Лили смотрела на ситуацию свежим взглядом, внимательно слушала. С каждой последующей подробностью, которую ей раскрывала Кэти, она все больше возмущалась. Не могла понять. Да-да, не могла понять, почему мужики такие трусливые, мир такой несправедливый, а Малу такая извращенка. За ее спиной Джефф качал головой, тронутый этим рассказом. Как они могли так отнестись к Кэти? Такая славная женщина, к тому же примерная мать, которая совсем недавно пережила преждевременные роды. Как этот тип мог бросить ее в тот момент, когда она больше всего нуждалась в его помощи, а эта особа, кстати, даже не дрогнула, соблазняя его, помешав ему тем самым выполнить свой долг, и он еще собирался выкрасть детей — Джефф был вне себя от ярости. Сжимал кулаки.
Это именно то, что хотела услышать Кэти, именно то, в чем ей раньше отказывали, для проклятых любовников она хотела приговора без права на обжалование, а не всеобщей доброжелательности и снисхождения к их страсти, которой оправдывают нарушение любых законов. Она мечтала о том, чтобы общество отвергло Тони и Малу, чья фантазия от этого, похоже, стала буйствовать с новой силой. Словом, она лишилась не только мужа, но и общественного поощрения, которым утешалась всю свою жизнь — двойное предательство вдвойне, двойная несправедливость. Признание ее горя, жалость, которую она получала в фургоне, — бесценны, как родник в пустыне.
Вдохновившись таким вниманием, как актриса перед зрительным залом, Кэти не жалела публику, и не упускала ни единой подробности, которая могла бы вызвать еще большее сочувствие в глазах Лили, еще больший гнев на лице Джеффа. Она выговаривала, выкрикивала, выплакивала все подряд. Время от времени Лили встревала, чтобы объяснить Джеффу, кто есть кто в этой истории, снабжая размышления Кэти своими воспоминаниями. Она хранила в памяти тот период, когда Кэти, конечно, ничего не замечала. Она помнила все, секунда за секундой. Дружбу между Тони и Франком: неразлучные в учебе, неотделимые в спорте, коллеги в работе.
— Так у них же все было на двоих! — кричал Джефф.
Малу пробовала их соблазнять обоих. Еще на первом курсе она подцепила Тони, но вышла замуж за Франка, не добившись своей цели с первым.
— Когда вы возвращались из университета на машине, она всегда умудрялась сесть впереди с Тони.
— Она же говорила, что сзади ее укачивает, — вспоминала Кэти оправдываясь.
Да, как раз с чашкой с незабудками в руке она и пожелала смерти мужу, с его любовницей. Сказала быстрее, чем успела подумать.
Аура Лили защищала Джеффа, равно как и саму свалку, и фургон. Все к чему прикасалась Лили, казалось Кэти хорошим и безопасным. Впрочем, ей понадобилось немного времени, чтобы заметить некоторые недостатки Джеффа. Хотя и ничего серьезного. Он разобрал старый звонок, но никак не мог найти коробку на замену. По такой же логике он выкрутил засов входной двери, чтобы поставить передовой механизм. Он убеждал Кэти, что дел тут на неделю — на две, что он просто ждет, пока его друзьям с конторы подвезут детали, и что он каждый день у них спрашивает, не прибыл ли заказ. Зато он подружился со старшим сыном Кэти. Он рассказывал ему про Колвези, про бомбу, из-за которой он долгие месяцы провалялся в госпитале, и от которой у него теперь железная пластина на голове. Оливье потрогал пластину, поцарапал ногтями — раздался характерный звук. Джефф не мог спокойно проходить контроль безопасности в аэропортах, на него сразу же срабатывали все звуковые и световые сигнализации. Он называл себя: «Я — робот».
Постепенно он разбирал на части все электрические приборы. Кэти находила оголенные провода. Джефф торопился обмотать их изоляционной лентой, он же не зря бился над этой системой, из-за которой весь дом мог сгореть. Кэти никогда не переживала по поводу электропроводки, однако соглашалась, что пробки выбивает достаточно часто, и что ей приходится каждый раз брать лестницу, чтобы привязать допотопный проводок между фарфоровыми роликами. «Я починю это». Он приходил утром. Выпивал с ней чашку кофе. Возвращался после работы, чтобы завершить то, что начал. Она, в принципе, поняла, что не так уж быстро он справляется, и вышло бы куда дешевле нанять мастера. Но ведь его она не нанимала, он делал это ради нее, к тому же ему постоянно мешало то техническое состояние старого дома, то отсутствие нужных деталей, которые ему приходилось искать, а не найдя, мастерить самому.
Она наблюдала за ним в прихожей, его огромное тело склонилось над крохотной штуковиной, которую он крутил в руках, дул в нее, потом откладывал в сторону, находил еще один предмет и пытался им наладить механизм. Среди всего многообразия так или иначе разломанных деталей, он выискивал розетку, провод, болт. Какая-то странная игра в конструктор, которая сводилась к деструкции такого масштаба, что Кэти даже стала задумываться, зачем нужно столько проводов, столько железяк, столько гвоздей, ради того, чтобы починить одну розетку. Он, должно быть, почувствовал, что вся эта огромная головоломка, которую он никак не может собрать, начала ее беспокоить. Он скоро все исправит.
