— Ты спишь в той же комнате, что и она?
— Иногда. Я сплю на раскладушке. Той, что в углу стоит. А теперь угадаем, как вы об этом узнали?
— Я — медиум.
— И снова шутите.
— Ты не возражаешь, что я задаю такие вопросы?
— Пока нет.
— А как ты умудряешься обходиться без?..
— Обходиться без чего? Вы не поняли меня. А-а, вы это имели в виду! Она — необычный человек. Ни на кого не похожий. Я, в свою очередь, тоже. И нам наши отношения нравятся именно такими.
— Ты хотел рассказать мне про это?
— А вот сейчас вопросов довольно.
— О’кей.
— Я надеюсь, что однажды я останусь с ней навсегда. А что до остального… Пока очень запутанно. Но эта девчонка — для меня.
— Удачи тебе.
— Я не верю в удачу. Я верю в терпение.
— Вижу.
— И в понимание людей. Хотя я и скучен, если сравнить с кем-нибудь. С братом, к примеру. Я не могу много дать. Но одного у меня не отнять. Я решил взять Гвен под защиту. Ей нужен кто-то типа меня. А что до меня самого — я уже был женат, поэтому не тороплюсь. Ей необходимо время на утряску и притирку. И она старается. Вы заметили, как она изменилась?
— Да, что-то есть.
— Это заняло долгое время. Разумеется, и сейчас она иногда становится опасной. Для себя. Я слежу за окнами и ножами. Какое отличие от тех дней, когда я только встретил ее! Отныне моя цель жизни — помочь ей обрести себя.
— Это нелегкая задача.
— Но я верю, что справлюсь. Терпение и труд — все перетрут. Верь — и произойдет чудо. Эта девчонка — настоящий клад, а с первого взгляда не разберешь. Умна как дьявол, впрочем, вы это и так знаете. Буду откровенен. Сначала — вы ее мучили, потом — мой брат Чет. И ни один из вас не сделал ей ничего хорошего. Я пришел к нему как-то. Он кричал на меня… переступая границы приличий… пришлось мне подучить его кулаком…
— Ты его избил?
— Пришлось. Я не хотел, чтобы их отношения продолжались.
— И?..
— И они прекратились.
— Может, Чет и прав, может, она сама…
— Мне плевать, чем она там ему не угодила! Больше ее никто не обидит. — Он мягко улыбнулся, глядя на меня.
— Чей ребенок?
— Я уже сказал, что не знаю.
— И тебя не?..
— Абсолютно. Он — ваш?
— Я тоже не знаю.
— Он — ее ребенок. Остальное не имеет значения.
— Может, она тоже не знает. — Я рассмеялся.
Он нахмурился.
— Смешно? — сказал он. — Но такие вещи разрывают девчонок ка куски. Пожалуйста, не приходите к ней больше.
Я взглянул на него. Лицо Чарльза выражало решительность.
— Будет очень жаль, если вы к ней придете, — сказал он.
— Обещать не могу.
Он допил свой «Александерс», нахмурился, уставившись на стол.
— О’кей, — наконец произнес он.
— Что о’кей?
— Это значит, чему быть — того не миновать.
Он еще раз изучающе посмотрел на меня, повернулся и позвал официанта.
— Тебе никто не говорил, — сказал я, когда он надел пиджак, — что ты — вылитый Хаггерти, атташе по делам Эйзенхауэра?
— Я похож на Оскара Хаммерштайна. Вы знаете, кто он?
— «Оклахома».
— Правильно. И другие мюзиклы. — Он замолк. — Не думаю, что Гвен полюбила бы такого бессовестного негодяя, каким вы прикидываетесь. Я не слишком прямолинеен?
Подошел официант.
— Еще минуту? — спросил меня Чарльз.
Когда я кивнул, он, вместо того чтобы расплатиться, заказал еще пару.
— Оскар Хаммерштайн — мой идеал.
— Мне как-то не пришло в голову, что ты можешь быть с ним знаком.
— Я был вторым помощником электрика на первой записи «Король и я».
— Хм, вот как! Я и не знал.
— Не надо делать из меня идиота, мистер Арнесс! Я вовсе не дурак. — Он быстро оправился от вспышки гнева, но я заметил, что ему не хотелось выдавать свои эмоции. Когда он заговорил, голос его вновь был мягок. — До встречи с мистером Хаммерштайном я всегда представлял текстовиков песен эдакими перекати-поле с парой мексиканских бобов меж ног. Но во время работы, понаблюдав за ним, я понял, что он и мистер Ричард Роджерс во всех случаях оказывались самыми толковыми и деловыми людьми в театре. И все же они — как Ките и Шелли наших дней! Вы понимаете?
— Не совсем.
— Они написали о любви лучше всех в наше время. Они к тому же хорошие бизнесмены — никто не сумел взять с них больше налога, чем надо. Их зубы остры и крепки. Теперь понятно?
