Никола постучался в номер ровно в десять. Вместе с директором картины – невысоким, лет пятидесяти, с тяжелым английским подбородком и щегольским бачками на одутловатом лице – они составляли скорбную группу кинематографистов.
– Паша, это невозможно, но это так. Коробки с пленкой исчезли в буквальном смысле слова. Позавчера вечером посмотрели материал после проявки и закрыли в сейфе на студии. Я лично закрывал, Павел Артемьич… Надеюсь, ты не думаешь… – заговорил Губанов.
– Никола, ты не дергайся. Сядь. Кто-то еще был с тобой?
– Ну, да… Иннокентий Михалыч в двух шагах стоял, – сказал оператор.
– Ты ничего необычного в этот вечер не припомнишь? Или чуть раньше? – спросил Векшин.
– В каком смысле?… Человека в черных очках и с деревянной ногой?
– Муля, не нервируй меня!.. Припомни лучше, не расспрашивал ли кто-то тебя или кого-нибудь из группы о съемочном материале, о фильме, о режиссере? Люди какие-то новые не появлялись на горизонте? Может быть, поссорился кто-нибудь из вашей команды с кем-то, набезобразничал?
– Да все как обычно, вроде… Обычная работа, нормальный съемочный процесс, насколько он может быть нормальным. Паша, в милицию надо заявлять! И чем быстрее, тем лучше! – заторопил Никола.
– Ну-ну, Коля, скоро только сериалы снимаются. А ты подумал, с кем, прежде всего, захотят познакомиться сыщики? А потом и допросить с пристрастием? – как всегда, немного гнусаво, проворчал директор.
– Но что-то надо делать с этими пиратами! – взвился Никола и забегал по номеру. Векшин при каждой встрече с большим интересом и удовольствием наблюдал за абсолютно уникальным для операторской профессии характером Николы. Увы, сегодня повеселиться не получалось.
– Ты думаешь, это наши «коллеги» по цеху безобразничают? Нет, дружище, по-моему, тут что-то другое.
Директор, посасывая карамельку, согласно закивал головой.
– Павел Артемьевич, прав. Какой смысл этим бандитам воровать на треть незаконченный фильм. Слишком хлопотно это. Им куда проще сделать свое черное дело прямо перед премьерой.
– Так какому же неврастенику могла понадобиться наша пленка?! – повернувшись через левое плечо, Никола едва не сбил с холодильника графин с водой.
– Неврастенику говоришь… – Векшин переставил графин на стол и силой усадил Николу в кресло. – Во всяком случае, в целеустремленности этому нервному больному не откажешь. Забрать пленку из сейфа на охраняемой студии – это надо очень захотеть.
– Но зачем?
– Никола, ты, между прочим, работаешь на фильме в жанре мистического детектива. А что говорят в детективах?
– А что говорят в детективах? – спросил Никола.
– Чтобы ответить на вопрос «зачем», надо сначала узнать «кому это надо». Вникаешь, коллега?
– Собственно говоря, и в основе нашей картины та же ситуация, друзья мои, – гнусаво добавил Артшуллер из своего угла.
– Кстати, о фильме. Что вы снимали накануне происшествия, Иннокентий Михалыч? – спросил Векшин.
– Это был эпизод в ресторане. Главные герои расстаются смертельными врагами после бурного объяснения. Режиссер импровизировал по ходу съемок, поэтому снимали в две смены. А после – сразу материал в проявку. На следующий день после этого был назначен просмотр. Так, Коля? – сказал директор.
– Точно так. Только режиссер не импровизировал, а преодолевал разгильдяйство и непрофессионализм администрации.
– Николай Александрович! – возмутился Артшуллер.
– Стоп-стоп-стоп, коллеги! Не здесь и не сейчас! Давайте-ка лучше продолжим наши размышления. Как там, кстати, режиссер?
– В больнице сказали – состояние нормальное. Сегодня собирались навестить его, – сказал Артшуллер.
– Обязательно съездим. Иннокентий Михалыч, расскажите подробнее: как называется ресторан, в котором снимали, где находится, с кем договаривались о съемках, как расплачивались, на чем расстались.
– В том-то и дело, что режиссер сам нашел и договорился с этим заведением. Находится ресторан в двух шагах отсюда. Насколько я знаю, денег с нас не попросили. В начальниках там довольно эффектная дама. Название у кабака тоже шикарное – «Мефисто», – сказал директор.
– Как-как? – удивился Векшин.
– «Мефисто». Черт, значит. Довольно специфическое место, надо вам сказать.
– Что же там специфического, уважаемый Иннокентий Михалыч? – спросил Паша.
– Это сложно объяснить, Павел Артемьевич. Как-то не совсем благополучно себя ощущаешь в тамошних пределах, – сказал Артшуллер, поморщившись.
