовать, все сами съедали… Ребенок Паулины, малыш, сильно болел в прошлом месяце после того, как вы приходили. У него начался сильный жар, и посреди ночи Паулина на руках отнесла его в Фаху к врачу. Не знаю, как ей удалось. Столько километров по этим божьим дорогам, по темноте, прямо над пропастью… Была очень темная ночь, и бедняжка чуть не убилась несколько раз, ведь она ничего не видела. Она пришла с разбитыми окровавленными ногами, которые нам пришлось лечить компрессами несколько дней подряд. Но зато ей удалось спасти ребенка теми лекарствами, что ей дал врач. Слава Богу, потому что иначе ее муж, когда вернулся бы из Европы, забил бы ее до смерти… Пять дочерей и единственный сын. Муж без ума от него, говорит, что увезет его в Италию, чтобы он там стал футболистом, и они разбогатеют… Мама, вы уже уходите? Берегите себя. До свидания. И скажите остальным, чтобы не вздумали являться, все равно я их не послушаю…
Мать не говорила с Ховитой. Она всего лишь смотрела на дочь очень строго, внимательно слушая то, что та ей рассказывала. Но сама не произносила ни слова, будто бы смерть вместе с пульсом отняла у нее голос. Ховиту это очень злило. Обычно духи подолгу разговаривали с живыми людьми. И в этих беседах они давали советы и предупреждали о будущем. Ее собственная мать знала обо всем, что должно было произойти с ней, и узнавала о смерти своих родных и даже соседей заранее благодаря разным привидениям, которые нередко являлись ей и все рассказывали, порой, чтобы она избежала неприятностей, в другой раз — чтобы она знала заблаговременно и была готова. Но по какой-то причине, понять которую Ховита была не в силах, в загробном мире ее мать стала немой. Возможно, из-за того, что в мире живых та слишком много говорила, постоянно судачила, распускала про всех сплетни и разбалтывала в подробностях даже самые личные тайны, о которых она узнавала после визитов с того света. Это безмолвие, вероятно, и было Божьим наказанием ей за такую небрежность.
Ховита была бы очень довольна, если бы ее мать говорила и предупреждала заранее о событиях. Ей бы удалось избежать многих страданий. Она бы заранее знала о временах засухи и запасала бы как можно большее количество продуктов, чтобы избежать ужасного голода. Она была бы предупреждена о смерти Сократеса и не стала бы кричать как полоумная, ее сердце бы не вырывалось из груди, и жизнь не разрушилась бы в один миг, когда она нашла его тем утром, окаменевшего и холодного. Ховита бы знала, что другие два мужа будут постоянно безжалостно избивать ее, и возможно, она бы с ними не сошлась. Или, если бы все-таки сделала это, обращалась бы с ними по-другому. Она бы знала наперед, что они бросят ее со всеми детьми, и тогда бы не стала от них столько раз беременеть. Первый муж исчез именно потому, что был сыт по горло этим выводком шумных созданий, и ушел к очень юной девушке. Второго след простыл потому, что на этот раз Ховита устала от его дурного обращения. Однажды ночью она караулила его в темноте с ножом, пока он не пришел, пьяный в стельку, испуская вопли, из-за которых дети проснулись и расплакались, как обычно. Тогда Ховита, не дожидаясь, пока он начнет ее избивать, набросилась на мужа, и среди многочисленных ударов, которые она попыталась нанести, ей удалось дважды воткнуть ему нож в руку. Муж выбежал из дома с воем, истекая кровью, и больше его не видели.
На тот момент у Ховиты было восемь детей. Двое уже умерли, потому что у нее не было возможности заплатить за услуги врача, когда они заболели. Но она привыкла тяжело работать, чтобы растить своих сыновей и дочерей. Каждое утро на рассвете Ховита наполняла огромную корзину фруктами и овощами со своего огорода и с соседских участков: гуавы, манго, папайи, салат-латук, помидоры или сладкие перцы.
