Казалась Степану здешняя степь похожей на изболевшую душу старика, в которой уже не осталось ничего, кроме привычки дожить, дострадать до отмеренного судьбой смертного часа.
Не приживался Степан и в Маячинке. Пришлый человек в рыбацком селе, как заноза в пальце. Вроде и терпеть можно, а бередит с утра до ночи. Первые месяцы здешние рыбаки исподволь и зорко присматривались к новому инспектору. Приметили, что на работу он ярый: сутками пропадает на участке, разведывая протоки, перекаты, отмели и ямы, дотошно шныряет по извилистым ерикам и день за днем объезжает непролазные чащобы здешних камышей.
Узнали, что Одинцов мается почками и спиртного в рот не берет. Спаивать Степана никто не собирался, но в рыбацком селе непьющий человек, как яма на дороге. Всякий раз, хошь не хошь, а стороной объезжай. Ни на свадьбу, ни на крестины не пригласишь, за кружкой пива об жизни тоже не потолкуешь.
Валетом вроде новый инспектор хорош, а вот тузом он сгодится ли?
Кое-кто, видно, решил, что не так страшен черт, как его малюют. И когда подошло время путины, в вечерние и сумеречные часы на реку из боковых протоков и ериков стали выскакивать верткие моторки и неприметно выползать бударки, уключины которых были предусмотрительно обернуты мокрой мешковиной.
Тут инспектор Одинцов и показал маячинцам собственный характер.
Первым в его руки угодил Василий Бреев, детина ростом с добрый карагач. Приглушив мотор катерка, инспектор подплыл к бударке Бреева в тот момент, когда тот выпутывал из сети метрового осетра, и попросил предъявить рыболовный билет. Разрешения у Бреева не оказалось.
— Чалься за меня, — приказал инспектор и привел бударку Бреева к маячинскому дебаркадеру. Здесь он по всей форме составил протокол, конфисковал у моториста добытого осетра, новенькую капроновую сеть и наложил семьдесят рублей штрафа.
— Помене бы, товарищ инспектор, штрафу дали, — попросил он, расстроенно моргнув белесыми ресницами. — Не осилю столько… Не на продажу ведь ловил. И за сеть надо с добрыми людьми рассчитаться.
— Скажешь, кто сеть дал, сбавлю штраф.
— Мой грех, инспектор, других марать не стану. У нас такого не водится, — хмуро ответил Бреев. — Я по-людски тебя прошу, а ты меня на пакость сбиваешь. Не круто ли гнуть начал? У каждой палки два конца.
— Пуганый я уже, Бреев, — коротко усмехнулся Степан. — Все равно узнаю, где сеть добыл.
— Моя сеть… Полная моя собственность. Так в своем протоколе запиши и больше этого предмета не касайся.
Когда инспектор велел нарушителю отнести на приемку конфискованного осетра, Бреев вдруг налился темной кровью, ожег Степана бешеным блеском вмиг поседевших зрачков и заорал на все село:
— Сам волоки! Тащи рыбину на собственной хребтине, а меня не касайся! Не обязан я таскать… Понасажали вас на рыбацкую шею! Возле реки живем, а свежей ухи нельзя попробовать… Все равно вам на сторону меня не своротить. Как ловил, так и буду ловить.
Бреев плюнул под ноги инспектору, выматюгался длинно и зло и ушел от дебаркадера.
Одинцов передал материалы о случившемся в товарищеский суд для общественного воздействия на упрямого Бреева.
Не один Бреев решил для себя, что «как ловил, так и ловить буду».
Вот вчера вечером, объезжая «плав», инспектор увидел крашенную в неприметный темно-свинцовый цвет моторку, которая, держась в тени камышей, быстро шла сверху. Одинцов хотел поближе рассмотреть проезжающих, но моторка легко прибавила ход и скрылась от инспектора за поворотом. Вроде и ничего особенного в том не было — мало ли моторок проезжает по реке. Но чутье подсказало инспектору, что не зря объявилось возле тони шустрое суденышко, и Одинцов стал засадой в дальнем конце «плава», где начинались запретные для промысла места.
Ночь выдалась тихая и ясная. Свирепая комариная ночь. Летучее волчье племя без жалости грызло Степана, затаившегося в камышах.
Моторка больше не появилась, и, поругивая себя за излишнюю подозрительность, Одинцов, не сомкнувший глаз ни на минуту, утром возвратился в Маячинку.
Усталый и постаревший, с набрякшими мешочками под глазами, он тащился сейчас в свою неприютную нору и думал, что предстоит сделать кучу обременительных дел: снять одежду, вскипятить на электроплитке чай, помыть посуду, разобрать постель, выпить лекарство и лечь спать, зная, что все равно не уснешь в дневном напряженном свете, в живых движениях и шуме голосов, пробивающихся в конторку. Закутайся хоть с головой одеялом, все равно не спрячешься от тоски в своем непоправимом сиротстве, от одиночества в бойкой толчее людей.
