– Свет с нами, – произнес Уф, прикрывая свои маленькие белесые ресницы.
– Свет… Свет… с… – чуть слышно пролепетал Борк и со стоном повалился навзничь.
Стряхнув оцепенение, Но склонилась над Борк.
– Его сердце устало ждать, – произнес Уф.
– Помоги, – попросила Но. – Я не справлюсь.
Уф приблизился, взял Борк за одну руку, Но – за другую. Сердца их помогли сердцу Борк. Он открыл глаза. Его подняли, посадили в кресло.
– Свет скоро избавит тебя от тела, – Уф коснулся кончиками пальцев бледного, покрывшегося испариной лица Борк.
Борк непрерывно смотрел на мальчика. Отстранив руку Уф, захотел встать. Но Уф удержал его:
– Положи себя на Лед.
Борк со стоном закрыл глаза. Но, вздрагивая всем телом, взяла Уф за руку и держалась за нее, как за якорь, непрерывно косясь на спящего в чемодане мальчика.
– Держитесь в себе, – сказал Уф.
И почувствовал приближающиеся сильные сердца, глянул в иллюминатор: к самолету подрулил черный «мерседес-600» с правительственным номером в сопровождении милицейской «ауди».
– Братья! Слава Свету! – Но прижала руку Уф к груди, встала и кинулась к выходу.
Вскоре в салон вошли братья Одо и Ефеп. Большой, полный, седовласый, синеглазый и длиннобородый Одо был облачен в темно-лиловую рясу. На груди у него висели крест и панагия митрополита, пухлая белая рука сжимала посох. Невысокий Ефеп, с коротким ежиком седоватых волос на подвижной голове, белыми усами, мутно-голубыми глазами и небольшой бородкой, был одет в светло-серый костюм с трехцветным значком депутата Государственной Думы РФ на лацкане.
Закрыв за ними дверь салона, Но встала у двери.
Войдя, братья остановились. Глаза их тоже остановились. На спящем в чемодане мальчике. Одо отдал посох Но и, не спуская с мальчика глаз, медленно присел на пол перед чемоданом, шурша рясой. Ефеп стоял неподвижно. Слегка выкаченные глаза его смотрели не мигая.
Уф шагнул к ним. Протянул руки.
Ефеп протянул свои. Одо медленно поднял свои могучие длани. Руки трех братьев соединились над спящим, образуя круг. Братья закрыли глаза.
Борк в кресле и Но с посохом у двери замерли.
Через пару минут легкая дрожь пробежала по плечам братьев. И руки их разжались.
– Да! – тяжелым басом произнес Одо, открывая глаза.
– Да… – прошептал Ефеп, облегченно выдохнув.
– Да, – четко произнес Уф.
Борк всхлипнул и зажал себе рот, скорчась от радости в кресле. Бросив посох, сестра Но кинулась к Борк, дрожа обняла его.
Одо, Ефеп и Уф не обратили на них внимания.
– Я был уверен. Но не совсем, – проговорил Уф.
– Даже Храм не видит спящие сердца, – пробормотал Ефеп, быстро моргая.
– Храм ведает, но не видит, – пророкотал Одо. – Лишь Большой Круг способен видеть.
– Только если спящее мясо будет в центре Большого Круга, – возразил Ефеп.
– Спящему мясу уже не нужен Большой Круг, – резко выдохнул Уф.
– Спящее мясо здесь, – пробасил Одо, поднимая посох с пола, вставая с колен и привычно оглаживая бороду.
– Мясо проснется, – Ефеп осторожно приблизил свое лицо к мальчику.
– Мясо станет Светом! – тряхнул седой гривой Одо.
Борк и Но рыдали.
– Положите себя на Лед! – пророкотал Одо, стукнув в пол посохом.
Борк и Но смолкли, всхлипывая.
– Брат, мы сердцем завидуем тебе, – Ефеп взял Уф за руку. – Ты летишь с ним.
– Ты увидишь Храм. Ты поможешь встрече! – подхватил Одо.
– Ты замкнешь Великий Круг! – Ефеп крепко сжал руку Уф.
– Вам нельзя лететь со мной, – произнес Уф, поддерживая сердцем.
– Мы знаем, – ответил Одо.
– Мы знаем, – успокоился и успокоил Уф Ефеп.
– Я тоже знаю это, – мучительно улыбнулся Уф, и рыжеватые маленькие ресницы его сомкнулись. – Ваше место здесь. Мясо клубится.
– Мы сдержим! – уверенно пророкотал Одо.
Мальчик застонал во сне. Все, кроме Уф, насторожились.
– Ему спать еще четыре часа, – сказал Уф. – Пора, братья.
Одо и Ефеп кратко вспыхнули:
– Уф! Но! Борк!
– Одо! Ефеп! – ответно вспыхнули остающиеся.
Ефеп вышел первым из салона. Одо кинул тяжкий взгляд на спящего, погасил сердечный сполох, стукнул посохом в пол и вышел, яростно шелестя рясой.
