– You look a good girl. May I lick your pussy?[14]
– Ja, ja![15] – Возможно, я выразился не совсем точно, но она явно поняла, о чем речь.
Она поднялась и присела на корточки так, чтобы мое лицо оказалось у ней между бедер – очевидно, она привыкла к этой позе. Сначала я чуть тронул большие губы, потом вставил два пальца, – но она почти не реагировала, по-видимому, у нее все зависело от клитора. Я сильно нажал языком на упругий бугорок; она задышала глубже. Я знал, что делать дальше; это обещало истинное наслаждение. У нее был пряный, мускусный вкус, чуть приглушенный морской солью; ее большие груди тихо покачивались над моим лицом. Я стал быстрее двигать языком, как вдруг почувствовал, что ее тело напряглось. Она приподнялась. Я повернул голову: в нескольких метрах от нас стоял Руди, печальный и пузатый.
– Come! – весело крикнула Барбара. – Come with us![16]
Он покачал головой, пробормотав что-то вроде: «Нет, это не то…», и грузно уселся на песок. Секунду Барбара колебалась, потом снова раздвинула колени так, чтобы ее щелка оказалась над моим лицом. Я положил руки на ее ягодицы и стал лизать ее со всевозрастающим пылом; в какой-то момент я закрыл глаза, чтобы лучше ощутить вкус. Чуть погодя я почувствовал, что маленький ротик Пэм смыкается вокруг кончика моего члена. А солнце по-прежнему припекало; это было божественно. У Пэм была своя, особая манера сосать, она почти не шевелила губами, а водила языком вокруг головки, то очень быстро, то упоительно замедляя это движение.
Наслаждение, которое испытывала Барбара, становилось все сильнее, ее стоны – все громче. В момент оргазма она судорожно выгнулась и издала протяжный вопль. Я открыл глаза: с откинутой назад головой, с развившимися волосами, с торчащими к небу грудями она была волнующе прекрасна, словно древняя богиня. А Пэм продолжала ласкать меня ртом, и я чувствовал, что тоже вот-вот кончу.
– Пэм, хватит… – взмолился я.
– Ты не хочешь кончить сейчас?
Барбара улеглась на спину, она размеренно, глубоко дышала. «Ну, давай…» – сказал я наконец Пэм. Она знаком велела мне придвинуться к Барбаре и положила руку на мой член, затем обменялась с подругой несколькими фразами по-немецки. «Барбара говорит, что для мужчины ты лижешь очень хорошо…», – перевела она, прежде чем обхватить другой рукой мою мошонку. Я глухо застонал. Она поднесла мой член к груди Барбары и начала быстро и энергично массировать его, сомкнув пальцы вокруг основания головки. Барбара взглянула на меня и улыбнулась; в момент, когда она стиснула с боков свои груди, чтобы сделать заметнее их округлость, я разрядился прямо на нее. Я был словно в трансе, перед глазами все плыло; как сквозь туман я увидел, что Пэм размазывает сперму по грудям Барбары. Я разлегся на песке, совсем обессиленный; туман перед глазами становился все плотнее. Пэм стала слизывать сперму с грудей подруги. В этом было что-то неизъяснимо трогательное; у меня на глазах выступили слезы. Так, в слезах, я и заснул, обняв Барбару за талию.
Пэм трясла меня за плечо, чтобы разбудить. Я открыл глаза. Над морем садилось солнце. «Пора возвращаться, – сказала она. – Пора возвращаться, мистер француз». Я машинально оделся, чувствуя блаженную расслабленность. «Какой чудесный вечер…» – тихо сказал я, направляясь к машине. Она кивнула. «Мы можем купить презервативы, – добавил я. – В Плайя-Бланка есть аптека».
– Ну, если тебе это доставит удовольствие… – ласково ответила она.
Руди и Барбара ждали нас у машины. Пэм села впереди. В сумерках ржаво-красный цвет равнины приобретал теплый оттенок, близкий к оранжевому. Несколько километров мы проехали в полном молчании, потом Пэм сказала Руди:
– Надеюсь, мы вас не шокировали, там, на пляже?
– Да что вы, мадемуазель. – Он грустно улыбнулся. – Просто я немного… Немного… Вы должны простить меня, – вдруг сказал он.
Когда мы вернулись в отель, Руди, как обычно, хотел сразу пойти спать, но Пэм настояла, чтобы мы поужинали вчетвером; она знала один симпатичный ресторанчик в северной части острова.
Картофель, который выращивают на Лансароте, – мелкий, сморщенный, но очень вкусный. Варят его там по-своему: кладут в глиняный горшок с крышкой и наливают на дно немного очень соленой воды. Испаряясь, вода покрывает картофелины коркой соли, и это не дает им потерять вкус.