Если бы вечером Джефф складывал на место все инструменты, которыми пользовался, а не требовал еще один дополнительный, если бы он хотя бы аккуратно разложил по кучкам на расстеленных на полу газетах все те детали, которые распотрошил и разобрал по косточкам, она бы меньше беспокоилась, но он все бросал на полу как попало. Кэти не осмеливалась убирать за ним этот бардак, в котором уже ничего не понимала, потому что боялась помешать искусной работе мастера. Из-за всех этих вещей, которые захламили прихожую, создавалось ощущение, что Джефф находился здесь постоянно, и что с минуты на минуты опять возьмется за дело. Когда его не было в комнате, все пространство забивалось нагромождением разных инструментов и деталей. Кэти была вынуждена постоянно жить в его присутствии.
До нее дошло, что ситуация не нормальная, когда ее мать, обнаружив эту стройку, поинтересовалась, откуда это все взялось. В общем-то, она соврала, сказав, что наняла электрика, чтобы заменить проводку. А то, что речь идет о приятеле Лили, не уточнялось. Джефф был электриком, не более того. То же самое повторила она и Тони, который, поразившись тем, что творится в прихожей, также поинтересовался, откуда это взялось. «Ремонт, небольшой ремонт». Тогда и первая, и второй фактически поздравили ее с тем, что удалось найти хоть кого-нибудь в это кризисное время, чтобы привести дом в порядок. «Наконец-то! — захлопала в ладоши мама, — Давно пора!» Тони тоже радостно воспринял мысль о ремонте, который затеяли как раз для того, чтобы закрыть ему доступ в дом жены.
Судья спросила, не с этого ли момента Кэти начала врать, а точнее, умалчивать о присутствии Джеффа.
Почему было не представить его? Судья не успокаивалась: «Джефф непросто электрик, Кэти это прекрасно известно». Почему тогда она молчала о том, который устроил возню у нее в прихожей, и о том, зачем, на самом деле, она затеяла так называемый ремонт, прикрываясь этим абстрактным словом. Мать и муж одобрили его из соображений безопасности в доме. Она была здесь одна, одна с сыновьями — подростком и младенцем, это вполне естественно. Они оба ее поддержали.
— Почему бы было не протолкнуть мысль об одиночестве и изолированности от мира в качестве причины заняться ремонтом, — коварно добавила судья. — Они тогда еще бы и виноватыми остались.
Кэти понимала, что Лили и Джефф принадлежали к миру, который «после», миру, который она не хотела делить с теми, кто было «до». Это был совсем другой мир, лучше, чем прежний, она постепенно это осознавала, равно как и все угловатости Джеффа, который оказался не идеальным, а предательски опасным.
Она не хотела обращать внимания на то, чего не хотела видеть. Как будто через Джеффа она заражалась социальной деградацией Лили. Все ее мысли были о свалке, ржавых железяках, вывернутых бамперах, искореженных дверях, пробитых шинах. Кэти сама себя чувствовала как машина на свалке.
В прихожей хлопотал Джефф. Он снял свитер, и сидел на корточках с голым торсом. Кэти наблюдала со спины, как эта бесформенная масса тела розоватого цвета свисала между ягодицами над грудой проводов и розеток. Напоминает начальника из юротдела, но жаба-то — бледно-коричневая, а не розовая, и не такая раздутая, с пузом, которое вываливается со всех сторон, и волосами на пояснице, торчащими из-под съехавших спортивных штанов. Жаба все-таки держится в границах своей бледно-коричневой рубашки, бледно-коричневого свитера и бледно-коричневых брюк…, а здесь туша просто расплывается. Напоминает хряка, огромного и противного, хотя, тотчас подумала она, свиней никогда не откармливают до такого ужаса в человеческом обличии.
Отвращение сковало, натянуло ее тело, как будто молчанием и напряженностью можно было спастись от подступающей тошноты. Джефф не слышал, не чувствовал ее присутствия за спиной, он продолжал изощряться над узелками из проводов бурча и пыхтя. Она вдруг подумала, что такого можно убить, от таких, как он, избавляются навсегда. Впервые ей в голову пришла мысль о смерти. Ни Тони, ни Малу, ни Франка, ни матери, ни ребенка, судья должна ей поверить, только Джеффа и только в тот миг. На самом деле, она просто задумалась, как уничтожить этот ужас, ведь многие другие, в отличие от нее, давят пауков и топчут жаб. Желание убить нарастало, она представляла, какой формы должен быть нож, чтобы покончить с этим человекоподобным хряком, и как она это сделает, очень быстро, одним движением всадит нож в спину между позвонков. Представила, как тело сразу же обмякнет, потом начнет дергаться, трястись, биться в конвульсиях. Представила, как раздавит его ногой, как ударит по губам, чтобы он не кричал перед тем, как испустит дух.