Возле мостика через протоку Одинцов встретил колхозного бухгалтера Фильченкова. Степенного, в пожилых уже годах человек, с коротким телом и коротко стриженной головой с приметной седловинкой посредине.
— С дежурства, Степан Андреевич? Ну как, прихватил сегодня карасиков?
— Попусту съездил… Моторочка тут вечером возле тони хвостом вильнула…
— Как золотая рыбка, — засмеялся Фильченков и вынул сигареты. — Теперь хвостами вилять научились. Особенно женское племя… Покурим за компанию.
— Покурим, Валентин Павлович, — согласился Степан, угощаясь сигаретой. — Ушла та моторка… Знатный ход имеет.
— Не зря, видно.
— Конечно, не зря, — подтвердил Одинцов, глубоко затягиваясь, чтобы прогнать дремотную пустоту в голове. — Попусту ночь проваландался.
— Я вот тоже чуть не до утра сидел над отчетом, — сказал Фильченков, зевнул, обдав Степана легким запашком водки и копченой тарани, и похлопал жесткой ладонью по рту. — Баланс никак не сходился. Один проклятущий рублик влез в неположенную строку и путал всю бухгалтерию…
«Часа три бы сейчас поспать… Нет, лучше — четыре», — думал Одинцов, с трудом одолевая сухую тяжесть в напухших веках.
Фильченков принялся длинно и скучно рассказывать, почему не сходился баланс. Перебить его Степан по деликатности характера не решался. Фильченков, не в пример другим маячинцам, и поздоровается всегда первым с инспектором рыбнадзора, про житье, про работу расспросит, про свои дела расскажет. Нравилось Степану и то, что Валентин Павлович не одобрял браконьерства, хотя и советовал Одинцову не брать быка за рога, а сначала к его норову примериться. Работа, мол, у инспектора деликатная, и здешние рыбаки — люди с характером. Не всякого из них строгостями одолеешь, надо к ним потоньше примеряться.
По просьбе Степана, Фильченков выступил на товарищеском суде по делу Бреева общественным обвинителем.
Бреев на суд пришел под хмельком, вины в злостном браконьерстве не признал, а рассуждения Фильченкова слушал с кривой, непонятной Одинцову усмешечкой.
— За одного осетра семь шкур с человека хотите спустить, — зло отругивался Бреев. — Весной по икре пешком ходили, дохлых мальков на полях лопатами сгребали…
Председательствующий стучал карандашом по графину, но Бреев не хотел униматься.
— Ты мне теперь рот не затыкай! — бестолково и растерянно размахивая длинными руками, ярился он. — Раз вытащили сюда, я вам всю правду напрямик выложу. Шампанское пьем, а на спичках думаем сэкономить.
— Верно говорит Василий! — поддержали Бреева из зала.
Стук председательского карандаша о графин терялся в нарастающем шуме.
— Вконец скоро рыбу изведем. Она что, тварь бессловесная, мрет себе потихонечку… На рыбе ведь мы держимся. Что нам без нее в Маячинке делать?
— Ты, Бреев, по существу говори. Объясняй, что тебя касается.
— А меня все касается. От моего осетра рыба в реке не переведется, а вот беды я боюсь.
— На большие дела начальство есть… — твердо перебил его Фильченков. — Наша власть за ними смотрит. Ловко ты вопрос от себя отворачиваешь. Послушать еще — и окажется, что империалисты виноваты в том, что ты незаконника на тоне хапанул. Грамотные стали, все на высокие проблемы переворотить умеем. Нет, ты в первую очередь себя в чистоте соблюдай. С каждого свой спрос, и вина у каждого не общая, а личная.
Бреев взглянул на бухгалтера странно заблестевшими глазами, но, наткнувшись на ответный строгий взгляд Фильченкова, вяло махнул рукой и сел на место.
Валентин Павлович повернулся к Одинцову, сидевшему обок председательского стола.
— Спрос с каждого должен быть за его вину. На других нечего переворачивать, как это Бреев хочет сделать… Только у меня такое есть соображение. Суд наш товарищеским называется, и это забывать нельзя. По-людски к промашкам подходить надо. Где можно, и простить человеку ошибку…
— Тогда в рыбный надзор надо, Валентин Павлович, не инспекторов назначать, а монахов. Они грехи отпускают, — кинул Одинцов реплику.
— Зря ты так, Степан Андреевич, — возразил укоризненным голосом Фильченков. — Кроме инструкции надо еще и придерживаться, что душа подсказывает. Душевность у людей всегда в большой цене…
