Ему вспомнился эпизод из собственного детства. Отец устроил огород у дамбы. Деон раз в день с наступлением вечерней прохлады должен был пускать воду из канала на грядки. Они были разделены бороздами и невысокими земляными валиками. Иногда одну грядку надо было поливать, а другую — нет. Например, фасоль еще не проросла, и смоченная водой земля запеклась бы потом в корку, которую уже не пробьют никакие ростки. Обычно все обходилось благополучно, но иной раз он, задумавшись, замечал, что в защитном валике появлялась промоина, только когда за ной уже разливалась зловещая лужа. Он кидался с лопатой засыпать брешь, но земля растекалась жидкой грязью. А тем временем возникала новая промоина — сухие комья расползались под неумолимым натиском воды. Он метался от одной промоины к другой, торопливо подцеплял землю лопатой, чувствуя, что поток вот-вот разольется по грядкам, и в отчаяния думал о том, что скажет отец, когда увидит залитую грядку с фасолью.
Теперь ему также случалось испытывать это щемящее чувство, когда что-то не было вовремя устранено и он, отступая на новые позиции, всякий раз обнаруживал, что и их вот-вот придется сдать. И наконец, ты уже ничего больше не можешь сделать. Все валы рушатся, уступая силе разлива воды. Ты борешься до конца. Но все равно наступает момент, когда понимаешь: как бы ты ни старался, потоп смоет жизнь, которую ты пытаешься отстоять.
Он нашел Элизабет в спальне. Шторы была задернуты, в она лежала в полумраке, глядя широко раскрытыми глазами в потолок.
Он сделал вид, что не замечает сигналов опасности.
— Эй-эй! — Он снял пиджак, повесил, его в шкаф. — Ну и денек выдался! Все шло не так.
— Я очень-очень тебе сочувствую, — сказала она глухо.
Он повернулся, продолжая развязывать галстук, и поглядел на нее.
— Можно бы обойтись и без иронии, тебе не кажется?
Она сердито фыркнула.
— Ирония! Как будто ты способен заметить, с иронией я говорю или нет. И вообще что я с тобой говорю. Ты давно уже меня не слышишь!
— Слушай, что все это значит?
Элизабет поднялась на локте.
— Может быть, тебе будет интересно узнать: твоя дочь вернулась домой в сопровождении полицейских.
— Полицейских?
— Вот именно. Но ты, разумеется, настолько занят, что до собственных детей тебе дела нет.
— Но почему?
— Она танцевала на Гринмаркет-сквер и сама себе подпевала.
— Они предъявили ей какое-нибудь обвинение?
— Тебя бы это, конечно, устроило?
— Не говори глупостей. Ей предъявили обвинение?
— Какой-то сержант пожалел ее и выспросил у нее адрес.
— Слава богу. Она… это наркотики?
— Что же еще?
Он подергал полуразвязанный галстук.
— Не понимаю, что творится с девочкой.
— Ты прекрасно знаешь, что с ней творится.
— О чем ты?
Она бросила на него взгляд, полный презрения, и откинулась на подушку.
Он облизал вдруг пересохшие губы.
— Нет, все-таки о чем ты?
На его тумбочке зазвонил телефон. Деон вздрогнул, шагнул к нему и схватил трубку.
— Слушаю.
— Профессор ван дер Риет?
— Да-да.
— Это Мулмен, сэр. Простите, что беспокою вас.
— Неважно. В чем дело?
— Вы же сказали, сэр, чтобы я позвонил, как только посмотрю снимки. — В его голосе послышалась боль.
— Я помню.
— Снимок показывает затемнение правого легкого, приблизительно на две трети. Рентгенолог говорит, это коллапс нижней и средней долей.
— Так. Я сказал вам, что делать. Вы перевели малыша в послеоперационную?
Молодой человек нервно кашлянул.
— Сестра говорит, что она не может принять ребенка в палату.
— Что-что?
— Она говорит, что не может принять ребенка банту — видите ли, там лежит белый ребенок, — убитым голосом сообщил Мулмен. — Я приготовил капельницу, сэр. Придется все делать здесь.
— Какого черта… Это был единственный довод? Только потому, что в отделении лежит белый ребенок?
— Да, сэр. — Мулмен помялся. — Но мне кажется, это исходит не от сестры. Так распорядилась старшая сестра.
— При чем здесь она?
— Сестра сообщила о том, что к ней кладут нового больного, и та не велела его принимать.
— Какое право имеет старшая сестра указывать, где мне лечить моих больных?!
— По-моему, так распорядился директор.
