– Я многое могу вытерпеть, Елена. В том числе и то, что мне не нравится или не хочется терпеть…
– Да?
– Да.
– Почему?!
– Когда-нибудь объясню… Если тебе так уж непременно хочется курить, кури, пожалуйста. Я тебе целую коробку выдам, пятьсот штук… Но не натощак и не часто. Лишь бы не этот мерзкий сигаретный табак, все равно, что порох курить, как вы можете вообще вдыхать эту мерзость…
– Написать тебе расписку, что я прослушала лекцию о вреде курения? – светски улыбнулась Елена.
– В другой раз, – вздохнул Майзель. – Пойдем, нужно перекусить, чем там нам Бог послал…
Он опять сидел и смотрел, как она ест, как вонзаются ее зубы в половинку абрикоса, как мелькает во рту ее острый розовый язычок, умеющий доставлять ему такое наслаждение, и улыбался…
Она такая живая, подумал Майзель, чувствуя, как все обрывается у него внутри. Так невероятно хороша, и так непохожа на пластмассовых гламурных овец с фарфоровым оскалом, что таращатся на нас со всех обложек, заставляя живых женщин мучить себя… И зубки у нее едва заметно желтоватые, как у живой женщины, и носик такой смешной, с маленькой раздвоинкой внизу, и веснушки эти, и родинки, и складочки на шее, и там, где в детстве были ямочки на щеках – мимические морщинки теперь, и крошечная оспинка на лбу, и трещинка на нижней губе… Гляделась ли ты в зеркало, и уверилась ли ты… Елена… Ангел мой… А глаза… Господи, где же ты нашел для нее такие глаза… Да что же это такое… Я просто свихнулся совсем…
Елена, наконец, не выдержала:
– Что?!
– Ты такая живая, Елена… – снова улыбнулся Майзель.
– Глядя на тебя, можно подумать, что ты и вправду рад.
– Я рад.
– Чему?!
– Кому. Тебе, елочка-иголочка.
– О, Боже… Да перестань же пялиться на меня, как на картину! И вообще, мы что, так и будем жить у тебя в кабинете?
– Ну… У меня есть хижина в Градчанах, но я там редко бываю. Я строил дом по собственным эскизам, но вот жить там почему-то никак не случается. Лень уезжать из офиса… Да и нет там ничего, к чему стоило бы спешить…
– По собственным эскизам?! – Елена даже прекратила жевать. – Ты не перестаешь меня удивлять. Я думала… Я хочу на это посмотреть. И немедленно. Поедем?
– Да ради Бога…
Они спустились в гараж. Майзель усадил Елену и сел на водительское место. Подстраивая под себя кресло, Елена проворчала:
– У тебя что, нет другой машины, попроще, чем этот монструозный бронетемкин поносец?
– Нет.
– Ты что, серьезно?!
– Вполне. Первое поколение этого бронетемкина, как ты выразилась, мне и Вацлаву, между прочим, не раз и не два жизнь спасал. Есть еще два точь-в-точь таких же экземпляра, на подмену, а больше ничего нет.
– Нет, в самом деле?!. Господи, никак не могу это осознать…
– У меня нет ни времени, ни желания покупать игрушки, – усмехнулся Майзель, выруливая на выезд из «Golem Interworld Plaza». – Я тебе уже говорил, что у меня мало общего с завсегдатаями «Харродс». А ты все никак не уймешься…
– Это профессиональная деформация, – вздохнула Елена. – Не обращай внимания… Нет роллс-ройсов, нет матиссов с ван гогами… Какой ты скучный тип все-таки. От чего ты кайфуешь? От спасения человечества?
– От тебя, – он посмотрел на Елену и озорно подмигнул ей, одной рукой легко управляя автомобилем. – Иногда я копаюсь в UNIXe, чтобы тряхнуть стариной и не утратить квалификацию совсем уж бесповоротно. Я руковожу огромной, сложнейшей системой, которая требует неусыпного внимания. Но я не гламурчик, это не мое, я это не умею и не хочу…
– Не оправдывайся. А еще?
– Не знаю… Музыка… Живопись, – я это не понимаю и не люблю поэтому, особенно современную. Бесит меня эта невротическая пачкотня. Зато я реву, как белуга, когда смотрю «Касабланку» или «Вест-Сайдскую историю»… Или «Летят журавли»…
– Как?! Данек, ты что…
– Правда, правда. Обожаю смотреть старые советские фильмы шестидесятых и семидесятых, особенно редкие, они напоминают мне детство. У меня такая коллекция, какой в русском кинофонде нет, оцифровано по первому классу…
– А русские уверены, что ты ненавидишь Россию…
– Это комплексы. Я родился в Северо-западном крае… В Беларуси. Это не Россия, Елена, хотя местами похоже… Это ведь тоже было СССР… А Россия слишком сложна и огромна, чтобы просто любить ее или просто ненавидеть. Я мечтаю увидеть в России царя, Елена. Такого, как Вацлав. Тогда они будут с нами. В нашем полку. Я вовсе не жажду воевать со всеми подряд. Да, мы довольно жестко указали им их место. Они это заслужили. За то, что натворили в мире, за шашни с чучмеками, за шестьдесят восьмой хотя бы… Но ненависти к ним нет у меня. И у тебя ведь тоже нет?
