Теперь, я думаю, пришло время рассказать, что такое была эта «верхотура», к которой мы с братом отправились по окончании моих поисков.
На самом деле это название — «верхотура» — которое благополучно прижилось, не имело первоначально никакой другой эмоции, помимо презрительного негодования, и исходило оно от моей матери: к подавляющему числу Мишкиных затей она относилась весьма скептически. Ну а на сей раз это переросло едва ли не во враждебность: Мишке, охотнику до всякого рода «безумных затей», «взбрело вдруг в голову что-нибудь соорудить, построить», — именно что-нибудь, а не что-то конкретное. Разумеется, я нисколько не перечил своему брату — напротив, загорелся желанием «что-нибудь построить» в пример ему и не меньше его, и во всем ему помогал.
Поскольку дядя Вадик по природе своей был человеком чрезвычайно хозяйственным, он в мгновение ока снабдил сына всевозможными материалами и молотком и целиком и полностью предоставил Мишку его «инженерному гению». В то же время дядя вполне осознавал полусерьезность всей этой затеи, ибо он и словом не обмолвился о том, чтобы его сын взялся помогать ему в воздвижении парника — оно тогда неслось на всех парах.
Моя мать, напротив, отреагировала на это вполне серьезно.
— Если он хочет строить, так пусть помогает тебе, — сказала она как-то дяде Вадику. Они стояли возле дома, на улице. Тон матери при этом был настоятельным.
— Чем он мне там может помочь? Только испортить. А хочет что построить — пускай, побалуется. Сам и без ущерба. Пусть. Он и хочет — сам — потому как и вдохновился на это дело моим парником… пусть, пусть поколотит, поразвлекается.
— Не знаю, что это может быть за развлечение. Так, пустота, — фыркнула мать; повернулась и направилась в дом.
Позже она не раз старалась завести тот же самый разговор и с Мишкой, однако дядя Вадик, лучше, конечно, знавший своего отпрыска, не ошибся: тот всячески уклонялся от помощи в «серьезном строительстве», — так это именовала моя мать, — сам же Мишка гораздо более полезным считал построить «символ всего нашего поселка».
— Но это будет не общественная собственность, а наша, «собственность компании со второго пролета». Мы же здесь бал правим, точно, Макс?.. — он подмигнул мне, — и в знак этого повесим на «верхотуру» номер нашего участка… тетя Даша, дадите нам номер?
— Не дам, — отвечала ему моя мать, — нечего вам пустотой всякой заниматься.
Я, разумеется, тотчас же принимался ныть и упрашивать ее.
— Ничего, ничего, все нам дадут, все дадут… — шептал мне позже Мишка; на ухо, — мы приколотим номер на «верхотуру», а все только будут ходить мимо и всплескивать руками от восхищения.
Однако планам моего брата суждено было осуществиться только наполовину — мать категорически запретила строить «верхотуру» возле дома, так что пришлось выбирать место аж за пределами поселка, рядом с лесом.
В первый день мы, выполов траву и очистив от нее подходящее место, вырыли по углам четыре внушительных углубления и забили в них сплошь изъеденные муравьями старые бревна.
— Это фундамент. Фундамент — самое главное, и это мы сделали. Все, что дальше осталось, — оно значительно проще. Значительно, — взяв тонкую палочку и покручивая ею перед лицом, со своей улыбкой-прищуром Мишка бегал между столбов, точно паук — вокруг сотканной паутины; его, похоже, забирал редкостный экстаз.
Действительно Мишка оказался прав: нам понадобилось еще всего-навсего два дня, чтобы достроить его гениальное творение, — я таскал с нашего участка гвозди и старые балки, даже толь, каждый раз выпрашивая это у матери едва ли не по десять минут, — и то удача мне, в конце концов, улыбалась лишь по той причине, что в наши пререкания вмешивался дядя Вадик, — так что и правда «верхотура» получилась весьма ценным произведением искусства — во всяком случае, ценным с точки зрения тех усилий, которых стоила мне добыча материалов.
Что в результате она представляла собой? Грубо говоря, куб, стоящий на четырех бревнах, каркасный, безо всяких стен, но зато с небольшим козырьком наверху, «чтобы тому, кто залезет на „верхотуру“, солнце не слепило глаза, и он не свалился бы вниз», — так пошутил Мишка.
Однако на этом мытарства не кончились — мой брательник решил, что ее надо обязательно покрасить, и притом непременно в рыжий цвет — как раз под цвет нашего автомобиля.
— Можно будет устроить в ней штаб. Что скажешь?
— Отлично! Штаб! — подхватил я в восторге.
— Сядем на балки, здесь всем места хватит… а вообще говоря, это строительство меня кое-чему научило.
— Ты о чем?