Корзина водружалась на голову и, светило ли солнце, шел ли дождь, Ховита быстрым шагом преодолевала шесть километров, отделявших ее от побережья. Она ощущала, как тяжесть товара впивалась в череп и позвоночник, уменьшая ее, каждый раз делая ее все ниже, пока Ховита не добиралась до Карвоэйрос, съежившись и промокнув насквозь от пота или от дождя. Там она торговала продуктами на площади, расположившись возле церковного приюта, укрывавшего Ховиту от ветра и от ярко палящего утреннего солнца. Это была единственная особенность работы, которую она любила: приходили женщины и рассказывали ей разные истории, сообщали все деревенские слухи. Они проводили помногу часов за разговорами на разные темы — о здоровье, о мужчинах, о детях, о нарядах, о кулинарных рецептах, весело хохотали, говоря о приятных моментах, и оплакивали разрушенную любовь или умерших родственников.
Потом, в полдень, когда ее корзина уже была пуста, рыбацкие лодки начинали заходить в порт и звучали сигнальные гудки, Ховита подходила к пристани и покупала рыбу, сардины, осьминогов, кальмаров и куски тунца. Все это она снова водружала в корзине на голову, и, тяжело дыша и крякая, поднималась по длинной дороге в деревню, где и продавала рыбу.
Именно в порту Ховита познакомилась с Сократесом. Он ходил на шхуне под названием «Любимая», раскрашенной красным и зеленым. Это название оказалось пророческим. С тех пор, как он, родом с соседнего острова, появился в тех краях, он все время разглядывал ее, при этом ничего не говоря. Ховиту привлекал этот низкий и коренастый мужчина с маленькой головой, пухлыми губами, слегка раскосыми и блестящими глазами, похожими на прыгающие угольки на его лице, и она сразу стала ему улыбаться. Однажды Сократес предложил проводить ее, и поднялся с Ховитой до самой Кеймады. Он рассказал ей о своей жизни. Сократес родился на Сан-Висенте и рыбачил с двенадцати лет. Он женился только один раз, но случилась большая беда. У них с женой не могло быть детей. Они пытались долгие годы, но нельзя было ничего сделать. Она стала опустошенной, грустной и подавленной, глядя, как у всех подруг и соседок дети рождаются один за другим. Она говорила, что не чувствовала себя настоящей женщиной. Первая жена Сократеса считала, что если она не родит, и ей не удастся оставить на свете большое количество наследников — мужчин, которые бы эмигрировали, присылали бы деньги и имели бы лучшую жизнь, чем их с мужем, а также прекрасных и веселых женщин, которые бы заботились о них в старости и подарили бы кучу внуков, — значит, ее тело не имеет никакой ценности.
Они сделали все, что могли. Даже ходили в часовню Санта-Лючия пешком в течение шести дней, ночуя под открытым небом. Они положили себе в ноги восковую куклу в виде младенца, купленную в Минделу, по нескольку раз произнесли все молитвы, которые знали, и она пила воду из источника, бившего позади церквушки и чудесным образом питавшего этот оазис с пальмами посреди пустыни из лавы. Все говорили, что если женщина совершит паломничество к Санта-Лючия и совершит обряды, она тут же забеременеет. Но у Сократеса с супругой что-то, вероятно, пошло не так, потому что ничего невозможно было поделать. Тогда они обратились к колдовству. Переместились в Кракинью, где жила старая колдунья, о которой шла большая слава. Ведьма взяла с них круглую сумму — все деньги, которые Сократес зарабатывал за месяц, занимаясь рыболовством. Его жене пришлось убить петуха, затем с ног до головы измазаться в крови и лизать его сердце, еле сдерживая рвотные позывы, пока старуха шептала таинственные слова и периодически издавала вопли. Потом колдунья раскурила трубку и стала распространять в воздухе дым, пристально вглядываясь в него. И сказала им, что артерии в теле Марии были закупорены разными пакостями, но теперь они очищены, и у них будет шестеро детей — четыре дочери и два сына, — и всех них будет замечательная жизнь.