Пэм и Барбара жили под Франкфуртом. Барбара работала в парикмахерской. Чем занималась Пэм, я толком не понял: кажется, это было что-то связанное с финансами, и большую часть работы можно было выполнять с помощью Интернета.
– Я не считаю себя лесбиянкой, – сказала Пэм. – Просто я живу с Барбарой, вот и всё.
– Ты ей никогда не изменяешь?
Пэм слегка покраснела.
– Да… Да, сейчас мы не изменяем друг другу. Только если с мужчиной, иногда, но это совсем другое, это единичные случаи.
Я взглянул на Барбару, которая с аппетитом уплетала картошку. Сидевший напротив нее Руди почти не ел, только ковырялся в тарелке; в разговоре он тоже не принимал участия. Он приводил меня в отчаяние, я уже не знал, что с ним делать. Барбара поглядела на него, улыбнулась и сказала: «You should eat. It's very good».[17] Руди тут же послушался и подцепил на вилку картофелину.
Они собирались переселиться в Испанию, объяснила Пэм, как только она сможет выполнять работу целиком через Интернет. Нет, не на Лансароте, скорее на Майорку или на Коста-Бланка.
– На Майорке с немцами были проблемы, – заметил я.
– Знаю… – ответила Пэм. – Но это временно. Так или иначе, мы теперь живем в объединенной Европе. И немцы больше не хотят оставаться в Германии, это противная, холодная страна, и потом, по их мнению, там слишком много турок. Как только у них заведется немного денег, они едут на Юг; и никто не сможет их остановить.
– Не исключено, что Турция тоже примкнет к объединенной Европе, – заметил я. – Тогда немцы смогут поехать туда.
Она усмехнулась:
– Что ж, может быть, они так и сделают… Немцы вообще странные люди. Хоть они мои соотечественники, но я все равно их люблю. На Майорке у нас с Барбарой много друзей, и немцев, и испанцев. Приезжай к нам, если захочешь.
Затем она рассказала мне, что они с Барбарой хотят иметь детей. Рожать, скорее всего, будет Барбара, ей прямо не терпится бросить работу. Они не собирались прибегать к искусственному оплодотворению; проще попросить об этом кого-нибудь из друзей, она знала нескольких мужчин, которые согласны были оплодотворить Барбару.
– Это меня не удивляет… – произнес я.
– Может быть, ты сам хотел бы? – спросила она вдруг.
Я не знал, что ответить; я был в полном замешательстве. Потому что я действительно хотел этого, пусть раньше мне такое и в голову не пришло бы, но теперь я хотел, и даже очень. Пэм поняла, что слишком поторопилась. Она дружелюбно похлопала меня по руке:
– «Мы еще обсудим это… – сказала она. – Мы обсудим это с Барбарой».
Чтобы сгладить ощущение неловкости, мы стали говорить об испанках и пришли к единодушному выводу: с ними очень даже стоит заняться любовью. Помимо того что они вообще любят секс, что у них часто бывают большие груди, они, как правило, славные девчонки, безо всяких там штучек, без самомнения, – не в пример итальянкам, настолько уверенным в собственной красоте, что, несмотря на их великолепные природные данные, в постель с ними не хочется. За этой ни к чему не обязывающей беседой мы скоротали время до десерта – крем-брюле с корицей; потом выпили по рюмочке анисовки. Я то и дело поглядывал на Руди, но мне так и не удалось вовлечь его в разговор; он сидел молча, словно в каком-то отупении. Желая его расшевелить, я брякнул:
– А бельгийки? Что можно сказать о бельгийках?
Он посмотрел на меня с таким ужасом, как будто я раскрыл перед ним бездну.
– Бельгийки – гадкие, извращенные создания, которые наслаждаются собственным унижением, – высокопарно начал он. – Я вам сказал еще при первой встрече: по моему мнению, Бельгия – это страна, которой не должно было существовать на свете. Помню, в одном центре альтернативной культуры я видел плакат, на котором было написано буквально так: «Разбомбите Бельгию!» Я был полностью согласен с этим. Если я женился на марокканке, то именно для того, чтобы не дать себя сцапать какой-нибудь бельгийке. А потом она меня бросила, – добавил он изменившимся голосом. – Она снова обратилась в свой поганый ислам, забрала моих дочек, и больше я их никогда не увижу.
Барбара взглянула на него с таким состраданием, что у него на глаза навернулись слезы. Она не поняла ни единого слова, ничего, кроме интонации; но этого ей хватило, чтобы осознать: перед ней человек, доведенный до крайности.
Что тут можно было еще сказать? Да ничего. Я налил Руди еще рюмку анисовки.
На обратном пути мы почти не разговаривали. В холле отеля Пэм и Барбара расцеловали Руди в обе щеки, пожелав ему спокойной ночи. Я пожал ему руку, неуклюже потрепал по плечу. Право же, у мужчин все это получается гораздо хуже.