— Ну как же? Разве ты не видишь мои сбитые ногти? Если я захочу теперь снова разыграть свою смерть, я достану из-под них кровь и измажу ею себе рубашку. Вот так-то! Хе-хе… Кто-то скажет, что это не слишком эффективно, но все же не так банально, как если бы я взялся использовать для этого дела остатки рыжей краски…
Будучи уже на крыльце, мы с Мишкой, как часто у нас бывало перед каким-либо предстоящим мероприятием, завязали спор — я предлагал ему отправиться к «верхотуре» на велосипедах, а он наотрез отказывался.
— Ты что, не помнишь, что вчера произошло?
— Ты о…
— Да, именно. Я о «Море волнуется раз», когда я изображал фигуру незадачливого механика. Мой велик проехался мне колесом по ноге, а значит, стоит только мне сесть на него, мы сразу с ним поссоримся, и он скинет меня вниз.
— Ну ты же не можешь знать этого точно, а? — я повернул козырек кепки на затылок (чтобы никому из моих неприятелей не захотелось «выключить свет»), — а затем расстегнул рубашку, уже в который раз, машинально, — Стив Слейт из «Midnight heat», которому я старался подражать, всегда ходил с расстегнутой; посмотрел вниз: наличие брюк окончательно убедило меня в том, что я чрезвычайно похож на него. Ведь когда Стив расследует очередное преступление (а не валяется на пляже в праздном созерцании моря), — он всегда надевает брюки. (Конечно, никакого подобного акцента в фильме «Midnight heat» не было сделано и в помине — это было мое собственное и неверное тогдашнее наблюдение). Надеюсь, матери нет поблизости? Она, конечно, тотчас заставила бы меня надеть шорты — для загара; загар был еще одной точкой ее нажима — на сей раз, на меня индивидуально.
— Вот в том-то все и дело: я точно это знаю.
— Откуда ты можешь знать?
— Знаю и все!
Мишка иногда спорил очень нервно, делая резкие кивки своей кудрявой шевелюрой, и если речь шла о мелочах, эти кивки иногда становились еще быстрее, еще жестче; на сей же раз, изо рта его даже брызнула слюна. (Впрочем, такие эмоциональные всплески случались у него только при общении с родственниками).
— Сегодня вечером я помирюсь с ним — вот тогда и наездимся, и даже к «верхотуре» поедем в следующий раз на великах. А пока — нет уж, не обессудь.
В другой бы раз спор на этом и кончился, но сегодня был особенный случай. Я еще некоторое время не отступал.
— Послушай, Миш, Лукаев… вдруг мы выйдем на пролет, и он возьмется ловить нас. Ты же знаешь, у него… фиу… — я покрутил указательным пальцем у виска, — на великах мы запросто угоним.
— Да не волнуйся… — на секунду-другую Мишка все же запнулся, — ничего он не сделает нам — будь спок. Щас, смотри-ка он пойдет за нами гоняться!
— Мишка!
— Ну что?
— А если все ж таки пойдет?
— Тогда будем вести себя невозмутимо — мы ничего не знаем. По дому его кинули? Пусть попробует, докажет.
В те годы я не умел еще так без зазрения совести лгать и изворачиваться, да и какие Лукаеву доказательства — он просто навешает и все, — выходит, мне оставалась одна только перспектива — постоянного страха быть пойманным. Стоит ли говорить, что она меня несильно воодушевляла (строго, если бы мы и сейчас «вооружились» великами, это тоже ничего не решало) — Лукаев мог подкрасться и застать врасплох в любой момент. Я подумал, что «лето безнадежно испорчено» и что «мне только и светит трусливая беготня от оплеух», и от подобных мыслей даже благоговейное ожидание очередной серии приключений частного сыщика и дамского угодника Стива Слейта безнадежно померкло.
«Я похож на бесстрашного сыщика? Какое там!»
С участка я выходил с низко опущенной головой.
— Как только выйдем на дорогу, иди вперед и никуда не оглядывайся — и вот увидишь, никто к нам не привяжется, — тихонько науськивал меня Мишка, — ну вот что ты раскис, можешь объяснить мне, а?..
— Ничего, — буркнул я в ответ.
— Ну как это ничего, я же вижу, что раскис. Ну скажи, кто тебя просил кидать вчера по лукаевскому дому?
Я поднял голову.
— Ты же сам разрешил мне это сделать!
— Разрешить-то я разрешил, но идея-то твоя была.
Я не верил собственным ушам! Мишка сваливал на меня целиком и полностью то, что мы делали вместе, — пускай «делали» только и с идейной точки зрения, потому как по лукаевскому дому и правда кидал я один, — но все же и в этом случае Мишке следовало поддержать меня теперь. С другой стороны, я и впрямь очень долго уговаривал брата, и когда услышал в результате: «Ладно, кидай, если хочешь, только смотри, шума лишнего не наделай! И вот еще что, помни: если у нас будут неприятности, виноват будешь ты, а я в этом не участвовал», — будучи твердо уверен, что Мишка говорит это не всерьез, а просто хочет испробовать последнее средство остановить меня, я взял булыжник.