– Да-с, про нехорошую квартиру я читал, а вот про нехороший кабак узнаю впервые, – сказал Векшин.
– Черт его знает, что вы напридумывали, Иннокентий Михалыч! Нормальный кабак, нормальная обстановка, кухня там прекрасная, кстати… Единственное в чем прав, господин Артшуллер, так это в оценке хозяйки заведения. Лариса Андреевна – действительно уникальная женщина!
На мужественное лицо Николы легла тень лирической задумчивости. Векшин усмехнулся про себя и, усиленно потирая подбородок, осторожно заметил:
– Вообще-то необременительное состояние влюбленности чрезвычайно полезно для всякого творческого человека.
Никола махнул рукой в его сторону.
– Да ты прав… Значит-ца, вот что я думаю, господа кинематографисты. Пленка исчезла по чьему-то злому и вполне определенному умыслу. И в этом, как мне кажется, виноваты мы сами. Кому-то перешли дорогу, кого-то задели, кого-то заинтересовали… У меня есть в этом городе кое-какие знакомства в департаменте частного сыска. Постараюсь подключить к делу профессионалов. А пока о пропаже – никому. Группу – в отпуск на неопределенный срок из-за болезни режиссера. С выплатой зарплаты и суточных. Ну, а теперь давайте нанесем визит нашему больному. Может статься, режиссер-постановщик мистического детектива внесет ясность в мистическую ситуацию вокруг собственного фильма. Предлагаю встретиться в фойе через час.
Провожая коллег, Векшин принял твердое решение познакомиться с уникальной женщиной Ларисой, хозяйкой ресторана с загадочным названием.
– А она мне нравится, – сказала до этого почти все время молчавшая Софья Михайловна. – Этакая тигра подросткового возраста: шипит, уши прижимает, но нападать еще не научилась.
– А вы уверены, что эта тигра из нашего заповедника? – сквозь зубы проговорила Марина. – У меня лично сегодня сложилось ощущение, что собеседование проходили мы с вами, а не наша новая знакомая из отряда сибирских кошачьих. Никакого уважения к нечистой силе, честное слово!
Лариса Андреевна щелкнула зажигалкой, медленно отвела в сторону руку с тонкими длинными пальцами.
– Ты, Марина Аркадьевна, глупости говоришь. У этой девочки большое будущее. Она будет даже поинтереснее, чем я думала сначала, хотя и не без причуд. Есть в ней что-то … харизматическое. Тьфу-ты, кто ж слово-то такое выдумал!
– Да мужики, кто ж еще! – подавила зевок Софья. – Устала я что-то за эти дни… А Елена, хоть и не Прекрасная, и, наверное, не Премудрая, но уж Обаятельная – определенно!
– Вот попомните мое слово, эта Обаятельная еще доставит всем нам немало хлопот…
– Какая-то ты раздражительная стала в последнее время, Мариночка Аркадьевна! – прервала ее Лариса. – Брюзжишь словно какая-нибудь старая ведьма. А может тебе действительно пора на пенсию?
– Ну, это уж не тебе решать!
– Девочки не ссорьтесь! Поберегите силы. Через два часа у нас общение с избирателями. Сауна, бассейн, массаж – вот, что сейчас нам нужно вместо споров и препирательств.
Лариса нажала кнопку звонка под крышкой стола. Никакой реакции. Попробовала еще раз. И еще. Ничего.
– Вечно у нас ничего не работает… Как будто ни одного мужика в доме, честное слово! – пробормотала она и громко позвала:
– Филипп! Фи-липп!
На зов явился плечистый метрдотель, и пока Лариса выговаривала ему за неполадки с кнопкой вызова, Марина Аркадьевна, повинуясь привычке бывалого комсомольского лидера, оставила последнее слово за собой. Она громко произнесла, не обращаясь ни к кому конкретно:
– Вы совершаете большую ошибку!
За полвека своей работы на посту члена Коллегиального совета «Сообщества лояльных ведьм» Марине Аркадьевне Дейнеко нередко приходилось отстаивать свою точку зрения, оставаясь в меньшинстве. Впрочем, если бы можно было поспрашивать разных людей, имевших с ней дело и в Киеве времен князя Владимира, и в московскую эпоху Ивана Грозного, и в затяжной период дворцовых переворотов в Петербурге, и во времена революционных потрясений на всей территории Российской империи, то все они сказали бы примерно одно и то же. Не было еще на свете более пламенного оппозиционера, а также революционера и заговорщика, чем Марина Аркадьевна. И теперь, на 932 году своей жизни, она оставалась самой собой. Правда, нынче своеобразие ее характера усугубилось нервозностью самого разгара предвыборной кампании.