— Уже теплее.
— Опасность с таким парнем, как я, состоит в том, что такой парень, как вы, может с чего-то решить, что ему удастся перехитрить меня.
— Вот теперь яснее некуда!
— Мой мягкий тон и прямота, я честно сказал, что вы мне нравитесь, можно подумать, что… Но это ничего не значит. Вот почему я смотрел в оба глаза на мистера Хаммерштайна. Он ничего не имеет против соседа, он ему — брат, но можно ли представить, чтобы он позволил ему завести шашни с его женой? Можете ли вы себе представить, что было бы с соседом, вздумай он попробовать?
— Другими словами, ты мне угрожаешь.
— Я рассказал вам про мистера Хаммерштайна.
— У меня глаза слипаются.
— Я люблю Гвен, мистер Арнесс. И никому не позволю ее обидеть. Я избрал сам себя в комитет, состоящий из одного человека, и Гвен — единственная повестка дня.
— Я понял.
— Отлично. На улице — моя машина. Вы ничего не имеете против, если я отвезу вас в отель?
Хотел убедиться, что я уйду. Высадил меня прямо перед отелем и изобразил церемонию проводов согласно этикету. Его все еще смущало, что я ему нравлюсь.
Перед тем как он собрался отъезжать, я спросил его:
— Тебе не станет легче, если я скажу, что я нищ как церковная крыса?
— В чем-то, конечно, легче, — ответил он.
Он должен ощущать своим подсознанием, думал я, шагая к лифту, что он на пути к тому пределу, за которым вообще ничего не сможет понять. Молоко на губах не обсохло. Вся его короткая жизнь еще не подготовила его к встрече с таким явлением, как Гвен.
Эллен отсутствовала. На кровати лежала записка: «Дорогой папка, никак не удается встретиться? Целую. Эллен. Будь осторожен, как я».
Внизу наискосок я приписал: «Завтра. Это уж точно».
Я прошел в ванную, почистил зубы, сполоснул рот. Затем отправился вниз.
Там царил хаос какого-то открывающегося праздника.
А перед отелем на другой стороне улицы в своей машине меня сторожил Чарльз. Я первым увидел его и быстро вернулся в отель. Расположение черного входа я прекрасно знал и, бывало, не раз им пользовался.
Когда я позвонил в квартиру Гвен, автомат открытия двери подъезда сработал моментально. Дверь квартиры открыла сама Гвен. Ее серьезность можно было расценить двояко: или она ждала меня, или ей было наплевать, приду я или нет.
— Ты ждала меня? — спросил я.
— Нет, почему? — ответила она.
Эти ее «нет, почему» были обычной уловкой. Это была ее тактика: податься назад, заставить противника открыть план сражения и уже по известному определять меру и способы обороны.
— «Нет, почему» что?
— Ничего, а почему ты спрашиваешь?
Противники стоили друг друга. Ни один своих секретов другому не выдал.
— Вообще-то, я думала, что ты можешь прийти.
— А что это значит?
— Это значит, моя ошибка заключалась в том, что я позволила тебе узнать об отсутствии сегодня ночью Чарльза.
— И ты не хотела видеть меня?
— Конечно, не хотела. С чего тебе взбрело в голову, что я могла хотеть?
Мне как-то и не пришло в голову, что она говорит правду.
— А Чарльз всегда такой послушный?
— Не всегда. Налей себе, ты плохо выглядишь.
Она ушла в детскую.
— Чей ребенок? — спросил я.
— Мой.
— Что это значит?
— Это значит, что от его отца мне ничего не надо.
— Кто отец?
— Ему не требуется признание отцовства. Ему ничего не потребуется. Фактически это не его отец. Разве что биологически. А биология — дело прошлое.
Я подумал, что ребенок похож на меня.
Она включила радио. Передавали музыку для полуночников. Неужто мы собирались вечерять?
Существовал один способ узнать ответ не только на вопрос, но и вообще на все, что она скрывала.
Я подошел к ней, согнувшейся над кроваткой. Мне показалось, что груди ее стали меньше. Но талия и бедра остались прежними. Я помнил ее ягодицы. И ноги. У меня к ногам влечение гангстера. Я люблю только совершенные формы. Ее ноги — сказка. Выточенная из слоновой кости, каждая состоит из лощин, впадин, закруглений, и каждая нога идеально прямая.
Теперь я жаждал ее. Мой голод женщины не был влечением вообще. Я не касался тела женщины долгие месяцы, но не чувствовал себя ни ущемленным, ни изнывающим. Но сейчас я задрожал от желания.
Не оборачиваясь, она сказала:
— Как он тебе?
Она меняла пеленки. Крошечный розовый птенчик открылся моему взору. Мешочек под ним уже горделиво свисал, тугой, настоящий. Отверстие уретры было темнее, чем остальное. Цвет был знаком мне. Мой, подумал я.