— Но ради всего святого! Я… Ладно, неважно. Слушайте внимательно. Вы возьмете ребенка на руки и отнесете в послеоперационную палату. И тому, кто попробует вам помешать, придется плохо. И вызовите Тома.
— Уже вызвал, сэр. Он едет.
— Молодец. А как Мариетт?
— Все в порядке. Если не считать блокады.
— Хорошо. А теперь делайте, что я велел. Я сейчас приеду.
Деон положил трубку.
— Где Лиза? — спросил он.
— У себя в комнате, — ответила Элизабет.
— Ну так пусть там и остается. Я должен съездить в больницу, но скоро вернусь.
Она не ответила, даже не взглянула в его сторону. Он привился завязывать галстук, а сам весь кипел при мысли о вмешательстве директора. А он-то думал, что они с ван Рином хотя бы с этим вопросом покончили. Когда он начал оперировать в детской клинике, там нашлось место только для одной послеоперационной палаты. Естественно, им почти сразу же пришлось столкнуться с расовой проблемой, от которой невозможно уйти в этой несчастной, ханжеской, совсем запутавшейся стране. И вот чтобы не допустить смешения рас, он был вынужден одну неделю оперировать только белых, а в следующую — только цветных и черных. Но разумеется, из этого ничего путного не вышло. Болезни не признают расовых запретов. Нередко ребенок с темным цветом кожи к концу недели не успевал настолько оправиться, чтобы его можно было перевести в обычную палату. Или же в «белую» неделю приходилось срочно оперировать черного больного. Он объяснил все это директору как мог тактичнее:
— Из этого ничего не выходит, да и никогда не выйдет. В будущем я не намерен морочить себе голову цветом кожи моих пациентов. Я буду оперировать и выхаживать всех детей вместе, и к черту остальное!
Доктор ван Рин прекрасно понимал положение, но боялся взять на себя ответственность.
— Все это очень хорошо, Деон. Но мы обязаны подчиняться законам страны. Вы же знаете.
— Ну, если вы намерены столь строго соблюдать закон, так должны запретить мне оперировать белых и черных в одной операционной, используя один и тот же наркозный аппарат, а также с помощью одной бригады. Это фарс и больше ничего. С тем же я столкнулся в главном корпусе. Там допускают небелых сестер к работе в операционной для белых, а в палаты для белых — тех же самых сестер к тем же пациентам — ни-ни… Вы знаете, что мне ответила старшая сестра, когда я спросил ее, где же тут логика? «Да, но ведь в операционной белый больной спит». Вам приходилось слышать что-нибудь подобное?
Доктор ван Рин развел руками.
— Деон, моя обязанность — следить, чтобы в больнице все делалось в соответствии с правилами.
— К черту правила! Вы прекрасно знаете, что они никуда не годятся. И в будущем я не намерен тратить время на соблюдение их.
Директор вздохнул и стал смотреть в окно.
— Поступайте, как знаете. Я на вас доносить не собираюсь. Но рано или поздно родители какого-нибудь белого ребенка устроят скандал!
— Я переведу тогда этого ребенка обратно в палату. И я уж постараюсь, чтобы родители поняли, что из-за их предрассудков ребенок лишается нужного ухода.
Доктор ван Рин вздохнул еще раз.
Директор разговаривал со старшей сестрой у дверей послеоперационной палаты. Тот факт, что без четверти шесть он был еще в больнице, хотя официально рабочий день давно окончился, заставил Деона насмешливо улыбнуться. Надвигается решительное объяснение. Ну и прекрасно.
Он коротко кивнул обоим и прошел мимо.
— Профессор ван дер Риет! — окликнул его ван Рин.
Деон остановился у стеклянных дверей палаты и обернулся.
— Не могли бы вы уделить мне минуту-другую? — спросил ван Рин.
А не броситься ли в нападение самому, пока не прошла злость? Может быть, высказать все, что он собирался, сейчас? Но прежде — самое важное.
— Немного погодя, — он взялся за ручку двери. — Вы подождете? Я должен взглянуть на своих больных.
Гидравлическая дверь закрылась за ним со вздохом.
Мулмен, Том Мортон-Браун и сестра стояли, наклонившись над кроватью в углу. Анестезиолог уже ввел в легкое малыша трубку с тонким резиновым катетером. Он взглянул на подошедшего Деона и продолжал отсасывать.
Мулмен тоже посмотрел на него. Он силился сохранять спокойное лицо, но Деон заметил мольбу в его глазах. Молодой врач нарушил правила и нуждался в поддержке.
— Очень хорошо, — сказал Деон.