Борк, Уф и Но сняли с мальчика памперс, одели его в синие шорты и голубую майку с большой алой клубникой на груди. Положили спать в кресло.
Уф нажал кнопку вызова пилота. В дверь салона деликатно постучали. Сестра Но открыла. Вошел худощавый, стройный, черноволосый, кареглазый и чернобровый пилот. Уф пожал ему руку. Пилот покосился на спящего мальчика, быстро перевел взгляд на Уф:
– Мы готовы?
– Да, – кивнул Уф.
– Я зову пограничников, – пилот вышел.
Вскоре к самолету подрулила зеленая «лада» погранслужбы. На борт поднялись молодой лейтенант и среднего возраста капитан, стали проверять паспорта и багаж. Мальчик был вписан в паспорт Уф как его сын.
– Нагонялся в футбол, поди? – с улыбкой покосился лейтенант на спящего мальчика, ставя в паспорте штамп «вылет».
– Если бы! – грустно покачал головой Уф, забирая паспорт. – Компьютерные игры. И оторвать невозможно.
– В шесть лет? Здорово! – лейтенант одобрительно покачал головой.
– И куда все катится с этими компьютерами? – заискивающе заглянул в глаза Уф круглолицый таможенник.
– На тот Свет, – серьезно ответил Уф.
Борк и Но сладко вздрогнули сердцем. Таможенник как-то потух и заскучал, кивнул и направился к выходу.
– Счастливого пути, – улыбнулся лейтенант.
– Счастливо оставаться, – ответил Уф.
Офицеры вышли. Люк закрыли. Двигатели самолета загудели, он стал выруливать на взлетную полосу.
– Когда он проснется, мы будем лететь, – Уф пристегнул ремнем мальчика, сел в кресло рядом и пристегнулся сам. – Нужна будет еще небольшая доза. Но не глубокий сон. Там тоже граница.
– Я подберу нужное, – ответила Но.
Самолет взлетел.
Уф глянул в иллюминатор на удаляющуюся страну Льда и облегченно откинул свою крепкую рыжеволосую голову на чистый и белый подголовник кресла:
– Gloria Luci![3]
7 июля в 4.57 по местному времени товарный поезд Усть-Илимск – Санкт-Петербург – Хельсинки пересек границу Финляндии и стал тормозить в таможенном пакгаузе. Косой луч только что взошедшего солнца заскользил по двум голубым, сцепленным вместе тепловозам и восемнадцати серовато-белым вагонам-рефрижераторам с огромной голубой надписью «ЛЁД». Как только состав остановился, к тепловозам подошли младший лейтенант таможенной службы и двое полицейских с овчаркой. Голубая дверца второго тепловоза открылась, и по стальной лестнице спустился высокий стройный блондин в светло-синем летнем костюме и бело-голубом галстуке с серебристой заколкой фирмы «ЛЁД». В руке он держал голубой кейс.
– Хювяа хуомента![4] – бодро произнес блондин и улыбнулся.
– Топрое утро, – не очень бодро ответил низенький остроносый таможенник с редкими усиками.
Блондин протянул ему паспорт, тот быстро нашел печать с отметкой о пересечении границы, вернул паспорт, повернулся и засеменил к белому зданию таможни. Блондин размашисто двинулся рядом, полицейские остались возле поезда.
– Судя по запаху гари, у вас тоже засушливое лето? – заговорил блондин на отличном финском.
– Да. Но это горят ваши торфяники, – неохотно ответил таможенник.
Они вошли в здание, поднялись на второй этаж. Сопровождающий открыл дверь в небольшой кабинет. Блондин вошел, таможенник закрыл за ним дверь, оставшись в коридоре. За столом сидел полноватый и лысоватый капитан таможенной службы, пил кофе и перебирал бумаги.
– Здравствуйте, господин Лаппонен.
– Николай! Здравствуй, – капитан улыбнулся, подавая пухлую крепкую руку. – Что-то давно мы с тобой не виделись!
– Два последних поезда были днем. Принимал господин Тырса, – блондин пожал протянутую руку.
– Да, да, да… – капитан с улыбкой смотрел на блондина. – Ты всегда бодрый, подтянутый. Приятно смотреть.
– Спасибо, – блондин щелкнул замком кейса, открыл, протянул папку с документами.
Лаппонен взял их, надел узкие очки в тонкой золотой оправе, пролистал:
– Как всегда, восемнадцать?
– Восемнадцать.
Блондин вынул из кейса маленький ледяной молот, длиной с мизинец, с кусочком горного хрусталя вместо льда и положил на документы.
– Это что такое? – поднял брови Лаппонен.
– Фирме «ЛЁД» в этом году исполняется десять лет.
– А-а-а! – Лаппонен взял сувенир. – А я уж подумал – ты мне взятку хочешь дать!
Они рассмеялись.
– Десять лет! – Лаппонен вертел крошечный молот. – Время несется, как Шумахер. А мы стоим на месте. И таращимся. Ладно, пошли глянем…