– Нет. Я же тоже немножечко, совсем капельку русская. И потом… Они все-таки вышли на площадь [57] .
– Да, – Майзель кивнул и улыбнулся, – такой улыбкой, какой Елена еще ни разу не видела у него. – Семеро смелых. Четверо русских и трое евреев.
– Вот как… Я… Я не знала… Для нас ведь все, кто там, – русские…
– Конечно, – он снова улыбнулся. – Как-то много мистики во всем этом, ты не находишь? Семеро – и трое из них…
– Какой кошмар, Данек. Никто о тебе ничегошеньки не знает, на самом деле…
– Мне некогда рефлексировать на эту тему. Что выросло, то выросло. Помнишь, когда началась заваруха в Югославии в начале девяностых, и мы вместе с сербами показали албанцам небо в алмазах, – русские просто обалдели. Не ожидали от нас такого…
– Никто не ожидал. Особенно штурма Тираны, – Елена нахмурила брови.
– Ну, ежичек… Не начинай. Пожалуйста. Нет ни малейшего настроения, обсуждать с тобой сейчас это. Правда.
– Что-то ты еще про русских хотел сказать…
– Я знаю, после этого у нас там появились друзья. Ну, может, не совсем друзья… Сочувствующие. Они не очень сильны пока, и у нас нет сил к ним тянуться… Мы начали здесь, потому что здесь легче. А русские… Они столько лет не видели настоящей свободы. Они даже не знают, что это такое, как этим пользоваться… Нам было некогда. И коммунизм рухнул так неожиданно и мгновенно, что все растерялись. Не растерялись только корпорации. И вместо учителей и помощников туда рванулись жулики и авантюристы. Вместо плана Маршалла – грабеж и хаос, либертарианский эксперимент над целым народом, черт знает, какой уже по счету. Вместо порядка и народного образования – развал и голодные учителя и врачи. Это мы виноваты. Но мы ведь всего лишь люди. И такое там началось… Ну, ничего. Мы придем и туда тоже. Дотянемся.
– Ты и их хочешь во все это втравить?
– Обязательно. Они будут с нами, Елена.
– Почему ты так уверен?
– Я скажу тебе, почему, – Майзель посмотрел на нее и вдруг, улыбнувшись, заговорил по-русски: – Язык, Елена. Дело в языке. Они будут с нами, потому что на русском языке так мерзко, а то и просто дико звучат имена наших врагов. И Арафата зовут «я сер». И жену его зовут «сука». И помощники его, как на подбор – «махмуд ибал курей», «набил украл», «насралла». И даже Масхадов, и тот, – не «орлан», а «аслан»… – И снова перешел на чешский: – Ты понимаешь, Елена?
– У тебя мифологическое сознание. Ты дикарь. Не просто дикарь, а еще и сентиментальный. Действительно ящер. Динозавр. Реликт. Невероятно, как тебе удалось…
– Что выросло, то выросло. Кстати, мы приехали…
ПРАГА, «ЛОГОВО ДРАКОНА». АВГУСТ
Бесшумно качнулись вверх массивные маятниковые ворота, пропуская автомобиль внутрь охваченного глухим забором из необработанного камня пространства, и так же беззвучно и мгновенно рухнули на место. Посередине безупречно ровно подстриженного газона площадью в полгектара, окольцованный гравийной дорожкой, стоял круглый, как колодец, фундамент из того же необработанного камня, что и забор. На фундаменте стоял цилиндр черного зеркального стекла высотой в два человеческих роста и диаметром метров двадцать, покрытый остроконечной, выстланной чем-то вроде черепицы, – да это же фотоэлектрогенераторы, вдруг поняла Елена, – крышей, напоминающей крышу сиамских храмов.
– Вот это да… – выдохнула Елена. – Настоящее логово Дракона…
Неожиданно в фундаменте образовался проем от поднявшихся – снова маятниковых – ворот, и загорелся яркий свет, как в туннеле. Снизив скорость, Майзель направил автомобиль внутрь.
Из гаража они поднялись в дом. Это было подковообразное помещение, причудливо разделенное живописными каменными перегородками, не доходившими до потолка, увитыми искусственным плющом и увешанными сверкающими среди него плоскими экранами. Свет был мягким, и не сразу становилось понятно, где находятся его источники. Середину «подковы» занимали бассейн и маленький японский сад камней. Крыша над ними была прозрачной.
– Что это за музыка?
– Музыка? А, это такое маленькое изобретеньице… Это музыкальный компьютер, простенький совсем. Он постоянно сканирует эфир в поисках голосов и ритмов в соответствии с запрограммированными гармониями, пишет на винчестер и проигрывает потом поблочно. И в машину подгружает…
